Тут не было государства, а значит, не было и границ. Нет границ – нет и суверенитета, а раз нет суверенитета, то не с кем и воевать. Не с кем воевать, значит, нет расстрельных команд и виселиц для предателей. Если их нет, то точно нет идеологии. Нет идеологии – нет великих побед, патриотических традиций, но и мифотворчества тоже нет, как, впрочем, нет и возможности подвига. Государства не было, а граница была, причем самая непреодолимая. На ней не было нейтральной полосы, сторожевых вышек и спиралей Бруно, но коридоры в любых границах были всегда, и мертвые иногда посещали живых. А черти, если их сильно кликали, обрисовывали свои рыла в ночных оконных проемах и кривлялись в танце с пригласившими. Те, кто призывал, хотели видеть полный образ черта, с хвостом и копытами, и сами начинали прорастать рогами и всеми остальными рудиментами. И время их обязательно придет. Суверенитет – это независимость государства в принятии решений и свобода не выполнять чью-то злобную волю извне. А извне был только мир живых, который не мог даже в самой малой мере воздействовать на мир мертвых. Хотя из века в век пытался что-то подслушать и посмотреть, наивно полагая, что чем больше люди узнают о мертвых, тем больше смогут продлевать себя среди живых. Но известно, что знания на это силы не имеют: воля на то другая.
Живые могли проявлять волю и собрать все белеющие на полях кости, останки воинов, погибших на полях сражений, ибо прах к праху. Но такой воли у правителей не хватало, вроде как мертвым уже все равно, а у живых и без того дел по горло. Мертвые бесправные, а то давно бы запретили склонять свои имена на парадах в подыгрывании имиджу очередного владыки-патриота. Вот такие приграничные истории. Смерть пугает жизнь, а жизнь пытается использовать смерть в своих политических и финансовых интересах, на митингах и погостах. И, конечно, не было тут войны. Ну какой враг жизни? Смерть – это продолжение. Ну какой враг смерти? Жизнь – это избавление. Значит, не было и предателей. Живые думают о смерти, а умершие живут в ней. Но, в любом случае, каждый что-то нажил на свете белом. Все бессмертны, только одни не испоганили душу и бессмертны среди живых, а другие – бессмертны среди мертвых. И лишь один суд решит, где кому быть вечно. На том суде нет ни должностей, ни национальностей, ни родовитости, ни стажа церковного служения. Там все мгновения служения людям увидят и сочтут. Среди мертвых нет предателей, их репутация к моменту окончания нахождения среди живых оформляется окончательно. Но среди живых и смерть других неймется. Они, в соответствии с сегодняшними запросами, их или прославляют, награждают и им подражают, либо проклинают вместе с потомками. Потом приходят другие правители, и приоритеты прославления и проклятья меняются. Выстраивается современный патриотизм и оформляется новое мифотворчество. У мертвых нет ни того, ни другого. Вот здесь и сейчас они строят, но среди мертвых нет ни ударников, ни созидателей. Тут одна воля, которой они все подвластны. Притом что есть выборы и, конечно, не без лести к правителю. Помимо этого, у них с правителем есть один папа. Он тут был законом, и имя ему – Сатана.
Гнездо задышало. Легкие его, вдыхая за красной стеной, кормились ядовитым туманом. Гнездо пульсировало то в затихающем, то в возрастающем ритме, и где-то внутри себя облизывалось в ожидании живой плоти, внутри которой они намеревались нажать на спуск конца времен. Живых ничто так не разделяет, как идеи, у мертвых же идей не было, потому и войн не было. Мертвые сраму не имут, а потому и добродетели не знают. Живым все дано для возможности сделать выбор, а мертвые его уже сделали. Без покаяния умирают только звери, а у живых были те, что хуже зверей, и они ведали что творили. За красной стеной задышало: яйцеклетка готова к оплодотворению. Через сорок дней все это должно быть втиснуто в женское тело.
