Зайка

У нашего дома? А разве у нас есть дом? В сознании возникает смутный образ, сопровождаемый вонью нечистот и чем-то вареным.

– Хмурая, посмотри на меня.

Почему она все время называет нас так? Неважно, мы все равно не хотим на нее смотреть. Потому что она странно выглядит. Потому что мы мокнем до костей под дождем, который она притащила с собой и который прямо сейчас смывает с нас увлажняющий крем с лимоном, ванилью и какао. Травяные духи стекают по телу, рукам и лицу, смешиваясь со слезами и с ручейками дождевой воды, в которой тонут королевские котята. На эту девушку почему-то очень тяжело смотреть, прямо дух перехватывает. Но не в хорошем смысле, когда мы видим стайку милых утят. В другом. В легкие словно вонзилась зазубренная иголка, и вытащить ее уже не получится никогда.

– Хмурая, – мягко говорит она, – ну посмотри же на меня.

Она уже не шипит как змея. Ее голос знаком, он звучит прямо как капли дождя, барабанящие по крыше нашего старого дома. Как шум волн у мотеля на побережье, куда мы ездили с мамой. Как ветер, шепчущий в листве дерева, растущего под окнами нашей спальни, который врывается в окно и остужает наши разгоряченные ноги и мечты.

– Посмотри на меня, – говорит она.

Ну почему, почему она так хочет, чтобы мы на нее посмотрели? Это страшно, все равно что посмотреть на паука, ползающего по нашей идеально белой ванной с позолоченными ножками. Хотя нет, она не наша. Это ванная Зайки. Прими ванную, Зайка, сказала она нам после очередной Мастерской. Будь как дома. Но потом мы увидели в этой ванной паука, все его восемь ног неуклюже соскальзывали с отполированной белой эмали. А ведь мы так хотели принять ванну, прикрыть глаза и забыться в ароматном тепле, но не смогли – из-за этой мерзкой твари.

– Посмотри на меня.

Мы смотрим на нее, и наше лицо сжимается, прямо как надушенный кулак при виде паука. Хоть мы и никогда не смогли бы его раздавить. Мы всегда просим кого-нибудь другого сделать это. Накрыть его кастрюлей, унести подальше и оставить – и плевать, сколько времени ему понадобится, чтобы сдохнуть самостоятельно. Но сейчас мы все-таки находим в себе силы посмотреть на нее. Дождь, который она притащила сюда своим распутством, смывает с нас остатки крема. И в этот миг, когда мы поднимаем на нее взгляд, в нас что-то лопается. Распахивается против нашей воли. Разжимается. Я чувствую. Разве не она однажды убила для меня паука? Она вошла в ванную с метлой наперевес, а я наблюдала за ней, прячась за дверным проемом. Я его не вижу, сказала она. Он там, там, посмотри внимательнее, умоляла я. Пожалуйста, Ава.

– Ава, – выдыхаю я.

Она слабо улыбается, а затем берет меня за руку. Ее ладонь, несмотря на сетку, кажется очень крепкой, уверенной и знакомой.

– Пойдем. Мы уходим, – говорит она.

– Куда? – спрашиваю я уже на ходу.

Она не отвечает. Но я все равно иду.

17

Я сижу напротив. Мы в закусочной, которую она называет монстро-бистро. Сидим в кабинке, на диванчике из полопавшегося, заклеенного скотчем дерматина.

– Раньше тебе очень нравилось приходить сюда, – говорит она мне.

– Правда? – я кошусь на жутковатых посетителей.

Они сидят и сквозь зубы ругаются в свои кофейные кружки. У поваров кудрявые усы и цепочки из фальшивого золота на шее. В мутном аквариуме у двери плавает рыба, похожая на акулу.

Она тоже смотрит на аквариум.