У нее на лице прямо написано:
– Спасибо, Урсула. Это очень мило с вашей стороны. Я очень благодарна.
– Так, значит, ты придешь?
– Да, приду.
– Замечательно! – она отпускает меня, но уже слишком поздно.
Проход опустел, если не считать нескольких покупателей в черной спортивной одежде, которые, не глядя, бросают дорогие продукты в свои и без того до краев набитые корзинки.
25
Из невидимых колонок льется музыка народов мира. Кельтские мотивы, смешанные с зимбабвийской народной музыкой, – по крайней мере, так мне сказала Фоско, когда я спросила у нее, что это играет, – просто чтобы поддержать разговор. Красиво, отозвалась я, и эхо моей неказистой лжи разлетелось по ее гигантской гостиной. Она больше, чем гостиная Кексика или Жуткой Куклы, или даже Герцогини. Со стерильно-белых стен на меня смотрят африканские маски. На одной из стен висит странное изображение то ли клитора, то ли цветка, то ли пламени, выполненное в манере Джорджии О’Кифф[58], хотя вполне может быть, что это и ее собственное творение.
Если бы тут была Ава, она бы сказала:
Она могла бы даже сказать Фоско:
– Спасибо, Саманта. Я подумала, что это будет
– Да, так намного интереснее, – говорю я, а про себя думаю:
На входе она вручила мне бокал с вином, так вот, я, наверное, пью слишком быстро, сли-ишком быстро.
– Всегда хотела съездить в Зимбабве, – слышу я словно со стороны свой собственный голос.
Да что, блин, со мной такое?
– Правда, Саманта? – спрашивает Фоско таким тоном, словно даже зауважала меня.
Я киваю.
– О да. Она ведь такая… – но я не заканчиваю предложение.
Все возможные прилагательные, при помощи которых я могла бы описать эту страну, о которой на деле знаю так мало, вылетели у меня из головы.
– Просторная, – наконец говорю я.