***
Утро было обычное, туманное, но уже весеннее. Но это только что светлело раньше, а так как деревья и птицы тут уже давно были истреблены, то ни щебетания, ни весенней яркой зелени быть как бы и не могло. Агасфер глядел в окно на проезжающие машины. Те, что вроде «человеки», туда-сюда снуют, а волки лениво слоняются вдоль серых однотипных строений. У домов не было ни обличий, ни адресов, были только номера и, вроде как, координаты в каком-то местном пространстве. По этим координатам волки и ориентировались по ночам, выполняя свою волчью работу. Агасфер не успел отойти от окна, как заметил что-то необычное. В обозримом периметре вдруг замерло все движение, а волки просто свалились наземь как парализованные. Это на посадочную полосу заводили долгожданную дочь человеческую. С этого момента она не могла не только общаться с кем-либо, но даже и лицезреть окружающих ее живых мертвецов, чертей, демонов и других служителей, и строителей гнезда. Общение с ними могло отрицательно повлиять на развитие плода. Лишь Агасфер был ее попечителем и охранителем. Сорок дней человек с человеком в человеческих условиях обитания. Так настаивали проектанты за красной стеной. Помимо того, ее нельзя было усыпить или еще каким-либо образом воздействовать. Все должно было пройти в полном сознании и полном ощущении себя живой женщиной.
В дверь два раза громко стукнули. Агасфер в сильном волнении кинулся отворять. В двух шагах от проема стояла фигура с головой в форме огромной, отливающей синевой птицы. Остальное было просто тряпьем нераспознаваемого цвета, что принято величать рубищем, из свисающей бахромы которого торчали две миниатюрные голые ступни. Ворон скользнул на пол и попрыгал вниз по лестнице, а все остальное в три шажка зашло в дом вместе с запахами веков давно ушедших. Верно, то и было, что названо Принцессой. Грязная накидка так умело закрывала лицо, что оно лишь угадывалось где-то в глубине. Агасфер не знал, с чего начать. Казалось, он за свою длинную жизнь совсем разучился теряться, а тут было именно так. Видимо, длительное ожидание и сопутствующие размышления сбили его всегда обдуманное и осознанное отношение к происходящему, а может он просто забыл себя рядом с человеком? Он жестом пригласил ее в комнату и, опять же, жестом пригласил сесть на стул, а сам кинулся готовить ванну. Она села, не открывая лица, сдвинув ступни и сомкнув по-девичьи коленки. Агасфер начал наполнять ванну теплой водой, а когда вернулся, гостья чуть сдвинула свой рогожный капюшон, и он увидел совершенно девичье лицо с изможденными впавшими глазами, красивыми губами, покрытыми лопнувшей обветренной пленкой. Обе щеки были, вроде как, поцарапаны и воспалены. На гадину-шлюху она явно не тянула, даже когда тяжелый капюшон начал сползать ниже, и из-под него вулканическим пламенем загорелись давно не мытые, свалявшиеся, но не потерявшие своего исключительного цвета волосы. Агасфер по-простому представился, протянув руку. Она свою в ответ не подала, но звонким голосом поздоровалась. Контакт состоялся. Она зашла в ванную, где стояли десятки флаконов, что он для нее собрал. Сейчас он пытался рассказать, что для чего и как, но она не проявляла ни радости, ни интереса. Было ощущение, что она больна, по крайней мере, с температурой. Тут таких болезней не знали, но Агасфер все, что нужно, притащил извне. Он вышел, слушая через двери, как она избавляется от одежды, и тут раздался сильный стук в пол. Он испугался, что это она упала. Приоткрыл дверь: шторы на ванне были плотно закрыты и за ними угадывался сидящий силуэт. Он попытался забрать ее платье, чтобы упаковать и забрать в утилизацию, ведь оно явно было очагом заразы. Но как только он потянул тряпье к себе, как шторы в момент растворились, и она кинулась на него дикой кошкой, крича что-то на непонятном наречии.
***
Она почувствовала опасность и звала Ворона. Тот слышал ее, но больше перед ней не предстанет. В той стране, где она была, его сила была оборима, ибо мертвым мертвого нельзя убить. Ворон сейчас на тонкой ниточке между жизнью и смертью спешил очень далеко, в свою стаю, на свою родину. Там, среди северных хвойных лесов, стланика на белом мху, болот и снежных зим, он еще надеялся завести подружку и потомство. Ему никак нельзя было без наследников. Его древнейший род, пришедший из аравийских пустынь, требовал продолжения. Прошло больше пятидесяти лет, как погибла его избранница и, по их этике, он мог претендовать на новую пару. По их же законам, он мог обрести ее только там, где родился сам, где прыгал юнцом, учился, и первый раз встал на крыло. Туда он сейчас и направлялся, полный намерений завести потомство.
