Призрак Оперы

22
18
20
22
24
26
28
30

Господа директора не заставили просить себя дважды; не теряя попусту времени и не задаваясь бессмысленными вопросами о том, каким образом эти дьявольские поручения могли попадать в кабинет, который они старательно запирали на ключ, директора сочли случай удобным, чтобы разоблачить таинственного вымогателя. И, все рассказав под большим секретом Габриелю и Мерсье, они положили в конверт двадцать тысяч франков и вручили его, не требуя никаких объяснений, восстановленной в своей должности мадам Жири. Билетерша не выразила ни малейшего удивления. Стоит ли говорить, что за ней следили! Впрочем, она тут же отправилась в ложу Призрака и положила драгоценный конверт на полочку у бортика. Оба директора, а вместе с ними Габриель и Мерсье, спрятались таким образом, что этот конверт они ни на секунду не теряли из вида не только во время всего представления, но даже после, ибо конверт так и остался лежать на месте, а следовательно, и те, кто следил за ним, тоже не двигались, но театр опустел, мадам Жири ушла, в то время как господа директора, Габриель и Мерсье по-прежнему оставались на своих местах. Наконец они устали ждать и вскрыли конверт, удостоверившись сначала, что печати не сорваны.

Сначала Ришар и Моншармен решили, что банкноты целы, однако вскоре заметили, что это совсем не те. Двадцать настоящих банкнот исчезли, а вместо них в конверте оказались двадцать лотерейных билетов «Сент-Фарса»! Они пришли в ярость, потом в ужас!

– Это трюк посильнее, чем у Робера-Удена![11] – воскликнул Габриель.

– Да, – согласился Ришар, – и стоит гораздо дороже!

Моншармен хотел тут же послать за комиссаром. Ришар воспротивился – у него наверняка был свой план.

– Не стоит выставлять себя на посмешище! – сказал он. – Весь Париж будет смеяться. П. О. выиграл первый тур, а мы выиграем второй.

Вероятно, он думал о следующей месячной плате.

Тем не менее их так ловко провели, что в течение последующих недель они не смогли преодолеть некоторого уныния. И это вполне понятно. Им следовало бы тогда же обратиться к комиссару, но не надо забывать, что господа директора не оставляли мысли о том, что вся эта странная история могла быть всего лишь отвратительной шуткой, подстроенной их предшественниками, а потому не стоило ничего разглашать, не узнав, в чем тут загвоздка.

С другой стороны, мысль эта временами вытеснялась у Моншармена иным подозрением, зародившимся у него относительно самого Ришара, который тоже горазд был на шутовские выдумки. Так вот и получилось, что, будучи готовыми ко всякого рода случайностям, они дожидались поворота событий, глаз не спуская с матушки Жири, которую Ришар не хотел ни во что посвящать.

– Если она сообщница, – говорил он, – то банкноты теперь уже далеко. Но, на мой взгляд, она просто дура!

– Дураков в этом деле хватает! – задумчиво возражал Моншармен.

– Да разве можно было предположить такое?.. – простонал Ришар. – Но не бойся, в следующий раз я приму все необходимые меры…

И вот следующий раз наступил и пришелся на тот самый день, когда суждено было исчезнуть Кристине Дое.

С утра – послание Призрака, напоминавшего им о сроке платежа.

«Сделайте как в прошлый раз. Все прошло очень хорошо. Отдайте конверт, в который вы положите двадцать тысяч франков, превосходнейшей мадам Жири».

Записка сопровождалась, по обыкновению, конвертом, который оставалось только наполнить.

Операция должна была осуществиться в тот же вечер за полчаса до спектакля. Итак, мы проникаем в директорское логово примерно за полчаса до того, как поднимется занавес этого памятного представления «Фауста».

Ришар показывает конверт Моншармену, затем пересчитывает при нем двадцать тысяч франков и кладет их в конверт, но не запечатывает его.

– А теперь, – говорит он, – зови матушку Жири.

Послали за старухой. Она вошла, изобразив великолепный реверанс. На даме было все то же платье из черной тафты, только теперь оно приобрело лиловато-ржавый оттенок, и шляпа с перьями цвета сажи. Судя по всему, настроение у нее было прекрасное.