Он кивнул, погружённый в алхимический трактат.
Я взял тощую, на сорок страниц книжицу Хлебникова — она лизнула мои пальцы грубой бумагой и шёлковым языком ляссе. 1912 год — прочитал я на титульном листе. Издательство указано не было, зато был город — Волкоград. Я усмехнулся. Опечатка? Скорее, что-то из будетлянского новояза. И вряд ли сборник имеет отношение к Царицыну. Колонцифра отсутствует, стихи не разбиты названиями или звёздочками. Поэма, что ли…
— Любите поэзию? — жёлтые глаза Эрлиха когтисто ощупывали меня.
— Нет, — честно признался я. — Но знаю, кого бы книга заинтересовала. Вы продаёте её?
— Не продаю. Я дарю её вам. За крошечное одолжение.
Он вскочил (звук ломающихся веток, когда вы продираетесь сквозь бурелом), растворился в полумраке и заново собрался из костей и шершавой своей кожи. Есенинский сборник, который он мне протянул, был скучным для нашего брата, посмертным и ничего не стоил.
— Передайте это моему знакомому в Москве.
Он продиктовал адрес.
— Завтра же передам.
— Да, и ещё. Хлебникова у себя долго не держите. Перепродайте в течение недели. И пусть покупатель в течение недели перепродаст.
Я открыл было рот, но старик уже похрустывал к дверям — провожать гостя.
— И заходите в любое время. Приятно встретить такого…
(толстого)
— …знающего человека.
Потом было рукопожатие и коридор, и за дверями между каждым цветком и каждым шкафом невидимые соседи Эрлиха трещали хворостом.
Есенина я вёз на окраину Первопрестольной, где, пожалуй, и не бывал прежде. Дореволюционный дом с лепниной в виде горгулий и амуров. Эхо шагов и мысли о бородатых типах, что ненавязчиво шли за мной от станции метро.
Дверь отворил невысокого роста мужичок, а может, и паренёк, он то старел, то молодел на десяток лет, пока раскачивалась низкая лампочка над его курчавыми золотыми волосами. Темнота скользила по одутловатому серому лицу, как прибой по камням, оставляя в углублениях глаз свою чёрную водицу.
— Чего? — хрипло спросил мужичок.
«Я его где-то видел», — подумалось.
За спиной золотоволосого смеялись пьяные голоса.