Тот день, произошедший пятьдесят пять лет назад, он помнил хорошо. Это было семнадцатого июля, утро было росистое и прохладное, что обещало теплую летнюю погоду. По лугу, прорезанному нерестовыми ключами, скошенными рядами лежала на сушке трава, превращаясь в душистое сено – главную пищу для скота на долгие зимы. Сегодня ворошить валки пришла с граблями семья: мужчина с женщиной и юнец лет так десяти. Солнце всходило и с легким ветерком сушило скошенную травку. Паренек был хилый, болезненного вида. Потому, наверное, и грабель было только двое. У мальчика было тонкое, обшелушенное ивовое удилище с леской и поплавком. Он собирался удить тут же, в небольшом озерце. У этого озерца и стояло очень старое одинокое дерево, где вся стая воронов и собиралась в то время на свои внутренние разборки. У них всегда было о чем поболтать. Это было последнее утро, когда Ворон был со своей избранницей. Они налетели и тихо расселись на редких, но толстых ветках. Отсюда подходы просматривались очень далеко. Двое махали в стороне граблями, а малец с ивовым прутиком их никак не смущал. Стая требовала убить коршуна – здоровенную птицу, которая начала нападать еще с того времени, как у них прошла кладка яиц и началась линька. Коршун был нездешний, но, поселившись рядом, планомерно пожирал племя воронов. В тот день они отрабатывали тактику нападения на врага. Сенозаготовители разложили свои нехитрые пожитки прямо под деревом. Мальчик положил свою удочку на траву и прибежал под дерево, похоже, чтобы напиться. И тут стае открылось что-то уж очень интересное. Из кирзовой сумки с бутылкой воды он достал такое, что и дух свело – большую пачку сахара, тех самых белых лакомых кусочков, что так редко им доставались, что аж бабушки-воронихи рассказывали внукам об этом сладком чуде. Малец, напившись, убежал удить, а вороны больше глаз не сводили с этой пачки. Тогда он первый слетел наземь и расклевал жидкую упаковку, а уже через минуту сидел на суку с белым кусочком в черном клюве. Тут и началось: коробку вмиг разодрали, сахар рассыпался снежками по зеленому клеверу. Мальчишка, услышав возню, вернулся и, вроде как, стал собирать с земли эти снежные комочки. Вороны же сидели на дереве и сверху ругали его. Он на корточках худенькими ручками собирал белые кусочки в сумку. Ворон тогда спустился к нему на расстояние вытянутой руки, мальчик не испугался и даже протянул к нему ладонь, видимо с целью погладить. Он отстранился, тогда мальчонка протянул ему сахар. Ворон его взял и, немного подержав, положил на землю, потом, хлопнув два раза своим черным глазом, спросил пацана, в каком году тот родился. Тот ответил, что в пятьдесят пятом. Ворон ответил, что будет ждать его в этом же месте ровно через пятьдесят пять лет с угощением. Мальчишка бросил сумку и побежал к родителям; сахар опять высыпался, а малец бежал по скошенному лугу то ли в испуге, то ли в радости. А коршун в тот день напал первым.
***
Из той кучи вонючего тряпья она что-то выхватила. Это был какой-то существенный предмет, похоже, Агасфер и слышал его падение на пол вместе с этими тряпками. Она как появилась в ореоле рыжего облака, так в нем и исчезла за шторкой в ванной. Агасфер упаковал бывшие теперь уже ее одежды и вынес для отправки в утилизацию. Похоже, что сближение и понимание быстро не наступит. Напрашивался вариант с котом, и он его исполнил.
Прошло полтора часа, Агасфер, свернувшись в клубок на кресле, наблюдал, как вдруг приоткрылась дверь ванной, потом из щели появился рукав белого, приготовленного для нее халата, следом обрисовалось раскрасневшееся от горячей воды лицо подростка. Волосы были забраны в большой узел и спрятаны в полотенце, что выглядело некой бомбой. Она крадучись вышла, с осторожностью осматриваясь. Он сам объявился, когда гостья уже сидела на кровати. Он подошел, ласково мурлыча, и потерся спинкой о ее голые лодыжки. Реакция ее была острожной, но не враждебной. Она вся была в ожидании человека, который ее встретил, но ожидание закончилось тем, что она преклонила голову к подушке и в считанные мгновения уснула. Кот запрыгнул на кровать и прилег у ее колен, вдруг ощутив что-то железное под ее халатиком.
