Последовал небольшой вздох. Два серебряных за один день работы?
Отец повернулся и указал на старика.
— Руб? Серебряный, если уберешь голову быка отсюда, и накидаешь чистого снега на это месиво. Оно не станет частью Зимнего праздника. Неужели мы — чалсидианцы? Хотим ли мы, чтобы в Приречные дубы вернулся королевский круг?
Возможно, некоторые и хотели, но под осуждающим взглядом отца не признали этого. Улюлюканье и аплодисменты толпы напомнили, что они мужчины и способны на лучшее. Толпа уже начала расходиться, когда человек на земле хрипло пожаловался:
— Вы обманули меня! Эти щенки стоят гораздо больше, чем то, что вы бросили мне!
Он двумя руками сжимал монету. Отец повернулся.
— Она не мать этих щенков! Она была слишком старой. Просто она больше не могла драться. Все, что осталось у нее — сильные челюсти. И ее сердце. Ты просто решил заработать на ее смерти.
Человек на земле уставился на него.
— Вы не сможете доказать это! — крикнул он голосом, выдавшим в нем лжеца.
Мой отец уже забыл про него. Он вдруг понял, что мы с Риддлом стоим и смотрим на него. Его плащ был залит кровью старой собаки. Он увидел меня, глядящую на него, и молча расстегнул пряжку, роняя окровавленную ткань на землю. Он не хотел замарать меня кровью, взяв на руки. Но Риддл не отдал меня. Я молча смотрела на отца. Он встретил взгляд Риддла.
— Я думал, ты унесешь ее отсюда.
— А я думал, что толпа может пойти против тебя и понадобится кто-нибудь, чтобы прикрыть тебе спину.
— И внести мою дочь в самую гущу?
— С того момента, как ты решил вмешаться, любой выбор был плох. Извини, если тебе не понравилось мое решение.
Я никогда не слышала, чтобы Риддл говорил так холодно, и не видела, чтобы они смотрели друг на друга как два рассерженных незнакомца. Я должна была что-то сделать, сказать что-нибудь.
— Мне холодно, — сказала я в никуда. — И я хочу есть.
Риддл посмотрел на меня. Напряженная тяжесть момента прошла. Мир снова сделал вздох.
— Я умираю от голода, — сказал он тихо.
Мой отец посмотрел на свои ноги.
— Я тоже, — пробормотал он.