«А кто мой ближний?»
Братья чуть помолчали. Иван поправил завалившийся на сторону фитилек свечки. В камере уже становилось сумрачно.
– Знаешь, Алешка, что меня больше всего удивляет и даже поражает во всей этой вашей революционной истории? – вновь заговорил Иван. – Это готовность к убийству невинных людей. Ладно, я понимаю, мы-жандармы, там царские чиновники, даже сам царь… Он для вас как олицетворение всего зла – я это понимаю. Но готовность убивать ближних – это мне кажется странным, если не сказать больше. Мне Ракитин рассказывал, как его судили…
– Сам рассказывал? – вдруг вскинулся Алеша.
– Ну, конечно, сам, а кто же еще?.. Не Катерина Ивановна же, – добавил он, слегка заколыхавшись от нескольких смешков. – Мы с ним все подробно обсуждали и поражались, к слову, глупости всего этого устроенного суда… Как ты мог допустить такое как руководитель пятерки? Даже как-то досадно на тебя, как на брата своего, перед Ракитиным стыдно… (Алеша досадливо закусил губы.) Ну так вот. Он же не зря тебе напомнил тогда, что вы побратимы, крестами когда-то менялись. Говорит, ждал, что ты вмешаешься во всю эту глупость. Но ты не вмешался. Я ведь тоже тебе не зря напомнил, что буду с Дмитрием переносить мощи – и это тоже тебя не остановило. Остановил только мой жандармский капитан… Ну ладно я, но Дмитрий-то за что тобой приговоренным оказался? Или прав он в своей теории сонного действия. Что и ты как во сне живешь – все сон, все фантасмагория и неважно, что дальние, ближние – все под нож идут революционный. А ведь страннее всего то, что ближние. А – что скажешь, Алешка, по поводу ближних-то?..
– А кто мой ближний?
Эта реплика Алеши вызвала новый всплеск того же самого – «грустного смеха» Ивана:
– Ты специально, Алеша?.. Ха-ха, евангельскими словами говоришь?.. Это ж в Евангелии законник один так и спросил – «а кто мой ближний?» Там, кстати, добавлено, что он спросил об этом Иисуса, желая оправдать себя…
– Я не желаю себя оправдывать, – резко ответил Алеша, вновь сжимая губы. Посерьезнел и Иван:
– Знаю, что не желаешь… Вот это-то и грустно. Знаешь, я тут начинаю соглашаться со Смердяковым, что мы его все не любили потому, что не считали ближним. А раз не считали – то подыхай собакой, тут уж не до любви. И все упирается в эту невозможнейшую Христову заповедь: «Возлюби ближнего как самого себя». Помнишь, тебе говорил, что ближнего как раз любить и невозможно? Человечество в целом – да, а ближнего как раз и нет. Я и сейчас так думаю. Да и ты своими действиями, своим желанием отправить нас с Дмитрием на тот свет, только подтверждаешь мою правоту. А Христос велит любить не человечество, а только ближнего своего… Вот – Смердякова того же… Но все-таки, все-таки, если принять эту заповедь за истину, за закон – что получается…
– Смердяков мне не был ближним.
– Нет, Алеша, тут надо быть честными – давай сравним по первоисточнику. Ты помнишь саму притчу? Там разбойники ограбили кого-то под Иерусалимом и бросили. Священник, левит прошли мимо, а презренный всеми самарянин сжалился – остановился. Слез, перевязал раны, доставил в гостиницу, заплатил, да еще пообещал и дальше позаботиться. И Христос спрашивает, кто для ограбленного оказался ближним. И ответ – «оказавший ему милость». Значит, для ограбленного ближним оказался милосердный самарянин, а для самарянина – ограбленный. Отсюда вывод: ближние – это все находящиеся в поле зрения друг друга люди, кто связаны друг с другом отношениями потребности и заботы, кто нуждается в твоей помощи и кто тебе эту помощь оказывает. С этой точки зрения Смердяков – самый что ни на есть ближний тебе и всем нам. Смотри, как слуга он всем нам помогал, служил, так сказать, верой и правдой…
– Не был.., не был он ближним, – с упорством повторил Алеша. – И не служил он, а прислуживал и прислуживался, потому что всегда был себе на уме. Ближний – это не только ближний по месту, но и по духу, по общности взглядов и убеждений. Только такой человек может быть ближним.
– Хорошо говоришь, Алеша, только от твоих слов становится страшновато. Ведь по ним выходит, что и самые близкие и родные могут не быть ближними: отец, братья… Понимаешь, к чему я клоню? Ведь ты потому нас с Митей и задумал взрывать, что не считал нас ближними – так ведь? Скажи, ведь и я, брат твой, по твоим словам, не являюсь твоим ближним, ибо не разделяю твоих убеждений – ведь так?..
Алеша молчал.
– Молчишь?.. Да и я, как Смердяков…
– Что ты привязался к Смердякову? – вновь прорвался Алеша. – Ни для кого не был он ближним, потому что и сам никого не считал ближним. И Христос тоже не всех в поле своего зрения считал ближними. Кого-то, если ты помнишь, плеткой изгонял из храма.
– Это справедливо, но это не отменяет главного. Те, кого Христос изгнал из храма, не были с ним связаны отношениями потребности и заботы. А Смердяков служил нам и более того – нуждался в нашей помощи. А получается, что никто, ни я, ни ты, ни Митя наш – никто из нас не прошел проверку на ближнего по отношению к Смердякову. Причем, ни по какой линии. Ты – по линии веры, я по линии атеизма. Ты должен был возлюбить его по заповеди Христовой, как христианин. Ты же был им тогда, ведь был же… (Алеша поморщился, но промолчал.) А я – по линии атеизма. Я должен был отнестись к нему как к страдающему и угнетенному. Но он всегда бесил меня, бесил мою гордость. Вот странно, как все вышло. Я приехал полюбить отца, полюбить как ближнего своего, по всем законам родства плоти и духа ближнего, а кончил тем, что убил его через Смердякова. Потому что не вместилось в меня эта любовь к ближнему… А ведь отец Зосима именно этому меня учил, как вместить в себя эту любовь, говорил, что это вообще самое главное в жизни. Когда я у него был, он…
– Ты был у Зосимы? – изумился Алеша и даже приподнялся на кровати.
– Был, был…