Зайка

22
18
20
22
24
26
28
30
* * *

Мне кажется, я блуждаю уже несколько часов. Несколько дней. Недель. Мой взгляд рыщет, как хищник, по размытым извилистым улочкам, пытаясь высмотреть знакомые черты ее дома. Ищу цветы, умирающие на подоконнике. Енотов, бегающих по крыше. Разве я не должна была запомнить, где находится ее дом? Разве я там не жила? А может, она забрала цветы с собой. Уложила в свой чемодан из змеиной кожи вместе с вуалью и ажурными митенками, счастливым пером сороки и фляжкой в форме одноглазой женщины. И теперь я никогда ее не найду. Потому что вот настолько ее разочаровала. Я представляю, как она складывает весь свой дом, как свитер. Сворачивает и уносит прочь.

Я выхожу за пределы города к набережной. Но Авы нет в океане. Ее нет среди облаков. Нет в мусорном баке. И за этим деревом ее тоже нет.

Я тащусь обратно к себе. Свою квартирку я нахожу легко и просто, даже несмотря на то, что ушла очень далеко, а город вокруг плывет и вращается. Я сажусь за стол и говорю себе, что сейчас напишу что-нибудь, я должна начать писать, сейчас как раз подходящий момент. Но вместо этого просто сижу и пялюсь в окно на кирпичную стену. Вижу в окне квартиры напротив короткостриженого мужичка, который точно так же сидит за своим столом. Он сидит совершенно неподвижно. Часы сменяют друг друга, а он не встает, даже не двигается. Наверное, он просто мертв.

Раздавленная, побежденная, я уползаю обратно в постель. Беру телефон. Обои на домашней странице – пятеро пушистых кроликов, сбившихся в кучку. Раньше там стояла наша с Авой фотография на крыше. Щека к щеке, серьезные, но счастливые, это видно по глазам. Когда я успела ее поменять? Грустнее всего то, что я этого даже не помню. Я набираю сообщение: «Где ты?», но тут же его стираю.

«Ты правда уехала?» – стираю.

«прости за все, что я не так…» – стираю.

«я знаю, что была не лучшей…» – стираю.

«я была хуже всех…» – стираю.

Стираю, стираю, стираю.

Оставь. Оставь ее в покое. Ты все равно ее не заслуживаешь.

* * *

Я открываю глаза и вижу ее. Она стоит в моей глупой комнате, слишком высокая для моих низких потолков. У нее в руках корзинка темно-красных холодных вишен. Где она их достала? А еще – бутылка имбирно-персикового коктейля из популярного местного бара соков.

– Прости, что я все время бросаю тебя, – хриплю я. – Я не понимаю, что на меня нашло.

Ш-ш, говорит она и кладет прохладную ладонь на мой пылающий в ледяном ознобе лоб. Какая же приятная и прохладная у нее рука. Как прекрасно. Именно о такой руке я мечтала, именно такого прикосновения жаждала.

– Я думала, ты уехала, – шепчу я.

А открыв глаза, вижу перед собой пустоту.

Она растворяется в воздухе.

Я кричу.

Просыпаюсь вся в поту. В комнате пусто, если не считать застоявшегося воздуха и слабого лучика света, просочившегося в окно. Из-за стены доносится маниакальный хохот жирдяя-извращуги.

24

Утро Сочельника. Лихорадка наконец отступила. Я отовариваюсь в магазине дешевых товаров, где вместо фоновой музыки витает отчаяние местных покупателей, похожих на обитателей загробного мира. Пожилые люди шаркают по мрачным лабиринтам консервов, среди пирамид из банок с маринадом, блестящих в свете слишком ярких ламп. Местные бананы совершенно непригодны для еды, они сначала зеленые, а потом сразу становятся черными. Я даже яблокам местным не доверяю, потому что они какие-то пластмассовые и блестящие и напоминают мне разодетых цирковых медведей, вытащенных на арену. Половину моей корзинки занимает быстрорастворимая лапша – это мой рацион и на сегодня, и на завтра.