О работе она не думала; как могла, так и работала. На длинных операциях бубнила себе в маску стихи. Ее не подвинешь, тут дядя – арендодатель, а там, где учеба, дядя – профессор. Вообще-то их хирург дело свое знал, но был жуликоватый и жадный, а ее он боялся после того, как она уговорила его послушать свои новые стихи с такими заключительными строками:
«Пожелтеешь и помрешь, если вдруг разлюбишь,
Красной кровью изойдешь, если вдруг забудешь».
Он стал посматривать на нее с опаской, но работе это не мешало. С анестезиологом она почти не общалась, он последнее время был с похмелья. Да и помимо того, это его жену – сучку кафедральную – ее дядя везде таскал с собой, и при любой удобной позиции щипал за жопу. Дяде можно, он кругом заслуженный, а у заслуженных не стоит еще с первых пятилеток, так что пусть хоть щиплет. Да и жопа была у нее уж очень круглая, как будто не настоящая. Хотела спросить у мужа ее об этом, да, может, он и сам не знал.
Лучше всего получилось по пьянке с родственницей соседки. Та вообще слушает, не перебивая, где-то внизу подхрюкивая. Замахнет рюмашку и опять подхрюкивает, а медсестра вся в лирике, чувствах и глубоких страданиях стихосложения. Мать ее все время принуждает к замужеству и пытается искать претендентов. Привела тут одного, похожего на павлина из детской сказки. Он весь был одет в обтяжку, а когда растопырился в объяснениях и предложениях, стал вылитым персонажем какого-то мультика из первых пятилеток. Она-то поумнела и больше засматривалась на девочек, да и родственница соседки уже проходила мимо той двери прямо к ней. Интерес к поэтическим вечерам у них рос и крепчал. Любовь ее отделилась от окружающей реальности и стала просто поэзией. Работе это не мешало, и она была собой довольна, а материнская тревога была, опять же, из тех первых пятилеток, времен теперь уже малопонятных и почти былинных.
***
Уже под утро он слышал, как Николь сходила в туалет, а потом, попив воды, вновь легла. Он чувствовал, как в нем нарастает чувство ответственности за нее каждую минуту. Теперь, раскрутив в голове всю картинку, он окончательно понял, какую чудовищную роль уготовили ему в этой постановке, ему – человеку, говорившему с Христом. Роль, которую он должен был исполнить от лица всего еврейского народа. Страшны умыслы сатанинские. А завтрак сегодня был хорош, особенно тостики с сыром и клубничным конфитюром. Она заговорила первой и начала с вопроса:
– А котик больше не придет? – Агасфер ждал этого вопроса и не стал пускаться в длинные объяснения, сказав лишь, что тот никуда и не уходил. Он встал из-за стола, вышел в комнату, а вернулся уже котом. Тот запрыгнул Николь на колени, помурлыкал, потерся головой, потом, понюхав конфитюр, фыркнул, ушел и вернулся уже в образе человеческом. Агасфер продолжил так:
– Мы всегда с тобой, только или котик, или я.
Поняла она или нет, было не ясно, но ей понравилось, что одну ее не оставляют. После завтрака, разматывая ей пальчики, вопрос задал он. Ему казалось, что тот вопрос очень простой, и ответ на него такой же простой, но оказалось не так. Она отвечала долго, эмоционально, и почти все ее отношение к миру и людям становилось понятным. Вопрос был такой:
– А что ты от меня все время прятать пытаешься?
Тогда-то он и услышал про кинжал Авраама, про его божественную силу. Он давно слышал эту историю, но был уверен, что это легенда, которая пыталась поднять пророческий авторитет сына праотца Измаила. Да, в тех легендах говорилось, что кинжал унесли джинны, чтобы не оставлять его у людей, которые могли, его используя, навредить и отсрочить приход пророка света Мухаммеда. Но если, по воле Господа, это оружие вложено в руки этой маленькой девочки, на то его воля. И она имела план его использовать. Опираясь на свой опыт общения с людьми, хотела их всех убить, всех до последнего. Только куда вонзить этот кинжал она не знала, но люди все для нее были зверьми. Других она на том отрезке пути, что ей определил Сатана, не встретила. Она, как и Сатана, желала уничтожения рода человеческого, только мотивы у них были разные, и была она из тех же людей, которым смерти желала.
