— Ничего ты не помнишь!
— Помню!
— Тогда говори, кто еще был с нами?
— Кто был?
— А говоришь, все помнишь.
— Помню!
— Ну!
— Пожилой мужчина подходил. Он еще меня попрекал, что рисую какой-то домик, не представляющий исторической ценности.
— Молодец! — крякнул Порфирий. Его лицо вновь озарилось улыбкой. — Мы над ним еще посмеивались, что ходит вокруг дома, заглядывает на него, словно хочет внутрь проникнуть. Кто тогда мог знать, что мужчина уже тогда, вызнав у нас, чей это дом, вознамерился выкупить его.
— Выходит, дед мой ему про богатство рассказал, — обреченно покачал головой Травин.
— Ошибаешься.
— Тогда…
— Какой же ты нетерпеливый, Алеша, — Порфирий насупил густые белые брови. — Матвей Петров из нашего разговора узнал все о доме, его хозяевах и поторопился выкупить его вовсе не из-за богатства. Дом напоминал ему о детских годах. Вот и перевез он строение на окраину Костромы. Сейчас там его сын с женой и внуки его живут. А что до клада золотого, — Порфирий, махнув рукой, остановил Травина, попытавшегося опять вставить вопрос, — его в доме и в помине не было.
— Тогда как же рассказы моего отца о богатстве? Мечты матери учителя гимназии Козлова? Они сами не могли выдумать историю о золотых кирпичах. Допустим, им рассказали наши деды. А они откуда взяли? Им кто-то тоже поведал. И этот кто-то, по моему разумению, общий прадед наш Леонтий Иванович. Зачем он так поступил?
— Успокойся Алеша, — задумчиво проговорил Порфирий. — Не торопись обвинять своего прадеда. С золотом рюриковичей он поступил по совести. Тебе известно, чье оно, откуда пришло. Знаешь, что оно предназначалось на благие цели. Так было предком твоим именитым завещано. В Кирилло-Белозерском монастыре в середине прошлого века приключилась большая беда — раскололся большой колокол. Начали спешно собирать средства. Узнал о несчастии твой прадед Леонтий Иванович и в память о своем знаменитом предке Семене Ивановиче Травине, младшем сыне Салтак-Травина игумене Серапионе, передал все сбережения на отливку нового колокола.
Что же до слухов о кладе, то дед твой, когда лишил своих сыновей наследства, умышленно рассказал о якобы спрятанном в кирпичах золоте. Он хотел больнее наказать их за непослушание. Оба сына вопреки воле отца взяли в жены крепостных крестьянок. По его мнению, безродные девицы портили кровь рюриковичей. Вот такой у тебя принципиальный дед был!
Оно понятно — с богатством расставаться всегда не легко, — вздохнул Успенский и, потрепав Травина по плечу, направился к своему креслу. — Тоже, гляжу, переживаешь, — заметил он, усаживаясь за стол. — И не пытайся оправдываться. Мне твоих оправданий не надо. Жадность — она свойственна роду человеческому. Я вон бумагу экономлю — стараюсь мельче писать, чтобы больше на лист входило, хотя этой бумагой меня никто не ограничивает. Что улыбаешься? Неправду говорю? Нет, самую что ни есть правду. И ты это хорошо понимаешь, потому как не притворяешься, не пытаешься на лице безразличие изобразить. Вот за что я тебя люблю, Алексей Иванович. За твою откровенность. За прямоту. Хотя она тебе всю жизнь, как посмотрю, боком выходит. Другой бы на твоем месте с твоим дарованием давно в академики, а потом и в профессоры живописи выбился, а ты все свободный художник.
— Несобранный я какой-то, неваровый, — пробурчал Травин, взлохмачивая волосы на голове рукой.
— Я ведь тоже был обойден вниманием начальства и остался вдали от любимого дела — воскрешения арабского православного народа, но удрученный под тяжестью креста, не относил и не отношу отстранение мое от дел по своей, как ты выразился, неваровости, — задумчиво произнес Успенский. — Я соглядатай Востока, исполняю свой долг усердного служения науке, этой небесной царице души моей. И этим довольствуюсь.
Ты — художник. Деяния твои уже возымели похвалу многих и многих ценителей искусства и особо отмечены нашей церковной братией, каждый раз восторгавшейся иконами, плафонами, писанными тобой в храмах больших и малых. Я верю, когда последует разрешение на реставрацию образов и картин в Казанском соборе, ты снова отличишься своим умением, как отличился при очистке икон византийских из моей коллекции, за что я тебе премного благодарен.