Краткая история династий Китая

Последняя фраза «соблюдение правильною религиозного пути» показывает те острые проблемы с которыми столкнулись иезуиты. Самое большее, на что они могли рассчитывать в Китае, так это на то, что их бог будет добавлен в список вышеперечисленных и принят китайцами.

Тем временем, святые отцы яростно уничтожали предметы языческого культа, как только им представлялась такая возможность. Здание, которое император даровал им под строительство церкви после смерти Риччи, было раньше китайским храмом. «Глиняные идолы были стерты в пыль, деревянные — преданы огню», после чего «изображение Иисуса Христа в золотой оправе было водворено на место, где раньше стояли идолы, и поклонение единому богу сменило идолопоклонничество». Эта замена одних изображений другими уже неоднократно становилась объектом иронии, так же как и симпатии иезуитов к конфуцианству, ни имевшему ничего общего с их верой.

Общество Иисуса было основано в Европе для борьбы с идолопоклонством и суевериями, что было, по сути, тем же самым, что и нападки иезуитов на китайских божеств. Равным образом те черты конфуцианства, которые делали его таким привлекательным для миссионеров, были общими с соответствующими чертами Реформации, так как отказ неоконфуцианцев от религиозных предрассудков буддизма и даосизма очень напоминал очищение христианства Мартином Лютером. Заключенная здесь ирония оказалась, в конце концов, наиболее болезненной для иезуитов. Дело в том, что конфуцианцу было довольно трудно объяснить разницу между двумя иностранными религиями, где принято поклоняться священным реликвиям. Когда Риччи приехал в Пекин, министры представили на рассмотрение императора Ваньли меморандум, в котором содержалось напоминание о том, как Хань Юй осуждал поклонение кости из пальца Будды:

Этот человек [Риччи] появился при дворе через двадцать пять лет после своего приезда в Китай. И что он предложил императору в качестве дани? Странные вещи, не имеющие ничего общего с теми редкими ценностями, которые привозили посланники из далеких стран. Так, например, он привез с собой изображения Небесного правителя, его матери и кости бессмертных. Как будто бессмертному, который отправился на небо, нужны кости! Танский Хань Юй говорил, что подобные предметы могут принести только вред и потому не должны попадать во дворец... Мы предлагаем одарить Ли Матоу чашей или поясом и отправить его назад. Ему нельзя разрешить жить ни в одной из наших столиц, входить в тесный контакт с жителями нашей страны¹⁷.

Однако они не упомянули про часы, которым позволили остаться.

Несомненно, единственным и величайшим успехом всей деятельности Риччи в Китае были его достижения в изучении китайского языка и литературном творчестве. Письменное слово играло огромную роль в китайской культуре, оно было значительно большей ценностью, чем даже разговорный язык, ценностью приобретшей фактически священное значение. Для китайцев было немыслимым выбросить лист бумаги с написанными на нем словами (если было необходимо уничтожить какую-либо записку, ее сжигали или закапывали в землю), это наказывалось, согласно правилам, изложенным в «Таблице достоинств и недостатков». Причиной тому была одна специфическая особенность: китайский язык намного проще для понимания, когда слова написаны на бумаге, чем их устное произношение. Риччи сделал пометку в своих записях:

Китайцы, общаясь друг с другом, не всегда четко понимают, что хотел донести говорящий, несмотря на то, что произносят слова довольно четко и излагают мысль кратко. Для того чтобы собеседник понял говорящего, иногда необходимо несколько раз повторить сказанное или даже написать. А если под рукой не было ни бумаги, ни кисти, они пытаются изобразить иероглифы на какой-нибудь поверхности водой, нарисовать пальцем в воздухе или даже на ладони собеседника¹⁸.

Причина такого непонимания заключалась в недостатке слогов, позволявших бы различать односложные слова китайского языка. В пекинском диалекте насчитывал 412 односложных слогов, в результате в небольшом словаре, состоящем из 4000 обиходных слов, было шестьдесят девять слов, произносившихся «и». Это положение несколько корректируется известной системой четырех тонов китайского языка (ровный, восходящий, восходяще-нисходящий и нисходящий), используемой для того, чтобы отличать один омофон от другого. Тем не менее они различаются отнюдь не с математической точностью, так как из шестидесяти девяти слов, выраженных звуком «и», тридцать девять произносились с в нисходящем тоне. В этом случае «и» означало «грудь, пазуху», «другой», «пристально разглядывать», «крыло», «город», «переводить», «сто тысяч», «висеть» и еще тридцать других значений¹⁹. На практике китайцы избегают двусмысленности путем удваивания, присоединяя еще одно слово с таким же значением, но имеющее иное звучание. Это подобно тому, как мы различаем «hang» — «вешать» и «hang» — «казнить через повешение« или как дети различают «funny» — «смешной» и «funny» — «странный». В письменном виде было значительно проще понять смысл, поскольку каждым из тридцати девяти омофонов обозначается отдельным иероглифом. Еще во времена правления ранней династии Хань устный язык отличался от письменного, и вскоре это были как бы два отдельных языка факт — способствовавший обособлению людей образованных от простых китайцев. Еще одна трудность — при чтении китайских классических произведений вслух, если у слушателя не было в руках написанного текста, сложно было воспринимать услышанное. Напишите небольшой текст, состоящий из тридцати девяти слов «и», произносящихся в четвертом тоне, и на бумаге он будет иметь вполне ясный смысл, но при произношении будет выглядеть как постоянное повторение одного и того же звука.

