Сегодня все притащили, что он заявлял. Как это удавалось, из живого мира, да еще и прошедшего времени, изымать реальные вещи, было необъяснимо. Та часть, что досталась ему, сейчас стояла в пяти ящиках посреди квартиры. Это тот реквизит, с которым он должен был создать уют и тот самый человеческий быт. О ней он ничего не знал, последнее время Агасфер находился в каких-то придумках, известно только имя – Виктима, на людском языке это означает «жертва». Но в языках живых людей такого имени не существует; а что принцесса, так это, похоже, уже здесь демоны обозвали. Из какого времени и народа она была украдена, ему не скажут, статус у него не тот. Агасфер ее всегда представлял по-разному, но чаще разбитной, наглой и примитивной Сонькой-Облигацией из уголовного мира после большой войны. И все равно она была люба, ибо была человеком. Она была здесь уязвима для всех и вся, и от него зависело ее благополучие, здоровье и готовность принести свой божественный дар деторождения в жернова сатанинских планов окончательного изъятия рода человеческого из благодати Бога. Агасфер знал, что Сатана возьмет от нее только этот дар, но не ее жизнь точно. Любая жертва в виде жизни человеческой была для него неприемлема, ибо делала его похожим на идола, что сотворялись самими людьми, а он всегда стремился остаться сотворенным из божественного света, только оступившимся в непослушание. Он всегда хотел внушать страх, но не почитание и повиновение. Он считал, что этот страх людям во благо, потому что только страх наказания удерживал человека от многих гадких поступков. Но человек рос, развивался и стал меньше и меньше бояться. Вера и почитание Бога ослабевали, растворяясь в повседневности. Со всеми учителями добра и любви в человеческом обществе жестоко расправлялись. И с Христом поступили так же, только убить не смогли, да и нет сил, способных убить то, что он принес на землю. И лучше всех это понимал Сатана, ибо точно знал, от кого это пришло. Всегда главным козырем против людей был им же внушаемый страх смерти, а Христос сказал:
– Смерти нет.
Сатана считал, что страх должен быть ежеминутно рядом с человеком, ибо синонимом слова «любовь», конечно же, является слово «страх», а лучше – «ужас». Вот он и старался быть этим ужасом, являться чудовищем и страшить. Так, в страстезападениях самосотворялся Сатана – падший ангел, ослушник и спорщик, нареченный людьми Дьяволом.
***
Связку сушеных бананов, что Ворон украл на базаре у Храмовой горы, они доесть не успели: свет померк, и они оказались совсем в другом месте и в другое время. Это был Константинополь времен правления Константина Мономаха IX. Теперь было ясно, что возвращать их будут той же кривой траекторией, по которой закинули. В тот раз долго пробыть здесь не довелось, ибо разряженный городской чиновник – судья, на потеху толпе приказал ей совокупиться с ишаком на помосте городского базара. Все кончилось тем, что она плюнула в его сальную рожу, толпа кинулась на нее и сразу умерла. Ворон в этот день был зол и жесток, вторая волна наката была из стражников с мечами и копьями, она тоже умерла. Потом стали выносить образа и петь, а главный, с самой большой иконой, во всю глотку орал, что ей выколют глаза, отрежут нос и уши. В государстве, где ценилась красота и порицалось уродство, выкалывание глаз и отрезание языков процветало. Эта страна – наследница Рима, приняла христианство на государственном уровне, что оказалось лишь способом управления гражданами, а не воспитанием добродетелей. Правители были мужеложцы и заводили жен для приличия. Престарелая императрица Зоя вышла замуж за Константина Мономаха, который был на 20 лет ее моложе и притащил свою молодую любовницу. Тогда империей правила «шведская семья». Родители своих мальчиков превращали в евнухов, желая им процветания в услужении богатым чиновникам-педофилам. Там правили чины и деньги. Государство Ромеев гибло и разорялось. Так правили василевсы, однажды объявив свое право на власть тем, что они славят Христа. Скоро крестоносцы пойдут на Константинополь, а там и Султан Махмуд II начнет собираться в поход.
