При этих словах Мильке откинул материю со стола и взял с него ленту белоснежного шёлка с золотым позументом, скреплённую на концах золотой брошью.
Волков даже ещё не понял, что происходит, а Максимилиан бросил перед ним на землю подушку и тихо сказал:
— Встаньте на колено, кавалер.
Полковник растеряно взглянул на своего знаменосца и просьбу того выполнил. Не без труда поставил колено на подушку. Сказать, что он был удивлён, было бы мало. Он был поражён такой неожиданностью. И лишь одна мысль была у него в голове: не сочтут ли меня самозванцем? Патента хоть от какого-нибудь государя у меня нет на такой чин. Точно обзовут самозванцем.
А тем временем Брюнхвальд, Эберст и Кленк взяли у Мильке эту ленту и, неловко все вместе неся её, подошли к Волкову. Остановились.
— Поднимите правую руку, господин полковник, — говорит ему Мильке.
Волков послушно поднимает правую руку, а офицеры через неё надевают ему ленту, не расстёгивая брошь.
— Вставайте, — говорит Мильке, — скажите, что благодарны корпорациям.
Удивление, вернее обескураженность, что поначалу овладела им, проходила, он бы не был хорошим бойцом и командиром, не умей он брать себя в руки. Опираясь на руку Максимилиана, он встаёт:
— Добрые люди, спасибо вам за оказанную честь. Уж не опозорю ваш дар, — он разглаживает ленту на груди, — ни трусостью, ни каким другим бесчестьем. И не будет у меня дара более ценного, чем ваш. Храни вас Бог!
Мильке машет рукой. И взревели трубы, застучали барабаны, грохот доспехов и железа понесся над полем вместе с криками:
— Эшбахт! Длань Господня! Эшбахт!
Офицеры стали к нему подходить и кланяться, поздравлять его. А Волков всем жал руки, всех обнимал, даже тех, кем по делам их доволен не был.
— Это вы придумали? — спросил он тихо, когда обнимал Карла Брюнхвальда.
— Рад бы сказать, что я, — отвечал тот, — но не привык присваивать чужие заслуги, то штабиста вашего нового затея. Ещё в первый день, как он поступил к вам на службу, стал говорить, что полковнику другими полковниками командовать нельзя. Всякий раз может склока случиться. И он прав.
— Думаете, не зря я взял молодца этого на службу?
— О, — Брюнхвальд изобразил восхищение, смешанное с опасением, — этот далеко пойдёт. Прыток.
Товарищи засмеялись.
Что ж тут скажешь, Волков, конечно, всё никак не мог в себя прийти, всё гладил и щупал шёлк ленты. Он представлял, как великолепно будет смотреться она на хоть и потрёпанном, побитом, но всё ещё прекрасном доспехе.
Ну никак он не ожидал такого от своих людей. Думал, что его жёсткость с солдатами, его требовательность к офицерам уж точно симпатий к нему не вызывает ни у одних, ни у других. А тут вон как всё обернулось. Возможно, сыграло роль то, что победа над хамами случилась сразу, как только он взял бразды правления в свои руки. И была она, спасибо Агнес, весьма легка и почти бескровна. А может, благосклонность подчинённых случилась потому, что взял он большую добычу у врага, и каждый, даже самый последний возница в лагере, теперь ждал своей доли.