Агасфер стал ей рассказывать о роде человеческом, о его рождении, грехопадении, о страшных страданиях во тьме из-за отлучения от Бога. Об ошибках и заблуждениях, о поражениях и подвигах, о пришествии Христа, о его жертве во имя искупления грехов человеческих, о любви, заповеданной людям. Когда он начал рассказывать о крестных страданиях Спасителя, она заплакала. Оставшимися еще в бинтах пальчиками вновь и вновь промокала слезы и внимала всему с какой-то гигантской мощью. Она узнала о любви. Доселе, не будучи с ней знакомой, даже слово это услышала впервые. Это был агнец, и его Агасферу надо было вести на заклание. Она просила говорить, и он рассказывал о людях, которые жертвовали собой ради жизни других, умирали от жажды, отдавая последний глоток воды, о тех, кто шел на смерть, спасая других, и в огонь, спасая детей. Тут Агасфер остановился, понимая, что больше нельзя, сразу все могло не вместиться. Девочка плакала, ее трясло, она обретала веру, что кроме зла есть еще и добро. Николь пила чай с конфитюром, глотая его вперемешку со слезами, а глаза ее наполнялись светом неба и желанием жить на земле. Она не спросила, кто же она, и каково ее предназначение, а если бы и спросила, то Агасфер бы не ответил. Все это было бы уж слишком. Эта девочка принесла в мир мертвых не только свою душу, которую у нее никто не в силах отобрать, но и была готова сама ее истребить даже в мыслях, покушаясь на все человеческое, считая его злом. Она сюда принесла оружие, равного которому не было и не будет на земле. Оружие, бьющее по злу в любом его масштабе. А у Николь, кроме ворона и железного друга, вдруг появился рядом человек, и она узнала о людях совсем не то, что видела сама. Он ей говорил о творениях людей, о живописи, поэзии и прекрасной музыке, которая заставляла смеяться и плакать, прославляла самые нежные чувства, жизнь и свободу. Агасфер вдруг понял, что, рассказывая все это, он продолжает думать о себе: кто же он такой и что здесь делает. Это было то же самое, что спрашивала у себя и Николь.
***
С живыми Сатана всегда перестраховывался, так и с этой бригадой в составе жадного хирурга-коммерсанта, анестезиолога-алкоголика и медсестры-лесбиянки, он готовил еще один вариант из правильных и морально устойчивых. Первый среди таких был директор главной столичной клиники, доктор наук, лауреат всех престижных национальных премий в области демографии, уже несколько стареющий, но всегда живой, активный, чисто выбритый и примерный семьянин. Он работал за жалованье, положенное по должности, и принимал женщин не по чеку об оплате услуг, а по направлению от органов здравоохранения. Чиновникам этого ведомства он был удобен тем, что не вникал в движение финансов в своем отделении, в обналичках и откатах от тех сумм, что приходили из бюджета. Процент его успешных операций был высок, поток страждущих неиссякаем, схема работала хорошо. Его регулярно отмечали грамотами и премиями, он каждый год с женой и внуком ездил в отпуск по курортам родной страны, правильный и стабильный. Был небольшим рычажком в больших схемах воровства денег, однако был не так прост, как кому-то его хотелось видеть.
