Возможно, ничего.
Прошло какое-то время. Много ли, мало ли – я не знал, в темноте уровень боли, голод и жажда были более сильным мерилом, чем время. Изредка я сдвигался, чтобы перенести давление краев ступеней на другие зажатые части моего тела; почесывал шею, где она зудела; скрещивал руки на груди, расплетал их. Я думал о Пчелке, думал о Шуте. Сбежали ли они? Добрались ли они благополучно до корабля? Возможно, они уже были на пути домой. Я тосковал по ним, а потом упрекал себя в этом. Я же не хотел, чтобы они были здесь, в этой темноте, со мной. Как бы я не заявлял, что не верю сновидению Шута, его предсказание было слишком мощным. Еще я думал о рисунках Пчелки в ее книге. Синий олень стоял на одной чаше весов, крошечная пчела – на другой. И под этим ее аккуратным почерком были записаны слова краснозубой старухи. «Достойный обмен».
Так оно и было.
Мои мысли блуждали. Я понадеялся, что ребенок Неттл хорошо растет. Риддл будет хорошим отцом. Я также надеялся, что Лант, Спарк и Пер поймут мое решение. Я подумал о Молли и пожелал, чтобы я мог умереть в постели с ней рядом.
Скилл воровал ничтожные резервы моего тела, пытаясь исцелить его разбитые части, в то же время восполняя силы, которые я перекинул в Шута. Но у тела не осталось ничего, что можно было бы использовать как топливо для восстановления. Я был, как пламя лампы, танцующее на конце фитиля. Я хотел спать, но лежать было слишком неудобно. В конце концов, я знал, что сон придет ко мне, захочу я того или нет. Возможно, я уже уснул в этой кромешной темноте. Может быть, я даже уже был мертв.
Я потянулся в темноте за головой как можно дальше влево. Моя рука коснулась воды. И она действительно была гораздо более теплой, чем следовало быть стоячей воде внутри темного туннеля. Я снова напрягся, дотягиваясь, и почувствовал, что вода стала удивительно горячей. Огненный кирпич был мощной магией.
В тот миг, когда я отдернул руку, мой рюкзак взорвался.
Все же я не был полностью слеп, потому что увидел, как на мгновение все озарилось сверкающим серебряным светом. Вода плеснулась через меня, достаточно горячая, чтобы ошпарить. Я попытался вытереть ее с лица, но она цеплялась к обеим моим рукам и лицу, опаляя и сжигая. Но это была не вода, а нечто иное. Это вещество, распространяясь во мне, впитывалось через кожу, как жидкость, вылитая в сухой песок. И мое тело всасывало его, будто всегда страстно жаждало этой волшебной субстанции. Одна сторона моего лица, грудь, левая рука и обе ладони оказались полностью покрыты ею, а затем она стала распространяться, словно что-то живое пыталось охватить меня целиком. Я закричал, но не от боли. Это был экстаз, слишком сильный для моего тела. Четыре раза я в крике выплескивал чувства, которых никогда не мог испытать человек. Затем я откинулся назад, задыхаясь и плача. Я мог ощущать, как это пропитывает меня и меняет, заявляет на меня права и поглощает меня.
Я снова попытался вытереть Серебро с глаз. Когда я кричал, оно проникло мне в рот и в нос, и жгучее удовольствие от этого было таким мучительным, что стало еще одним новым видом боли, испытываемым мной. Я потер глаза и постарался сморгнуть его, но вместо этого увидел новый мир в темной пещере. Мерцающие капли Серебра, распространившись, забрызгали упавшую каменную кладку, которая придавила меня. Также я понял, наконец, что Шут пытался объяснить мне в замке Баккип, когда говорил о том, что видит нас, как могут видеть драконы. Я видел тепло на брызгах Серебра и на плещущейся воде, я смотрел, как оно исчезает, когда вода охлаждается.
Понемногу меня обратно обступала темнота, а Серебро все также продолжало меня исследовать. Я лежал неподвижно, за пределами удовольствия, за пределами боли. За пределами времени. Я закрыл глаза. Я отпустил все.
Я обнаружил, что все еще дышу. И вместе с этой мыслью осознание своего тела вызвало прилив всех видов боли.
– Сделать что? – я произносил слова сухим шепотом.
Едва касаясь, я исследовал упавшую балку, что защемила мне ноги. Затем попробовал погладить ее, но не почувствовал никаких изменений. Я поцарапал дерево ногтями. Подумал про занозы под ногтями. Неприятно. И вдруг разгладил его кончиками пальцев.
Я не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы овладеть процессом. Это было не естественно применяемым физическим воздействием на древесину, а убеждением. Я не сжимал балку с силой руками, не сдвигал дерево прочь, но я очень хорошо познал эту упавшую балку.
И было настоящим физическим подвигом выползать из-под лежащей древесины, напрягая мышцы живота и съеживаясь. Слишком часто мне приходилось ложиться на спину и снова собираться с силами. Серебро не являлось ни пищей, ни водой. Да, оно придало мне сил, но мое тело по-прежнему хотело есть и пить и было таким уставшим.
Когда моя вторая нога была, наконец, освобождена, невероятная боль в ней снова проснулась, заставив меня плакать и стонать. Я сполз вниз по каменным ступеням на мелководье и все дальше погружался в воду, пока моя голова, наконец, не поднялась выше линии торса. Я заполз на упавшие обломки, и, кажется, на какое-то время потерял сознание. Когда я пришел в себя, вода немного отступила. Стоять я не мог, и даже сидеть было утомительно. Тогда я решил, что посплю подольше.