— Вот поучи меня, как с фигурантами разговаривать!
— Да какой я тебе фигурант? Ты ебнулся?
— А сейчас пойдешь дополнительно за оскорбление…
— Да это нихера не оскорбление! Это эта, как ее… конст… конрт… констратация факта!
Последнее слово заставляет совершить над собой титаническое усилие, и я опять теряю ориентацию в пространстве.
Чтоб не упасть, хватаюсь за рабочий стол Федотова, натужно выдыхаю, и тот морщится от выхлопа.
— Охереть, Сом, ты че пил?
— Все, что видел… — бурчу я, приходя в относительно устойчивое положение и скрещивая руки на груди.
— И зачем?
— Потому что жизнь — говно! Нет! Жизнь — говняный театр! А я в нем — самый говняный актер! Вот!
— То есть, на историческом наследии города ты устраивал спектакль специально?
— А то!
— Сом… — вздыхает Федотов, — ты понимаешь, что тебя загребут? Тут без вариантов. Полгорода видело, как ты на дереве славы сидел и песни орал. Про суку-любовь. И все зрители были с телефонами… Ты понимаешь, что это значит?
— Похуй… — я впадаю в уныние, а еще дико устаю разговаривать.
Хочется лечь уже и забыться сном.
Нахера он меня вытащил с утра для допроса, садюга? Не мог дать протрезветь? Или, наоборот, сильно пьяным поспрашивать?
А сейчас, после нескольких часов беспокойного сна на шконке в кпз, все выпитое перешло в самую неприятную стадию первого, дичайшего похмелья.
Я смотреть-то на мир не могу без боли, а уж тем более внятно объяснять, какого хера залез на столетний дуб, историческое наследие города, носящий гордое имя “дерева славы” (интересно, почему?), и два часа орал оттуда песни. Про суку-любовь, как правильно уточняет сейчас Федотов.
— Сом, я передаю дело в суд, это квалифицируется, как хулиганство. Посадят тебя на пятнадцать суток.
— Похуй…