Она проспала в позе эмбриона пятнадцать часов. Агасфер, вернувшись в свой естественный вид, все это время наблюдал за ней и пытался составить картинку той, кого он так долго и с такой тревогой ждал. Картинка первая, понятная и объяснимая: девочке было не больше пятнадцати лет. Конструкторы за стеной просто подражали известному факту возраста Девы, родившей от Бога. Только род теперь не Давидов, а Данов. Считая по ее реальному возрасту, девочку утащили из современного мира, который она, конечно, помнить не могла. Картинка вторая, малообъяснимая. Зачем демоны забросили в самые темные и дикие времена человечества? Чтобы сделать из нее блудницу, подобно шлюхе Вавилонской? Они опять пытались соединить несоединимое, слепить из непорочности блуд? Потом это несоединимое должно было понести в себе опять же несоединимое? Наверное, такова была общая логика демонов, прислуживающих им мертвых генетиков и им подобных. Сейчас ему первому станет понятно, получилось ли у них что-то на этом этапе. Из ее поведения в общении с ним это должно проявиться. Если эта мерзкая закалка случилась, то ее не скроешь. Картина третья, ошибочная. Он сам, когда лепил Мескалѝн, сотворил из чудовища чудовище, и не более, наделяя ее женскими чертами, он размышлял и о той, что придет, скульптурно приписывая чудовищу те черты, которые, казалось, будут присутствовать и у пришедшей. Но та, что сейчас спала, свернувшись по-кошачьи, не несла и следа того, что ему представлялось совершенным в женском обличии. Но она была совершенна, просто его понимание женского совершенства было сильно отравлено реалиями бытия. Только сейчас он до конца понял, что все, кто его окружали – не женщины. Та, что без чрева, не может быть совершенной в любом художественном исполнении. Картина четвертая, утвердительная. Сатана ненавидел людей не из-за того, что они несовершенны, а потому что они могут размножаться и искать совершенство в новых поколениях. Они плодились и размножались согласно Божьему слову, и из рода в род повторяли изначально данные им облик и подобие. Сатана ничем из этих могуществ не владел, и сейчас, пытаясь прийти на землю в облике Антихриста, он был вынужден поклониться этому Божьему дару деторождения.
***
Прошло пятнадцать часов, за окнами утро. Она резко подскочила, от этого ее еще влажные и не расчесанные волосы колыхнулись как огонь костра от порывов ветра. Кот сидел в кресле и делал вид, что не смотрит в ее сторону. Гостья спустила ноги на пол и, придерживая что-то под халатом, прокралась в туалет. Недолго там побыв, она тщательно осмотрела квартиру и, убедившись, что кроме кота тут никого нет, сняла халат. Если такое не видеть, то и не представишь. Каждый день ее пребывания в диком мире оставлял свой след на этом хрупком подростковом теле. Все в ней было натурально: острые плечи, тоненькие ножки с давно сбитыми коленками и стертыми ступнями, местами сочившиеся сукровицей; руки, явно после средневековых колодок, были распухшими и цвета желто-фиолетового, на шее полосы от удушения; кожа была бледная, и на ней четкими бугорками выступали расчесанные укусы паразитов. Вместе с халатиком она положила на кровать и тот предмет, который пыталась так тщательно скрывать. Это был обоюдоострый кинжал, большой, ничем не украшенный, и по виду очень старый, но для нее явно имевший большую ценность. Прежде чем отойти от кровати, она прикрыла кинжал полой халата, потом подошла к коту Агасу, погладила его по голове. Судя по всему, у девочки была температура. Потом она в туалетной комнате выбирала себе гребень из тех, что он притащил к себе согласно своему огромному списку вещей. Теперь Агасфер увидел общую картинку: девочка настрадалась, ее, похоже, и пытали, и подвешивали, ведь царям и князьям все позволено. Так было всегда, так оставалось и сейчас. Расчесывалась она долго, и все закончилось толстой косой почти до колен. И коса, и то, что между ног, отражались в оконном свете чистой медью и старым монетным золотом из сокровищницы Цезаря Спада. Когда она гладила кота по голове, он не ощутил от нее запахов мыла или шампуня. Похоже, она не понимала их предназначения или побоялась использовать.
