– В гавань пришел другой корабль и увез их прочь. Они ушли.
Я встретился с ним взглядом. Его темные глаза были полны тоски.
– Почему ты пришел ко мне?
– Я видел ворону с несколькими алыми перьями. Однажды она мне снилась, эта ворона. Когда я ее подозвал, она спустилась ко мне и произнесла твое имя. Она сказала, что я найду тебя с овцами, – он огляделся. – Теми немногими, что остались, – добавил он, и снова я услышал эти обвинительные нотки в его голосе. – Я видел его с твоими друзьями, когда в последний раз разговаривал с Любимым.
– Ее, – поправил я. – Ты говорил с Любимым? – Трава под моими босыми ногами была относительно свободна от овечьего навоза. Я опустился вниз и сел так неизящно, как старый гобелен падает со своих крючков. Прилкоп был более грациозным, но ненамного. Я подумал, насколько же он старый. Белый, которого он привел с собой, не присел с нами, а остался стоять в отдалении, словно в любой момент намеревался сбежать.
– Оставь еду и вино и можешь идти, – сказал ему Прилкоп.
Тот снял с одного плеча парусиновую сумку, бросил ее, а затем развернулся и побежал. Прилкоп издал нечто среднее между вздохом и стоном. Он потрудился встать на ноги, подобрал сумку и уселся обратно рядом со мной. Когда он открыл ее, поставив между нами, я спросил его:
– Я что, настолько пугающий?
– Ты больше похож на статую, чем на человека, как что-то сделанное из серебра и прикрепленное к покрытому плотью скелету. Это Капра сделала с тобой? Или дракон?
– Это результат моих собственных дел, и ничьих больше. Магия пошла не так, – коротко объяснил я ему, потому что был слишком усталым, чтобы утруждаться лишними словами. – Что случилось? С Пчелкой и Любимым? И всеми остальными?
– Они полагают, что ты умер. Все они. И они отчаянно оплакивают тебя.
Тщеславие – такая странная вещь. Мои друзья оплакивали меня, а моя душа была согрета тем, что они меня любят.
Он тщательно подбирал слова, пока вынимал пробку из покрытой паутиной бутылки вина. Поставив ее между нами, он начал устраивать странный пикник.
– Это хорошее вино, из лучшей таверны в городе. Мне пришлось выбирать из того, что оставили люди. Яйца сырые, из наполовину рухнувшего курятника. Абрикосы не совсем спелые, но дерево упало, так что я сорвал их. То же самое с рыбой – я взял ее из обрушившейся коптильни, и она все еще сырая внутри.
– И ты принес это для меня?
– Я собирал еду, когда увидел ворону. Я думаю, ты более голодный, чем я.
– Спасибо, – меня совершенно не заботило состояние пищи или ее источник. Я едва мог сдерживаться, пока он выкладывал еду на грубую мешковину, в которой ее принесли. – Ешь, пока я рассказываю, – предложил Прилкоп, и я с радостью подчинился. Продукты были небезупречными, как он и говорил, но я съел их. А сырые яйца прекрасны, когда живот их ждет.
В истории, рассказанной Прилкопом, были явные пробелы, но я узнал многое, что успокоило мне сердце. Он видел Пчелку с Шутом, Спарк и Персиверансом. Лант, возможно, погиб. Кто-то сильно обгорел. Сложнее было осознать, что когда корабль Совершенный затонул, из вод гавани возникло два дракона. У меня были свои предположения о том, как это могло случиться. А другие драконы и алый человек прибыли с целью уничтожить все в Клерресе. Я был поражен, когда он заговорил о черном драконе. Это должен был быть Айсфир. Алый человек, которого заметил Прилкоп, вероятно, Рапскаль.
Были вещи, которых он не знал и был не в силах объяснить. Я не мог себе представить, как Совершенный нашел силы стать драконами. Затем я вспомнил, как Шут говорил о моей утерянной колбе с Серебром. Тинталья и Хеби обещали, что они придут, как только смогут, но меня удивило, что и Айсфир проделал такое путешествие. О Проказнице Прилкоп не знал ничего помимо того, что в бухту прибыл корабль с живой фигурой, над которым кружили драконы, криками заставляя всех замолкать. А затем все люди из приплывших на Совершенном, что остались в живых, поднялись на борт.
Логика говорила мне, что я должен быть рад тому, что они в безопасности на пути домой. Но то, что я был оставлен умирать, пусть даже сам настаивал на этом, отзывалось глубокой болью в сердце. Не важно, как это глупо, но то, что они ушли без меня, больно жалило. Это было подобно болезненному эху того, как Молли и Баррич некогда продолжили жить, поверив в мою смерть. Глупое, глупое чувство. Разве не поступил бы я в точности так же? Я направил свои мысли в новом направлении, сосредоточившись на трагедии, отражающейся в глазах Прилкопа.