Его студенческое прошлое в престижном медицинском вузе столицы ровненько легло на годы оттепели, внесшей в жизнь граждан новый вздох, который помог им взглянуть на все по-новому и ощутить себя свободными. Вот тогда, еще студентом, он и вдохнул той отравы. Доктор, директор и лауреат единожды продался. Он из стиляги с прической-кок и в ботинках на толстой каучуковой подошве превратился в банального предателя. Совершенно случайно на даче деда-академика он нашел тайник с сумкой, забитой рукописями, вида полуистлевшего. Вначале хотел утащить на помойку, но нашелся покупатель, и сумка с бумагами была обменяна на сумку шмоток – счастье стиляги. За те тряпки была осрамлена семья и предана страна. Через неделю уже ему позвонил приятель и рассказал, что слышал передачу про его деда и его очень ценные секретные работы, которые тот, вроде как, утащил с собой в могилу. И он стал ждать воздаяния все следующие годы. Оно не наступало, а он ждал и честно, ударно трудился за зарплату и репутацию. Честным и порядочным гражданином его делало то, что он не знал про судьбу того дяди-фирмача с дедовской сумкой, а тот в большом западноевропейском аэропорту сгорел при аварийной посадке. Но он не знал, и потому старался являть собой пример для окружающих, то есть старался из страха, но если бы он основательно зашпионился, то сейчас был бы непременно резидентом.
Анестезиолог же был амбициозным и занудным карьеристом. Считал повышение по служебной лестнице главным аргументом в любом разговоре на любые темы. Роста был здоровенного, с пудовыми кулаками и с всегда завернутыми до локтей рукавами халата, которые выдавали толстенные, поросшие рыжими кудрями руки. Когда он как бы мягко хлопал по щекам, выводя из медицинского сна, было ощущение, что сейчас он точно сломает пациенту челюсть. Врач – карьерист – молотобоец. Не пил, но собирал коллекцию лафитников7. Видимо, что-то планировал на будущее. Жена у него была маленькая, горластая и занудная. У него была любимая поговорка «еще не вечер», а у нее – «утро вечера мудренее». Была она похожа на командира отделения в стройбатовской учебке и, видимо, что-то про мужа знала, ибо командовала им при любых обстоятельствах. А знала она вот что: ее спутник жизни по своей специальности имел доступ к разным интересным препаратам, по-умному и потихоньку он крал морфин и промедол и понемногу ими угощался. Но во всем остальном он был крайне положительным: не пил, не курил и даже не ругался матом, только по чуть-чуть откусывал от ампул, исключительно для личного пользования. Он делал карьеру эскулапа, мечтал о славе.
Медсестра была возрастная, когда-то давно она приехала в город из далекого села, поступила в медицинское училище и, окончив его, пошла осваивать свое нелегкое ремесло. Сама врачом быть не мечтала, как не мечтала о большой и чистой любви. Весь ее любовный опыт состоял из бывших сельских ухажеров, что наведывались в город на заработки, торговать картошкой на рынках, да еще из нескольких больничных придурков: слесарей, да электриков. Родители померли, от продажи дома и с помощью родственников случилась гостинка в типичной девятиэтажной резервации. Ни детей, ни семьи не вышло, да она от этого сильно и не страдала. Как бы там ни было, она считала, что живет лучше, чем все деревенские подружки, у которых были дети и даже, может, и мужья, но ко всему этому – нищета, битое мужем тело и неотступное желание пойти утопиться в сельском пруду.
Ей общения хватало в социальных сетях, оно было тайное, под псевдонимом. На первом курсе училища она поехала в деревню навестить родителей, и, видимо, от нее пахло нехорошо больницей, так как давно ей знакомая собака с соседнего проулка схватила ее зубами за икру ноги. Полечили деревенскими методами, все прошло, но у нее с той поры оформилось особое отношение к этим животным. Оказалось, что она была не одна такая. Они нашли друг друга в соц. сетях и стали время от времени собираться, проводя карательные экспедиции в пригороде и ближайших местностях. Приезжали на электричке, разбивались на группы, травили собак, снимали это на телефон, а потом хвастались в соц. сетях своими подвигами во имя людей и некусаных детишек. Яды, за которыми нигде и никогда не было должного присмотра, доставала примерная, профессионально грамотная медсестра. Она, как могла, очищала мир от скверны. Вот такой был запасной ресурс из несостоявшегося шпиона, подкаблучника-наркомана и одинокой женщины-догхантера. Возможно, это им придется потрудиться во сне по воле мертвых.
***
ebooksa