***
Сегодня чинили Агасфера, что-то, вживленное в него, перестало работать. Волки при его появлении настораживались, у некоторых появлялся оскал и совсем не холуйские взгляды. От него пробивался запах человеческий, враждебный и чуждый всему миру, что его окружал, а это становилось опасно. Хоть убить его никто не мог, но покалечить, что помешало бы его полезности в данный отрезок времени, было вполне возможно. Но все прошло удачно, и, выйдя в толпу, он был любезно приветствован всем окружающим зверьем, а на улице, казалось, с каждым часом теплело. Волки слонялись без дела, дожидаясь ночи, чтобы по приказу того самого разума начать утилизацию, черти перерабатывали, а публика купалась в халяве и обжорстве. Все шло по планам своего сотворителя.
Вчера Агасфер достал из ящика две чайные пары, расписанные красными розами с золотом, они завораживали своей небесной чистотой, поднимая из тысячелетнего плена те детские краски окружающего мира и первое нежное чувство подросткового возраста. Это было то, чему мертвые не внемлют: это была красота. На свету розы, казалось, светились в тонком фарфоре, это был свет жизни и милости, который разжигает огонь небесный. Здесь ведь неба не было, был сладковатый, плотный туман, из которого то тут, то там просматривались силуэты сатанинской обслуги. Были слышны где-то высоко, за этим туманом, крики перелетных птиц, которые пугались, теряя под собой живую землю. Агасфер становился другим, ему не было страшно, ведь он сам себя сотворял.
***
В этот раз их заземлили только с третьего раза, но в очень хорошем месте: у маленькой речки с кристально чистой водой, которая все время играла всплесками и разводами. Это рыбешки за мошкой охотились. Все новости принес Ворон, вернувшись с большим печатным пряником в клюве. Оказалось, не только трижды приземлили, но и перепрыгнули лет на триста пятьдесят вперед. Сейчас они были в Угличе времен княжения Мстислава Удатного, прадедом которого был старший сын Владимира Мономаха – Мстислав Великий. Это был тот самый день, когда князь ждал прибытия половецкого хана Котяна, на дочери которого был женат. Это был 1222 год, когда на земли половецкие вторглись монголы под командованием Субэдэя. Разбитый хан Котян примчался в Углич за помощью. Но сначала он побежал к шаманам за пророчествами. С утра князю Мстиславу схимник монастыря Святого Креста в Смоленске, которому он полностью доверял, поведал, как Котян у своего идола – каменной бабы – по требованию шаманов принес в жертву девочку, крещеную во Христе. Монах стоял на коленях, молил не идти ни на какие договоры с половецким ханом во имя Христа и веры православной, но князь решил иначе, а послов, которых ему прислали монголы с заявлением, что не собираются воевать с русскими, он отдал половцам на растерзание. Для монголов убийство послов и купцов было одним из самых страшных преступлений, и они перешли границы Киевской Руси. В битве на Калке Русь теряет 90% своих войск и лучших князей. Монголы количеством в два раза меньшим наголову разбили русских, это было непонятное и страшное для Руси событие, а это было только начало череды ужасных лет для русских людей. Приближалось нашествие Батыя, русский князь Мстислав, крещеный под именем Федор, тот, что станет дедом величайшего из русских князей Александра Невского, самосотворялся в своем ореоле удачного храбреца, соблазненный язычником, который принес в жертву русскую девочку, рожденную во Христе.
***
Кто бы мог подумать, что Агасфер вдруг как-то внутри почувствует желание напиться, только не того пойла, что пихали кандидатам, и что звалось «Прелюдия». Он вдруг осознал, что пьянство – это не только для мертвых, но и для живых, но и тут же понимал, что это их никак не объединяет и не мирит. Желание появилось прямо с утра, после красочного и отчетливо запомнившегося сна. Он как бы сидел за столом в одиночестве, стол был перегружен уже незнакомыми яствами: осетрина, щука фаршированная, селедка – залом, форшмаки, зернистая и паюсная икра, грузди в сметане и супница с парящей стерляжьей ухой, а в центральном кадре сна – графин водки, запотевший и зовущий. Агасферу виделось, что при его помощи он сможет разделить с людьми свои эмоции, для него теперь совсем новые. Но людей живых вокруг не было, поэтому и выпивка с той закуской оформилась только как грезы.
