Странствия Шута

— Притворись сонной. Опусти глаза и медленно иди следом за мной. И не пытайся заговаривать со мной, пока я первая не начну. Они не поймут.

Я кивнула, плотно сжав губы. Мне хотелось сказать ей, что я тоже могу быть бдительной и осторожной, как и она, что я тоже понимаю, как опасно нам разговаривать. Но лицо Шан уже превратилось в оплывшую безразличную маску, и она поплелась к саням. Что если она все это время притворялась? Волна паники поднялась во мне. Я не настолько талантлива! Я слышала, как они говорили со мной как с мальчиком, но не позаботилась подтвердить эту мысль. Не переживала, что они узнают, что я не то, что они искали. Не боялась того, что случится, когда они это узнают. И теперь я испугалась. Мое сердце прыгало и колотилось. Коричневый суп старался усыпить меня, а страх не давал уснуть. Как я могла притворяться сонной, если я едва могла дышать?

Шан споткнулась, или сделала вид, что споткнулась об меня. Схватившись за мое плечо, она больно ущипнула его.

— Сонная, — выдохнула она, еле двигая губами.

— Шайзим, как ты? Твои кишки перестало крутить? — спросила Одесса так, будто разговор о моих внутренностях был так же учтив, как и разговор о погоде.

Я покачала головой и прижала руку к животу. Я на самом деле чувствовала себя больной от страха. Возможно, у меня получится представить страх как боль.

— Я просто хочу спать, — ответила я.

— Да, прекрасная идея. Да. Я расскажу Двалии о том, что у тебя кишки скрутило. Она даст тебе масло от этого.

Я совершенно не хотела, чтобы мне что-то давали. Я опустила голову и пошла, слегка согнувшись, чтобы никто не смог заглянуть мне в лицо. Палатки уже ждали нас. Их крыши закруглялись обручами, холст был выбелен, и я представляла, как издалека они становятся похожими на снежные холмы. Но мы уже не отходили далеко от дороги, наши лошади хромали и рыли копытами снег, выискивая замершую траву. Любой проезжий отметит и их, и ярко окрашенные сани. И бурые, выделяющиеся палатки солдат, и их цветных лошадей. Так зачем же маскировать наши палатки? Что-то во всем это беспокоило, но потом, когда я подошла ближе, волна сонливости окутала меня. Я зевнула. Хорошо бы отдохнуть. Забраться в теплые одеяла и поспать.

Шан брела рядом. Подойдя к нашей палатке, я узнала нескольких солдат из тех, кто смотрел на нас. Ходжен, красивый насильник, все так же сидел на лошади. Его длинные золотые волосы были гладко заплетены, усы и борода тщательно причесаны. Он улыбался. В ушах у него сверкали серебряные кольца, а на плаще виднелась серебряная пряжка. Он посмотрел на нас, как хищник на добычу, и что-то тихо сказал. Возле лошади Ходжена стоял воин с половиной бороды, его щека и подбородок на другой стороне лица были изрезаны, как очищенная картошка, и усы с бородой с трудом прорастали из гладкого шрама. Он улыбнулся шутке Ходжена, но молодой солдат с волосами цвета спелых желудей по-собачьи глядел вслед Шан.

Я ненавидела их всех. Рычание пузырились в моем горле. Одесса резко повернулась ко мне, и я заставила себя срыгнуть.

— Прости, — сказала я, стараясь казаться сонной и смущенной.

— Двалия может помочь тебе, шайзим, — утешила она меня.

Шан прошла мимо нас и вошла в палатку, стараясь двигаться, будто она до сих пор полумертвая, но я видела, как поднялись ее плечи, когда глазеющие солдаты заговорили. Она была как маленькая кошка, смело идущая мимо принюхивающихся гончих. Пока я стояла у входа, отряхивая снег с обуви, Шан уже зарылась в одеяла.

Я точно знала, что не хочу, чтобы Двалия мне чем-то помогала. Эта женщина пугала меня. У нее было лицо без возраста: круглое, но в морщинках. Ей могло быть тридцать, или она могла быть старше отца, нельзя было сказать точно. Она была пухленькая, как откормленная курица, и даже ее руки были мягкими. Если бы я встретила ее гостем в моем доме, я бы приняла ее за чью-то благородную мать или бабушку, женщину, которая редко занимается тяжелым трудом. Каждое слово в ее разговоре со мной произносилось любезным голосом, и даже когда она упрекала своих приспешников, казалось, она огорчается из-за их неудач, а не возмущается ими.

И все-таки я боялась ее. Все в ней заставляло Волка-Отца рычать. Не громко рычать, но тихо обнажать зубы, от чего у меня на загривке тоже поднималась шерсть. С той ночи, когда они увезли меня, даже в самые смутные моменты я знала, что Волк-Отец остается со мной. Он ничего не мог сделать, чтобы помочь мне, но он просто был рядом, был тем, кто советовал сидеть тихо, кто приказал мне беречь силы, смотреть и ждать. Я должна была сама помочь себе, но он был рядом. Когда единственное утешение такое слабое, стоит хорошенько прислушаться к нему.

Как ни странно, несмотря на слова Шан, мне казалось, я лучше понимаю происходящее. Ее слова обратили мое внимание на опасность, которую я проглядела, но не дали надежды на спасение. Если кто-то вообще может спасти нас. Нет. Вместо этого ее слова прозвучали так, будто она хвасталась, и даже не для того, чтобы впечатлить меня, а чтобы поддержать собственные надежды. Учили быть убийцей. Я видела маленькие знаки этого, пока мы жили вместе в Ивовом лесу. И еще я видела, как она самолюбива и недалека, как думает только о красивых вещах и восхитительных развлечениях, которые можно купить за монетки. Я видела, как она рыдает в ужасе от стенаний невидимого призрака, который оказался запертым в лабиринте котом. И как флиртует с Фитцем Виджилантом, как пытается сделать то же самое с Риддлом и даже, я чувствовала это, с моим отцом. Все ради того, чего ей хотелось. Выставляла напоказ свою красоту, чтобы привлечь внимание.

А потом пришли люди и обратили ее собственное оружие против нее. Красота, очарование и яркая одежда не спасли ее. На самом деле, они сделали ее целью. Значит, красивые женщины более уязвимы, раз такие мужчины выбирают их своими жертвами? Я обдумала эту мысль. Насилие, — я знала, это травма, боль и обида. Я не знала точно, как это бывает, но не надо знать фехтование, чтобы понимать колотую рану. Шан ранена, и сильно. Так сильно, что была готова принять меня в качестве некоего союзника. Я думала, что помогла ей, когда вступилась за нее в ту ночь. Теперь я не знала, не закинула ли я ее из огня да в полымя?

Я пыталась обдумать свои умения, которые могут спасти нас. Я умею драться с ножом. Немного. Если у меня будет нож. И если в драке будет только один человек. Еще — я знаю кое-что, чего не знают они. Они говорили со мной, будто я совсем ребенок. Я не старалась их поправить, и вообще говорила очень мало. Это может пригодиться. Я пока не могла придумать, как, но это был секрет, который способен стать оружием. Я читала где-то об этом. Или слышала от кого-то.

Снова наползла сонливость, размывая края сознания. Наверное, от супа, или от человека-в-тумане, или от того и другого.