Кот ждал, когда она вновь накинет халат и, как только это произошло, задрал хвост и прошествовал в прихожую. Там обернулся человеком и, постучав в дверь, испросил разрешения войти. Ответа не получил. Увидел, как она, схватив свой кинжал, убежала в туалет и там пыталась закрыться на щеколду. Агасфер подошел к туалету и по-будничному сообщил, что ему надо помыть руки с улицы, и что сейчас они будут завтракать. Был услышан, она чуть поскреблась с щеколдой, открыла дверь и отскочила к дальней стенке. Он встал к ней спиной, тщательно намыливая руки над мойкой, а сзади стоял настоящий живой человек с кинжалом в руке. Ситуация напоминала сцену последних минут жизни революционера Марата. Он вытер руки полотенцем и пошел на кухню, не сказав больше ни слова. Меню к первой встрече у него уже давно было готово. Правда, он думал, что это будет ужин, ну обед, но никак не завтрак. Он поставил на стол два прибора, открыл холодильник и стал выставлять яства. Это были два куриных яйца всмятку, четыре пластика твердого сыра и баночка с подкопченной в пряном масле маленькой рыбешкой, а к чаю печенье из зерен пшеницы и сахара. Он чувствовал, что за ним наблюдают, и он, конечно, выглядел не старым иерусалимским сапожником, а крепким парнем чуть за тридцать, без пейсов и кепи, потому надеялся, что он не сильно пугает свою гостью, для которой будет и сохранителем, и доктором, и рассказчиком. На сей момент было ясно одно: сейчас с ним рядом совсем не то, что он в своих мыслях выстроил.
***
У него на все про все сорок дней. Здесь ничего не изменишь, не исправишь. По прошествии этого времени ей подсадят оплодотворенную яйцеклетку, и та должна будет начать развиваться в намеченном направлении. За эти сорок дней за красной стеной закончатся все приготовления к последнему акту родов знамения в облике младенца человеческого. Непонятно было, откуда та яйцеклетка, которую собираются оплодотворить в чашке Петри, в том самом яйце, сотканном из праха людоедов и другой, когда-то бывшей среди людей, мерзости. По закону жанра, она лишь мать суррогатная, а кто же тогда истинная невеста Сатаны?
Эта фигура явно была не из живого мира, это обитательница ада, в земной жизни снискавшая себе дьявольскую славу. Сейчас она у гнезда или за красной стеной. Таких женщин за историю своей жизни Агасфер знавал не один десяток. Но сейчас ему в голову настойчиво приходило только одно имя – владелицы шестисот крестьян в поместьях, расположенных в трех губерниях. Агасферу было известно, что эту даму в 1757 году, после того, как она забила насмерть беременную крепостную, посещал сам Ваал – демон, древнее божество ассирийско-вавилонской культуры. В аду он отвечал за пытки и страдания. После его визита та женщина стала не только убивать крепостных, но и употреблять в пищу их мясо. Через одиннадцать лет, проведенных в вырытой в земле яме, куда не проникал солнечный свет, ее перевели в каменную клетку, где ее еще раз посещал Ваал. Это было невероятным событием – чтобы демон такого ранга дважды приходил к одному и тому же лицу, ведь после первого визита если кто-то и выживал, то ума больше не имел. Второй раз он к ней явился в образе караульного солдата, от которого она зачала ребенка, но после рождения он просто растворился в воздухе из рук надзирательницы. Заключенная просидела в общей сложности тридцать три года, а в ноябре 1801 года умерла в припадках безумия.
Получилось так, что Агасфер видел эту женщину первый раз, отодвинув грязные зеленые шторы в той самой каменной клетке, а второй раз – на портретах, исполненных крепостными художниками в ее городском доме на углу улиц Большая Лубянка и Кузнецкий мост. Агасфер был убежден, что эта фигура наиболее подходит на роль невесты Сатаны. По менее важному делу Ваал не пришел бы дважды. Если это так, то она должна быть где-то рядом, но за красной стеной – вряд ли, как и среди младших демонесс. Скорее всего, она где-то у гнезда проживает, на той же свиной пайке и водочке «Прелюдия» обслуживает общую схему. Все это, так или иначе, остается догадками. Но Агасфер был уже настроен додумать эту версию до конца, было еще куда двигаться. Как-то Сла̀в в компании друзей, обласканный его трансформером, в сильном подпитии описывал одну женскую особу, и коту Агасу хочешь не хочешь пришлось вслушиваться. Тогда-то ему пришло в голову, что где-то он уже слышал про такое лицо и ужимки. Когда-то он пробовался на роль сыщика у Эдгара Аллана По в его «Рассказах тайны и воображения». По мнению автора, очень даже не без успеха.
ebooksa