В телевизоре с утра мужики рядились в женские одежды, заплетали коски, красили глазки и прокалывали ушки. Веселость была всеобщей; мертвые не болели, не простывали и не мучились животом, а с живыми такое случалось. Агасфер тоже не мог хвастаться своими хворобами, да и у кого сочувствия искать, а та, кого он ждал, была живой и смертной. Он мучился, размышляя, сможет ли он понимать и быть понятым той, кто имел душу и великий дар деторождения. Ему опять становилось страшно, но это был страх не перед плетью. Это был другой страх – что, служа Сатане, и живя среди мертвых, он потерял уже свою главную дорогу, в которую его когда-то, прижав к себе, благословила мама. Агасфер знал, кого ночью волки вытаскивают и рвут. Это были те, кто умершими просил у Господа дать им хоть минуту на покаяние. Вся архитектура гнезда работала над тем, чтобы мертвых сделать еще мертвее, так как руку божью, протянутую каждому при рождении, было сразу не разжать даже смертью. Агасфер выстраивал в себе вроде и заново чувства красоты, сочувствия и заботы. Он собирался быть живым рядом с живой, он самосотворялся.
***
В год 1220, когда преставился святой наставник Авраамий Смоленский, инок – чернец Филимон – принял схиму и Архимандритом Ефремом был отправлен служить укреплению веры Христовой в Галицкое княжество, на приграничные рубежи русских земель. Филимон прибыл в Галич сразу после того, как Мстислав Удатный разгромил в жестокой битве венгров и поляков и изгнал их, окончательно утвердившись на их землях. Филимон стал служить князю, неся слово Христово против еще живых языческих обрядов и праздников, и когда князь отверг его молитвы против союза с половцами, видение страшного будущего, неотступно преследующее схимника, свалило его в тяжелой болезни. Во время большого совета в Киеве, где 15 князей под предводительством Мстислава Удатного объявились в союзе с половцами, он находился в тяжелом бреду и огненном жаре. Монах поднялся в тот день, когда последний в строю ратник выходил на бой. Он сначала шел за ними, потом полз, но не благословлял, а отговаривал. Он хотел, чтобы они жили, а их гнали на верную и страшную смерть. На следующий день его с восходом солнца нашли жители. Он сидел в зловонной луже, мертвый, зажав в руках Крест. Со скотного двора принесли мешок, запихали туда монаха и замуровали в камнях ближайшего пригорка. Так, в безымянной могиле почил пророк, не сыскавший ни ратной славы, ни прославления святым. Только после того 31 мая 1223 года и далее в веках схимника Силуана вспоминают в молитвах гонимые и униженные русичи. А вернувшийся вскоре князь Мстислав не сможет жить в Галиче, ибо постоянно будет слышать стук из того самого пригорка у зловонной лужи. Он переберется на юг киевской земли в Торческ, где и умрет в возрасте 48 лет, незадолго до смерти приняв монашество. Батый позже сотрет этот город с лица земли.
***
А он стал стариком в 48 лет, в тот день, когда погибли все, кто был ему дорог и им любим. Они не вернулись из концертного зала на Дубровке – жена, дочь и зять остались там, в числе тех 130, принявших смерть. Это было в городе на семи холмах, где самой высокой его точкой была перевернутая лилия. Тогда он и стал стариком; если еще притом не был бы дедом, и на руках не осталась бы эта дитя, солнцем рожденная, тогда он бы и жить перестал. Так они остались вдвоем с пятилетней внучкой, совсем худенькой рыженькой девочкой с именем Любовь. С самого своего рождения она была даром небес, а в пять лет, осознав, что произошло, стала еще больше не похожа на своих сверстниц. Дед тогда плакал, когда она, стоя на своих худеньких ножках у зеркала и расчесывая свои золотые волосы, сказала ему:
– Деда, я никогда не буду стричь свои волосы, чтобы каждое утро, расчесываясь, вспоминать маму, папу и бабушку.
Дед зарыдал, она кинулась ему на шею и сквозь святые слезы прошептала:
– Деда, нас спасет любовь, а я ведь и есть Любовь.
ebooksa