Потом я поднял стены и почувствовал, как мое сердце бьется в них, подобно шторму в волноломы приморского города. Почувствую ли я когда-нибудь что-то другое, кроме боли и вины?
Перед рассветом я встал и по старой привычке спустился на кухню. Тавия, Майлд и Леа уже вовсю работали. Появилась новая кухонная девушка, Чесснат. Когда я заметил ее, Тавия рассказала, что Эльм потеряла рассудок, выпив «вспоминательный чай». И теперь она смертельно боится мужчин, даже отца и братьев. В спокойные дни ее сажают у камина, где она чистит картошку или делает такую же простую работу. Сегодня, зная, что я могу прийти на кухню, ее отправили в другое место, поскольку она начинает плакать от одного вида взрослого мужчины. Леа всхлипнула.
Я больше не хотел ничего слышать, но Натмег, наша старая кухарка, пришла помочь со вчерашней едой и беспощадно сплетничала о разных людях. Всех потряс пастух Лин, который попытался покончить с собой, но его вовремя нашел один из сыновей. Теперь они присматривают за ним, хотя он твердит, что это был момент отчаяния и больше не повторится. Его преследуют кошмары, в которых он бросает тела в пылающие конюшни. Утопилась Слэт, садовница. Некоторые говорили, что она нарочно вышла на тонкий лед, а другие — что она была немного «не в себе». Одни слуги ушли, наняли других. Натмег переполняли кошмарные подробности, и мне хотелось бежать, но я заставил себя сидеть и слушать. Я заслужил это. Эти слова станут хлыстом, который подстегнет меня, если моя собственная решимость увянет.
Пока Натмег говорила, бледная Тавия не произнесла ни слова. Леа продолжала что-то мешать в чайнике. Я не знал, от огня или от подавленных чувств краснело ее лицо. Налетчики снасильничали одного из садовников. Теперь он пьет и совсем не работает.
— Весь в крови был, — мрачно сообщила Натмег. — После совсем перестал есть — боится, что придется гадить. Но он пьет. О, как он пьет! Городским не понять. Его брат говорил с ним, сказал, мол: «Я б дрался и сдох прежде, чем они это сделали бы со мной». Но их-то здесь не было. Только мы можем это понять.
Она месила тесто на хлеб, и крепко стучала им о доску. Она посмотрела в мою сторону, ее старые глаза были полны слез.
— Мы знаем, что вы отплатите им, сэр. Мы слышали, что вы сделали с тем Элликом, который сидел на высоком коне и смотрел на нас сверху вниз. И с тем симпатичным рыжим мальчиком с косичками как у невесты, который насильничал девчонок и все никак не мог насытиться. Вы обоих хорошо уделали, мы слышали, и они заслужили каждый миг этого, и даже больше!
Ее голос, казалось, куда-то уплывал. Кто-то… ну конечно. Он был со мной. Он видел тела. И рассказал все здесь, дома, среди друзей. А гвардейцы все приукрасили, как обычно.
— Мы тут все гордимся вами, и мы знаем, что вы пойдете за остальными. Выследите их логово, выкурите и убейте всех. Молодой Пер, возможно, и прикончил Эллика, но он сказал нам, что вы заставили его заплатить за все прежде, он воткнул в него клинок.
Гордятся мной.
Меня мутило.
Тавия, по-моему, пощадила меня, напомнив, что Фоксглов ждет меня к завтраку. Она прогнала меня с кухни, я и с благодарностью ушел. В холле я встретил Персеверанса. Он был бледен, глаза его покраснели. Я сказал ему, что он будет завтракать с нами, и отвел к столу, дожидаться Фоксглов. Я не стал спрашивать, что он рассказал людям поместья. Вместо этого я спросил про мать.