Зов Полярной звезды

– Школьным работником. Но не моя это стезя – детей учить. А потом с Александром Васильевичем судьба свела, он меня и пригласил… – Верейская отпустила восковой слепок, и он нырнул в раскрытый ридикюль. Докончила уже другим тоном, суконным, без доверительных ноток: – Все, Вадим Сергеевич, я вас предупредила. Вам пора, и мне тоже.

На том и расстались. А через день экспедиция по расследованию арктической истерии тронулась в путь с Октябрьского вокзала Москвы.

В Петрограде задержались всего на сутки – ровно столько заняла погрузка провизии и снаряжения. Барченко торопился, хотел попасть в заполярные земли еще до наступления зимней стужи. Но, невзирая на спешку, укомплектовал он свой отряд со всей возможной предусмотрительностью. Взяли с собой двадцать пар лыж, а также астрономические и навигационные приборы, пять непродуваемых и водонепроницаемых палаток, четыре примуса производства кольчугинского меднообрабатывающего завода, кухонную утварь, запас керосина и сухого горючего, химическую посуду и много чего еще.

Разместились участники экспедиции и весь ее скарб в двух вагонах, которые изначально были подцеплены к составу, везшему станки для предприятий Петрозаводска. Затем же, когда проехали Онегу и рельсовые пути затерялись в лесах Карельской автономии, началась чехарда. Экспедиционные вагоны чуть ли не на каждой станции цепляли к другим поездам, зачастую изрядно перегруженным. Дорога до Кольского полуострова заняла больше недели.

Погода испортилась, висели туманы, а едва миновали станцию Лоухи, с неба, как из прохудившегося ведра, посыпался первый снег. Но шел недолго, перестал и быстро стаял.

Барченко даже в теплушке устроил себе что-то вроде персонального кабинета – отгородил досками закуток в дальнем конце вагона, где поставил трехногий столик и топчан наподобие тюремной шконки, а для обогрева – печку-буржуйку. Там он и коротал все дни и ночи, читая книжки по шаманизму и ведя одному ему понятные заметки. Порой он приглашал к себе кого-нибудь из группы, чаще Вадима, поил его чаем из расписанного под хохлому самовара, угощал засохшими пряниками и дискутировал на разные темы.

Вадим попросил его провести повторный гипнотический сеанс – все равно заняться было нечем. Барченко согласился. Удобных кресел в вагоне не предусмотрели, поэтому Вадиму было велено лечь на топчан лицом вверх и вновь смотреть на качающийся маятник, на котором прыгали светлячки – отражения язычков пламени, различимых сквозь неплотно закрытую печную дверку.

Медлительное постукивание вагонных колес в унисон с размашистыми движениями кругляша ускорили эффект, и Вадим незаметно для себя соскользнул в прошлое.

Правда, в первые секунды разницы почти не почувствовал – точно так же лежал на твердом неудобном ложе, точно такая же полутьма вокруг, и что-то постукивало. Потом, опамятовавшись, сообразил, что находится в солдатской казарме, печки здесь нет, потому что и так жарко, в узкие оконца-бойницы без стекол пробивается рассвет, а постукивание – это отзвуки далекой стрельбы.

Потянулся, расправляя затекшие плечи, зевнул и – поперхнулся. Воздух, захваченный легкими, отдавал чем-то гадким, спирающим дыхание.

– Хлор!

Вадим выкрикнул это слово на всю казарму, прибавил пару-тройку ругательств и вскочил с лежанки. Кругом зашевелились просыпающиеся бойцы, послышалась нечленораздельная брань, тут же сменившаяся шарканьем наспех надеваемых сапог и лязгом винтовок.

– Все на выход! – зычно скомандовал унтер-офицер Лавренов, непревзойденный снайпер из сибирских охотников.

Лавиной хлынули вон из казармы. Вадим замешкался – никак не научился наматывать треклятые портянки, эта процедура всегда занимала у него лишнюю минуту. А сейчас, в запарке, – тем более. Вторую портянку так и не намотал, сунул в сапог босую ногу – шут бы с ней! Когда выскочил последним, в лицо ударила желтая удушливая волна. Хлор, смешанный, судя по запаху, с бромом, шел фронтом не менее трех верст в длину и высотой в десять-пятнадцать метров. Ветер подгонял его, раздувал, как парус. Насколько хватало глаз, вся зелень в крепости почернела и подернулась коростой. Листья на деревьях пожухли и свернулись в трубочки, трава полегла. Стоявший близ казармы бак с питьевой водой покрылся зеленым слоем окиси.

Вадим сдернул с бака крышку, сунул в воду портянку, которую держал в руке, как знамя. Прижал намокшую ткань к лицу и побежал следом за товарищами – туда, на передовую, откуда уже доносилось уханье немецких орудий.

Пропитанная влагой материя помогала слабо – едкий газ все равно просачивался сквозь нее, немилосердно драл горло и слизистую носа, а роговицу щипало так, словно на нее насыпали красного перца. Вадим бежал и на каждом шагу запинался о тела защитников крепости. Одни лежали неподвижно, отрава уже лишила их жизни, другие корчились в агонии, зарывались в землю. Упавших было так много, что Вадиму на мгновение сделалось жутко: а что, если из всего гарнизона выжил он один?..

Бежать стало невмоготу, грудь разрывалась, изо рта пошла кровь. До Сосненской позиции, которую по регламенту должна была защищать его рота, еле доковылял. И тут увидел, что отражать атаку германцев совершенно некому. Из трех рот Землянского полка уцелели человек сорок, да и тех шатало, как пьяных. Головы у всех были обмотаны чем придется – шарфами, полотенцами, лоскутами, оторванными от сорочек. А там, за линией окопов – Вадим видел это в лучах восходящего солнца, – развертывались для наступления части кайзеровского ландвера. Сотни солдат в повязках-респираторах выстраивались шеренгами, заряжали свои новенькие «элефанты» и «мондрагоны». На мундирах лягушачьей расцветки поблескивали никелевые пуговицы. Никто не торопился, все ждали, пока выпущенный с ночи газ выкосит засевших в Осовце русских и рассеется на безопасном расстоянии.

Рядом с Вадимом сверкнули серебряные погоны – это подошел, через силу держась на ногах, военный топограф подпоручик Котлинский.

– Что будем делать? – пробубнил Вадим, не отнимая портянки ото рта.

– Ждать. – Котлинский вытер рукавом окровавленные губы. – Хлор уйдет, а мы останемся. Надо сдержать штурм.