По той же причине, если представители других культур молятся вслух, обращаясь к Богу, китайцы предпочитали писать записки божествам, которым поклонялись. Прочитав некоторые из таких записок, Риччи сделал вывод, что конфуцианские идеи были направлены на человеческие отношения, а не на духовные. Так, например, китайцы, поклонявшиеся духам предков, обязательно отчитывались в деяниях семьи перед предками. Вот пример из письма написанного Бо Цзюйи своему брату, отцу Черепахи, через два года после смерти брата. Это письмо было прочитано у гробницы как послание его духу, пока готовилось жертвоприношение, коим закончилось оплакивание:

В прошлом году весной я был назначен главным дворцовой библиотеки и получил фиолетовый пояс, этой весной я получил назначение на должность вице-председателя Департамента наказаний. Но мне пусто без тебя, у меня пошатнулось здоровье, и мне совершено все равно, что со мной будет дальше. Я потерял интерес к карьере чиновника любого ранга... Все в семье, кроме Сусу, здоровы. Черепаха проявляет склонности к литературе, мы с ним каждый день читаем «Канон стихов» и «Канон истории». Через два-три года, думаю, он будет готов сдать первый экзамен. Ло Цзы взрослеет и проявляет себя с лучшей стороны, чем мы могли ожидать. У меня до сих пор нет сына. Чайный слуга, тетушка и остальные живут с Чжэнхуа; у него до сих пор та же работа... Яолянь сейчас на ферме в Фули; он до сих пор не женат. Чжай-сян работает в соляном ведомстве в Пэнцзе. От них обоих приходят хорошие вести. Так как Костяной шлем, Каменный бамбук и Благовонная шпилька так долго нам служили, я решил, что после оплакивания я отпущу их. Мы взяли к себе Шаньнян, и твоя жена присматривает за ней и воспитывает ее. В этом году я окончательно выкупил поместье Янлиня в Сягуй и пристроил к дому зал и внутренний дворик. Ты помнишь, мы с тобой это обсуждали, и ты сказал, что это должно быть сделано в случае твоей смерти. А еще я купил дом на западе от Синьчана. Я собрал твои записи и привел их в порядок. Они составили двадцать свитков... Я попрошу Его Превосходительство Господина Цуя написать вступление и передам твой труд в наследство Черепахе и Ло Цзы вместе с моими работами. Получил ли твой дух пользу от хорошей работы, проделанной твоей семьей в прошлом году? Принял ли ты жертвоприношения, которые мы приносили по утрам и вечерам в первый и пятнадцатый день каждого месяца?²⁰

Когда Риччи было разрешено приехать в Пекин, он пришел в восторг, увидев дивной красоты строения, своеобразную архитектуру, однако отозвался о ней несколько поверхностно: «изящество и красота архитектуры города подчеркиваются утонченными линиями». Читая сегодня его описания Пекина, мы убеждаемся, что город сохранил свой облик до наших дней. Пекин был значимым пунктом еще со времен правления династии Чжоу и в XII в. приобрел статус столицы. После того, как государство Цзинь оттеснило Сунов на юг Ханчжоу, с помощью архитекторов, служивших при дворе династии Сун, был построен роскошный императорский дворец с прямоугольными внутренними дворами, напоминавший по стилю Запретный город. Но в 1215 г. город был разрушен Чингисханом, а в 1260 г. его внук Хубилай построил новый город на северо-востоке от разрушенной столицы Цзинь, постаравшись сохранить его прежний облик. И этот город, окруженный высокими стенами, назывался Ханбалык, именно им в свое время любовался Марко Поло:

В центре пространства, окруженного двойной стеной, стоит великолепный дворец великого императора, об устройстве которого я собираюсь вам поведать. Знайте, что это самое великое и прекрасное сооружение, которое можно когда-либо увидеть. Стены залов и комнат расписаны золотом и серебром и голубой глазурью, на них красуются искусно вырезанные из дерева львы, драконы, другие животные и птицы... потолок же сплошь покрыт золотом, серебром и росписью. Во дворец ведут две величественные лестницы из мрамора, которые поднимаются от пола и до верха мраморной стены, окружающей дворец, по этим мраморным ступеням попадают во дворец²¹.

