— Оба, ваша светлость, — кивнул барон. — Подданный британской короны Джон Вилсон прямо указывает на военного атташе при нашей ставке Джона Хобарта, как на организатора недавнего нападения. От него он получил задаток для себя и своих людей, все инструкции и карету. Он же свёл его с пруссаками, где старшим выступал денщик прусского военного атташе барона Иоганна Альбрехта фон Корфа. Пленный раненый как раз значится в слугах прусской миссии и прибыл в ставку недавно. Он, со своей стороны, тоже поведал об участии барона в организации нападения. Единственное, раненый был простым исполнителем и многого не знает. У пруссаков всё было завязано на денщике барона Корфа — Гюнтере. Но он, как вы знаете, погиб на месте засады. Все люди, участвовавшие в нападении на турецкого министра, были проведены по нашим учётам при регистрации. Их хозяевам не отвертеться, ваша светлость, — произнёс, глядя в глаза князю, фон Оффенберг. — Прикажете готовить соответствующие бумаги?
— Все бумаги по этому делу остаются у меня, — произнёс глухо Потёмкин. — С офицеров, участвующих в сем деле, взять письменные обязательства о неразглашении. С нижних чинов достаточно и крестика в общем формуляре. Но доведите им, что тот, кто будет болтать, уйдёт в арестантской роте за Урал навечно. Что ты смотришь, Генрих? — сощурил он глаза. — Тут прямой повод для войны с двумя сильнейшими державами Европы. Новой кровавой войны, а мы ещё со старой не закончили. Не время нам воевать, барон! России нужно хотя бы десять лет мира, чтобы оправиться. Матушке императрице я всё лично доложу. Если она сочтёт нужным, значит, даст ход этим бумагам, — погладил он руками пухлую папку, набитую исписанными листами. — В своё время. В удобное для нас. Если же нет… Ну что же, мы своё дело всё равно сделали, Генри. Британский и прусский атташе отозваны на родину и под ногами больше не мешаются, турки настроены по отношению к нам достаточно дружелюбно. Причём так, что можно диктовать им свои условия, и пора уже ставить точку во всей этой войне. Как же я устал!
Князь откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
— Нездоровится мне. Сил никаких нет.
— Вызвать врача, ваша светлость?! — вскочил на ноги фон Оффенберг. — Вам плохо?
— Не нужно врача, — покачал тот головой. — Тут болит, Генрих, тут, душа. Тело что, оно заживёт, рана затянется, а вот когда на сердце пусто и ничего нельзя исправить, вот тогда страшно. К чему теперь всё это? Для чего все мои труды? Кто сие оценит?
— Потомки, Григорий Александрович, — промолвил чуть слышно барон. — Как же современнику и всю громаду свершённого вами оглядеть?
— Потомки, — вздохнул князь. — А как оно до них дойдёт? Опишут ведь борзописцы, как надо временщикам, исказят в своих памфлетах и виршах. Уже сейчас при дворе за дурной тон почитают упоминать моё имя. Императрица что, у неё своих дел громадьё, ещё и в эти дрязги лезть. Там своих пакостников сейчас хватает. На покой мне надо, вот только бы с переговорами закончить. Поселиться в Новороссии у самого моря. Среди разбитого сада и виноградников во дворце просыпаться… Ладно, — он тяжко вздохнул и, макнув перо в чернильницу, расправил лежащий свиток бумаги. — Я своё слово держу, ты меня, Генрих, знаешь. Представления на подполковника этому Егоровскому майору и на «Владимирский крест» уйдут в Санкт-Петербург курьером сегодня же со всеми бумагами по недавнему делу. В письме государыне я поведал о нём, так что в милости она не откажет. Всех молодцев у шатра построил?
— Так давно уже, ваша светлость, — кивнул фон Оффенберг. — Те, кто отличился в том особом деле, все в строю стоят.
— Ну, пошли тогда, — кивнул Потёмкин и, закряхтев, поднялся с кресла. — А то мне потом на обед к Молдавскому господарю ещё ехать, неужто они до вечера тут ждать будут?
— Равня-яйсь! Сми-ирно! Равнение на середину! — скомандовал Егоров и вышел из головы строя. — Ваша светлость, сборная команда особого полка егерей, отличившихся…
— Тихо, тихо, полковник! — оборвал его Потёмкин. — Не нужно сейчас церемониала. Встань-ка ты подле меня да послушай.
Фон Оффенберг отшагнул в сторону, и Алексей в первый раз в жизни встал рядом с самим генерал-фельдмаршалом.
— Все вы, егеря, сделали недавно очень большое дело, — негромко и как-то так по-простому, по-свойски проговорил князь. — Не дали пролиться крови тех, кого защищали. Доверие моё и матушки императрицы оправдали. За это вам большое спасибо, братцы. Каждый из здесь стоящих получит хорошую награду. Никого не обижу. Только скажу вам вот ещё что — не болтать! Всё, что вы видели и слышали, надобно вам в самом строгом секрете держать. Ну да о том с вами с каждым отдельно особые люди потом ещё побеседуют. От себя же хочу вам выразить свою благодарность и благоволение. Ступай к своим егерям, Алексей, — потрепал по плечу Егорова светлейший. — Молодец, полковник! Только ты уж без парада давай, эдак спокойно, по-скромному. Ладно?
— Так точно, ваша светлость, есть без парада, «по-скромному»! — кивнул Алексей и протопал в голову колонны.
— Правое плечо вперёд! — негромко скомандовал он. — Пря-ямо! Сми-ирно! Равнение напра-аво!
Полсотни егерей били по земле подошвами ног, проходя мимо двух генералов. Такой энергичный, румяный и живой, каким его обычно и привыкли видеть, Потёмкин стоял сейчас какой-то понурый и осунувшийся.
«Видно, устал князь, — ведя строй мимо него, думал Егоров. — Скоро пятьдесят два, носится по всей огромной Новороссии, на Дунае с турками на себе всю дипломатическую тягомотину тащит, с иностранными и своими интриганами пикируется. Нелегко ему это всё. Устал Григорий Александрович».
Алексей не знал, что в этот самый миг он видит Потёмкина в последний раз. Светлейшему так и не удалось подписать договор о мире, хотя всё, в общем-то, уже было обговорено. Тяжело больной, предчувствуя свою скорую кончину, он повелел отвезти себя в своё любимое детище, в новый РУССКИЙ город Николаев, где хотел умереть и быть похороненным. Пятого октября 1791 года в 38 верстах от Ясс князь Потёмкин-Таврический повелел остановить карету и вынести его в поле, где и скончался.
Суворов, узнав о его смерти, сказал: «Великий человек и человек великий. Велик умом и велик ростом».