Странствия Шута
Все прошло хорошо, но совсем не так, как я ожидал. Кетриккен позвала Шайн помочь ей разобрать большую корзину спутавшейся ярко окрашенной пряжи. Неттл как бы случайно зашла к ним, и, как всегда делают женщины, начала помогать разбирать и сматывать клубочки. Они болтали о том о сём, и я чуть не сошел с ума, дожидаясь, когда они подберутся к сути. Какими-то путями Кетриккен все-таки вывела Шайн на разговор о том страшном дне, когда ее выдернули из старой жизни. И больше она ничего не делала, только слушала, сочувственно вскрикивала или подбадривала девушку словечком-другим.
Мне казалось, Шайн было почти приятно рассказывать обо всем, что с ней случилось. Начала она нерешительно, но потом речь полилась бурным потоком. Я узнал имена некоторых из ее похитителей, в ужасе слушал о том, как болел мой ребенок и как никто даже не подумал помочь ей. Только когда Шайн упомянула о том, что с Би слезла кожа, я понял, что произошло. Так же случилось и с Шутом: когда он приближался к своему предназначению, кожа его потемнела. Только от Шайн я услышал, что кожа Би стала еще бледнее. Я отбросил эти мысли, помня, что должен следить за каждым словом девушки. Позже я обдумаю, что это может значить для меня. И что это означает для Шута.
Я внимательно слушал подробный тяжелый рассказ, и мое удовлетворение от того, что Эллик и красивый насильник сдохли от моих рук, только росло. Когда Шайн подошла к концу, она доверила слушательницам свою самую большую тайну: мужчина, которого она считала своим женихом, на самом деле оказался ее братом. Она заплакала, по-девчачьи сокрушаясь, что, когда ее долгий кошмар закончился, она проснулась, чтобы узнать, что любимый никогда не сможет быть рядом так, как она мечтала.
Неттл прикрыла ударную волну Скилла, а Кетриккен просто сказала, что ни один из них не мог этого знать. Ни одна из них не упрекала и не давала советов. Ей не мешали выплакаться, а когда она заснула в большом мягком кресле, Неттл укрыла ее и ушла, а Кетриккен продолжила заниматься пряжей.
Однако Фитц Виджилант тоже не обрадовался известию о родстве с Шайн. К моему удивлению, он не отказался от своего имени и не взял имени Чейда. Несколько недель он мрачно избегал всех нас. Когда он сидел возле Шайн за столом, то не поднимал глаз от тарелки и не произносил ни слова. Я был рад, что Чейд чаще всего обедал у себя, и что Шайн нередко оставалась с ним, потому что старый Чейд быстро бы раскусил причину беспокойства Ланта. Взгляды, которые он кидал ей вслед, когда они встречались в коридоре, очень тревожили меня. Я боялся вмешаться, но, когда решил, что пора, первым вмешался Риддл.
Однажды вечером он усадил Ланта между нами и потребовал, чтобы тот поведал о достоинствах своих любимых таверн в городе. Это привело к ночной вылазке в три из них. В замок мы возвращались уже под утро. В какой-то момент, когда мы на ощупь брели по темной обледеневшей дороге, у Ланта вырвался возглас:
— Никто не может понять, что со мной случилось и как я себя чувствую!
Риддл набросился на него и прямо заявил:
— И это просто отлично для тебя и тех, кто тебе дорог! Оставь это позади и вспомни об этом лет через двадцать. Как бы то ни было, изменить ты ничего не можешь, поэтому прекрати цепляться за то, что есть, и пусть время и расстояние сделают свою работу.
Я плелся рядом с ними в темноте. Ночь была холодной, и мое лицо превратилось в жесткую маску. Я попытался подумать о чем-то, но Риддл затянул старую песню о сыне дровосека, а на втором куплете мы с Лантом подхватили ее. На следующей неделе, за обедом, Лант объявил, что провел день, рыбача с лодки и поймал камбалу размером с младенца. Я был бесконечно доволен, заметив, как Неттл улыбается Риддлу через склоненную голову Ланта, набросившегося на еду с аппетитом, которого мы не видели с самого Зимнего праздника.
