— У меня ноги побольше. А в твои ботинки забился снег. Давай я понесу тебя до лавки сапожника.
Он крепко прижал меня к груди и еще сильнее спрятал свои мысли. Мы прошли мимо человека, прислонившегося к углу дома. Он посмотрел на меня каким-то странными глазами. Толстяк в переулке рядом с ним указал на меня и улыбнулся. Мерцающий туман клубился вокруг него. Люди, проходящие мимо переулка, замедлялись и озадаченно вглядывались в него. Потом спешили дальше. Я прижалась к отцу, закрыв глаза, чтобы не впускать свет и туман, а Волк-Отец зарычал на него. Через три шага я открыла глаза и оглянулась, но уже никого не увидела.
А за следующим углом оказалась лавка сапожника. Отец поставил меня на землю. Мы отряхнули сапоги и одежду от снега прежде, чем зашли внутрь. В лавке приятно пахло кожей и маслом, а в очаге ревел огонь. Сапожником был маленький живой человечек по имени Пасер. Он знал меня с детства и никогда не обращал внимания на мои особенности, а обувь делал как раз подходящую моим странно крохотным ножкам. Сейчас же он тревожно вскрикнул, увидев, как я переросла свои старые ботинки. Он усадил меня перед огнем и снял с меня обувь прежде, чем я успела сделать это сама. Он измерил мои ноги короткой лентой и пообещал за два дня сделать мне новые сапоги и несколько тапочек, и доставить их в Ивовый лес.
Он не позволил мне обуться в старые ботинки, а подарил пару, которая стояла на его полке. Они были слишком большими для меня, но он проверил, засунув пальцы внутрь, и пообещал, что служить они будут лучше, чем старые, расходящиеся по швам.
— Мне было бы неловко отправлять вас по снегопаду в этом старье. Уверен, теперь вы чувствуете себя гораздо лучше, — сказал он мне.
Я посмотрела на них и попыталась подобрать слова.
— Я чувствую себя выше, а мои ноги выглядят длиннее, — сказала я. Отец и Риддл рассмеялись так, будто я высказала какую-то мудрость.
Потом мы снова вышли в снегопад и нырнули в соседнюю дверь. Это оказалась лавка продавца шерсти. Я увидела мотки шерсти самых удивительных расцветок, какие только можно представить. Я бродила мимо полок, осторожно касаясь каждого цвета и улыбаясь про себя, а Риддл нашел пару зеленых перчаток и шапочку в тон им. Пока он расплачивался и заворачивал их, отец выбрал толстую шерстяную шаль, окрашенную в ярко-красный и светло-серый цвета. Я очень удивилась, когда он набросил ее на меня. Она оказалась огромной и укрывала мои плечи даже тогда, когда я натянула ее на голову. Но она была такая теплая, и не только от шерсти, но и от его заботы обо мне, и не мечтавшей о такой вещи.
Я вспомнила про список Рэвела, но отцу было так приятно находить и покупать мне одежду, что я не стала останавливать его. Оттуда мы пошли по оживленным улицам, забегая то в одну, то в другую лавочку. Потом я увидела мужчину с тележкой, полной щенков. Дряхлый ослик тянул маленькую двуколку по людной улице, а старая полосатая собака с тревогой бежала сзади, следя за щенками, которые стояли на задних лапах в корзине, визжа и поскуливая. Тощий мужчина с рыжими усами, ехавший на тележке, направил ослика прямо к одному из дубов на центральной площади. Он встал ногами на сиденье тележки и, к моему удивлению, перебросил веревку через одну из ближайших голых веток дуба.
— Что он делает, папа? — спросила я, и отец с Риддлом обернулись в ту сторону.
— Эти щенки, — закричал человек, поймав второй конец веревки, — лучшие бойцовые собаки в мире. Все знают, что щенок получает сердце матери, а эта старая сука — самая отважная собака, какая только может быть у человека. Она стара и не слишком красива, но у нее есть сердце. Это ее последний помет! Так что, если вам нужна собака, которая запугает быка, собака, которая вцепится в ногу вора или в нос коровы и не отпустит, пока вы не прикажете, самое время забрать одного из этих щенков!
Я смотрела на бело-коричневых щенков в корзине. Их уши окаймляли красные полосы. Обрезали, поняла я. Кто-то обрезал им уши. Один из щенков вдруг повернулся, будто от укуса блохи, но я уже знала, что он делает. Лижет пенек, который когда-то был его хвостом. У старой собаки тоже были рваные остатки ушей и короткий обрубок хвоста. Пока мужчина говорил, он что-то привязывал к веревке. Покрывало над корзиной вздрогнуло, и на ветке, к моему ужасу, закачалась окровавленная голова быка. Мужчина привязал веревку к ее рогам, и голова завертелась носом вниз, показывая всем белые трубки горла на рассеченной шее. Он поднял ее высоко, как только позволил рост. Затем он привязал веревку и толкнул голову, от чего она раскачалась. Должно быть, он сделал что-то, потому что старая псица внимательно взглянула на него.
Потрепанная старая псица с белой мордой, отвисшими сосцами и порванными ушами. Она уставилась покрасневшими глазами на качающуюся голову быка и, вздрагивая, побежала за ней. Люди начали подходить ближе. Кто-то крикнул у двери таверны, и через мгновение оттуда вывалилась толпа мужчин.
— Взять, зараза! — закричал мужчина, и старая собака рванулась вперед. Высоко прыгнув, она вцепилась в нос быка и повисла на нем, не разжимая зубов. Мужчины, подошедшие ближе к тележке, одобряюще взревели. Кто-то подбежал и сильно пнул бычью голову. Собака закачалась вместе с ней. Человек в тележке закричал:
— Ничто не ослабит хватку! Ее бодали и топтали, но она никогда не отпускала! Берите щенков ее последнего помета!
К моей огромной досаде толпа у тележки росла.
— Мне ничего не видно, — пожаловалась я отцу. — Давай подойдем ближе?
— Нет, — коротко сказал Риддл.
Я посмотрела вверх и увидела, что его лицо потемнело от гнева. Я перевела взгляд на отца, и вдруг рядом со мной оказался Волк-Отец. У него не вытянулась морда и не выросли на лице волосы, но глаза были жестокие и дикие. Риддл взял меня на руки, чтобы отнести, но вместо этого мне снова открылось представление. Возчик вытащил из-под пальто огромный нож. Он шагнул вперед, схватил свою старую собаку за загривок. Та громко зарычала, но не разжала зубов. Он усмехнулся, обводя толпу взглядом, а затем резким движением отсек ей ухо. Ее рычание стало неистовым, но она не ослабила хватку. По ее бокам побежала алая кровь и дождь из красных капель растопил снег.
Риддл повернулся и быстро зашагал прочь.