Мы следим за тем, как она подносит к мини-чурросу свои тонкие пальцы. А когда отправляет его в рот – радостно хлопаем в ладоши. Ура! Сегодня она не умрет! Мы быстро возносим богине единорогов молитву в благодарность за это.
А потом переходим к более интересной теме для разговора.
Но зайка говорит, что мы копаем недостаточно глубоко.
А затем снова думаем, думаем, думаем. Зайка отпивает глоток мини-«Френча 75»[45] и разглядывает поверх бокальчика нас, каждую, изучает, словно бросает нам вызов своим взглядом. Нам, своим зайкам. Это немного грубовато, но мы решаем не заострять на этом внимания,
– Может, рассмотрим какую-нибудь народную сказку? – предлагает Зайка. – Сделаем набег на канон?
И тут мы понимаем, что Зайка опять хочет создать мужчину-русалку. Или большого серого волка. Или прекрасного бледного принца, который должен пробраться сквозь колючий шиповник и взобраться по ее косонькам в башню, где она будет сидеть на подоконнике в красном плаще. Или испачканном золой тряпье. Или платье из чистого золота. Но Зайке не нравится, какое направление принимает разговор. Она считает, что русалка/оборотни/принцы – это тупо. Какая-то возня в песочнице. Слишком гетеронормативно. И мы, конечно же, соглашаемся с ней.
– А как насчет слияния постколониализма и ужасов? – предлагает зайка.
А это означает, что ей снова нужен ванильный Дракула. Не тот, который укусит ее и выпьет кровь, а тот, который будет распивать с ней алые коктейли в сумрачном баре. И говорить с легким, но неразборчивым славянским акцентом. Конечно, он не станет ее убивать, но вести себя будет так, словно он уже на грани и вот-вот это сделает. Или все дело в том, что он чужак в этой стране, и поэтому все время так напряжен. А может, она хочет мавританского принца с подведенными веками, знакомого с неортодоксальными техниками плетения волос и творениями де Сада. Просто какой-нибудь Чужак, но не Страшный Чужак, а такой, который будет делать ей чай с изящными ужимками анемичного английского джентльмена.
Мы морщим носы в ответ на предложение Зайки.
– Можно срисовать что-то из фильма, в дань ностальгии по детству в летнем лагере, – предлагает Зайка.
Так-так, а это означает, что она опять хочет Джеймса Дина[46], и чтобы он опять небрежно прислонялся к деревянному забору. Ну или Джона Кьюсака, только чтобы он обязательно держал над головой магнитофон под дождем, как в «Скажи что-нибудь». Опять. Или Марлона Брандо – опять, – чтобы он звал Стеллу жаркой летней ночью[47]. И чтобы она встречала его на балконе с французскими дверями в белом платье на бретельках, с рисунком из птичек. И чтобы с каждым новым выкриком ее имени над его верхней губой все отчетливее проступал пот.
Опять.
Мы снова морщим носы.
– А что, если мы просто попробуем использовать других животных? – слышим мы свой робкий вопрос. – Вместо кроликов?
Неожиданно наступает тишина. Все опускают на тарелки свою мини-еду. Волна шампанского откатывается обратно в бокал.
Зайка смотрит на нас так, словно не вполне понимает, что мы сейчас сказали.
–