И вот так медленные луны зимы проносились мимо нас. Я был более одинок, чем когда-либо, и мне это нравилось. Это было уединение, которое я взращивал. Ничто не трогало меня слишком глубоко. В одиночестве я обдумывал свои планы. Со всем терпением охотника я ждал, когда зима пойдет на убыль, и наступит подходящее для дороги время. Я написал несколько длинных писем Нэду, Кетриккен, Неттл и Риддлу. Я подумывал написать письмо и будущему внуку, но решил, что это уже слишком. Оказалось сложно сочинить письмо Чейду, ибо я не знал, в каком состоянии он будет читать его. Подобно Верити, я подписал письма, запечатал и убрал подальше.
Я проживал день за днем, ожидая исцеления сломанного. Скилл вернулся — сначала щекотными мыслями, потом и шепотком. Сначала я как можно меньше соприкасался с ним, уважая советы и желания дочери. Затем начал тренироваться, но либо обращаясь короткими сигналами к Олуху, либо с какими-нибудь мелкими репликами — к Неттл. Постепенно я узнал о разных группах Скилла в замке, и бессовестно подслушивал их беспечную болтовню. Восстанавливая Скилл, я одновременно тренировался и воскрешал свои боевые навыки. Днем я набивал синяки на тренировочной площадке, а по вечерам заново учился метать ножи и вытряхивать яд из манжеты. Я следил за погодой и старался стать как можно более смертоноснее.
Каждое существо, вверенное мне, я устроил как можно лучше. Ворона стала забавным дополнением к комнатам Шута, потому что Персеверанс каждый день приносил ее. Она стала отличным товарищем мальчику, и иногда я задавался вопросом, не соединил ли их Уит? Она учила слово за словом, подобно голубю, собирающему кукурузные зернышки. Несмотря на слепоту, Шут старался выучить ее разным трюкам, и я никогда не был так поражен, как в тот день, когда он сказал ей «возьми ложку Фитца», а она быстро перепрыгнула через стол и утащила ее. Мотли, похоже, не отзывалась на мой Уит, но ее язык и поведение были такими же, как у животного, связанного Уитом с человеком. Это озадачивало меня.
Что касается Флитер, то я редко выезжал из замка. Время от времени я навещал ее в конюшне. Несколько раз я видел, как Пейшенс, прислонившись к дверце стойла, любовалась ею. Поэтому я не удивился, когда Флитер обратилась ко мне.
И все. С этого момента Флитер перестала обращать на меня внимание. Персеверанс немного поворчал, когда я попросил девушку взять на себя прогулки и уход за Флитер, но я был непреклонен. Я видел свет в глазах Пейшенс, когда передавал ей эту работу, и знал, что она будет искренне наслаждаться лошадью, чего не мог сделать я. С тех пор я все реже заходил в конюшни, а, увидев, что Флитер сблизилась с Пейшенс, вовсе перестал вмешиваться. Прекрасный партнер, отвергнутый мной, щедро одаривала другого человека. Я заслужил сожаление, ужалившее меня. Было слишком поздно что-то менять, да я и не стал бы, даже если бы и мог.
Шут продолжал выздоравливать, но очень медленно. В тот вечер, когда он присоединился ко мне у камина в Большом зале, я почувствовал облегчение. Одежду ему явно выбирал Эш, и я видел, что он доволен произведенным впечатлением. На Шуте была длинная черная мантия, какие носили с полвека назад, украшенная лунами и звездами, вырезанными из другой ткани. Шляпа когда-то принадлежала лорду Фелдспару, но теперь ее украшали зеленые пуговицы и подвески из латуни и олова. Трость с вырезанными змеями и драконами была сделана самим Шутом, и я был рад видеть, что он возвращается к своим старым увлечениям. На его плече сидела Мотли, внося свой вклад в этот удивительный образ. Эш усадил его рядом со мной, и тем, кто здоровался с ним, он представлялся как Грей, путешественник из далекой Сатины. Не объявляя себя благородным, он отрекомендовался чужеземным магом, прибывшим в Баккип, чтобы изучать легендарную магию Видящих. Его облачение было настолько необычно, что золотые глаза и изрезанное шрамами лицо оказались совершенно к месту. В тот первый вечер он не задержался у камина, но зима все тянулась и тянулась, и постепенно он начал ходить по замку. Маг Грей не искал ничьего расположения, но начал заходить к тем, кто узнал про него. Я видел, что эта новая роль развлекала его, а Эш, как и Искра, наслаждались, подыгрывая ему. Они вдвоем позаботятся о моем старом друге. Так что свои чувства и мысли я прятал даже от Шута.