Хунъу, основатель династии Мин, очистил город от монголов, однако столицей Китая сделал город Нанкин, который находился южнее Пекина, где он чувствовал себя в большей безопасности. Третий император династии Мин, Юнлэ, переехал в Пекин, где построил еще один дворцовый комплекс на месте города Хубилая. С периода его правления до наших дней в Пекине сохранилось то же расположение зданий и основные памятники архитектуры. Единственным сохранившимся в первозданном виде до нашего времени шедевром этого периода (XV в.) был Храм Неба, расположенный в южной части города. Он построен на той же мраморной террасе, которую описывал Марко Поло и украшен золотом, серебром и голубой глазурью. Императорский дворцовый комплекс, также известный как Запретный город, неоднократно поджигался и разграблялся, поэтому его постройки являются относительно недавними. Однако китайское отношение к архитектуре отлично от западного. Поскольку дерево было основным материалом для строительства, то никто не надеялся на то, что строение проживет долго, но как только оно разрушалось, его восстанавливали в первозданном виде. Так в Китае есть здания, которые по европейским меркам можно считать не очень старыми, однако их конструкция на много древнее, чем возраст древесины.

Еще одной достопримечательностью Китая периода династии Мин, находящейся в Пекине, является Дорога духов — дорога с каменными скульптурами по сторонам, ведущая в укромную долину, где архитекторы по приказу императоров строили для них гробницы. Среди скульптур можно увидеть воинов, слонов, верблюдов и даже львов. Риччи описал в своей книге историю о том, как двое мусульман в 1570 г. приехали в Китай и привезли императору подарок. который был обречен на успех. «Этим подарком был лев — животное, о котором китайцы много слышали, но которого им крайне редко доводилось видеть. Император обрадовался такому подарку и щедро вознаградил чужестранцев. Он пожаловал им должности в государственном суде, обеспечил достаточный доход из государственной казны, все это они могли передать по наследству; они остались при дворе и ухаживали за животным до тех пор, пока лев был жив. И даже после того, как лев умер, они не стали возвращаться на родину, чтобы им не пришлось воевать против Китая»²². Это был фактически первый живой лев, которого увидели китайцы. Но его фантазийные каменные сородичи к этому времени уже молчаливо стояли на своих постах.

В европейском сознании название династии Мин неотделимо от минского фарфора. Сам Риччи приводит лишь краткое описание этой великолепной китайской технологии, отмечая только, что «в Европе нет ничего подобного ни с точки зрения материала, ни с точки зрения его тонкой и хрупкой структуры», и добавляет, что во всем мире «фарфор высоко ценится теми, кто на своих приемах предпочитает утонченность, а не помпезность». Краткость описания Риччи была дополнена век спустя последователем Риччи, иезуитским священником из Франции д’Антрколем, который, как и Риччи, интересовался всем китайским. Он переводил труды китайских ученых, отсылал домой во Францию свои комментарии к различным работам в области истории, физики, этнологии, археологии, астрономии, заметки о прививке против оспы (за много десятилетий до того, как Эдвард Дженнер открыл вакцину в 1790 г.). Однажды его любопытство привело его в город Цзиндэчжэнь на фабрику по изготовлению изделий из фарфора, сложная технология производства которого в самом Китае считается непревзойденной. Он описал это в двух письмах, адресованных его настоятелю. В первом письме, датированном 1712 г, он пишет, что этот город гончаров интересует его только с религиозной точки зрения:

В течение моих периодических посещений Цзиндэчжэня с целью получить ответы на интересующие меня вопросы о местной религии, я стал свидетелем того, как изготавливают фарфор, который пользуется всеобщей любовью и из Китая доставляется во все уголки мира. Несмотря на то, что даже моя любознательность не заставила бы меня приняться за подобное исследование я, тем не менее, решил, что детальное описание некоторых аспектов этой работы будет полезно для Европы²³.

Подобное отречение вряд ли бы звучало убедительно из уст человека, который так долго любовался тем, что он описывает, однако это было письмо настоятелю, в котором он описывал тяжкий труд низкооплачиваемых рабочих. Население насчитывало около миллиона человек, «которое ежедневно съедает более десяти тысяч порций риса и более тысячи свиней». Сам д’Антрколь считает, что количество людей преувеличено, однако замечает, как сложно передвигаться по городу среди носильщиков, снующих по узеньким улочкам. Он описывает город совсем как современный промышленный центр:

Вид, который вам открывается, — это... клубы дыма и языки пламени, поднимающиеся из разных частей города. Так что если приближаться к городу ночью, то кажется, что город горит в огне или напоминает гигантский горн с огромным количеством выходных отверстий.

Как и везде в императорском Китае, жизнь здесь протекала под строгим контролем:

Здесь есть полицейская охрана: на каждой улице есть один или несколько надзирателей, в зависимости от ее протяженности. У каждого надзирателя есть десяток подчиненных, которые отвечают за десяток домов. Они должны следить за порядком под угрозой наказания палками, которое здесь официально принято. На дорогах есть дорожные ограждения, которые закрыты ночью и открываются только сторожем для тех, кто знает пароль²⁴.

Цзиндэчжэнь стал главным центром производства фарфора, поскольку возле города были найдены залежи китайской глины, известной под своим китайским названием — каолин, и китайский камень, химические свойства которых и реакция при температуре 1400 градусов по Цельсию как раз и делают возможным изготовление уникального китайского фарфора. Китайский камень перетирают в порошок и смешивают с глиной, при высокой температуре нагрева смесь обретает свойства, присущие стеклу. Если не добавлять глину, то порошок просто растечется, но глина удерживает форму, а китайский камень придает прозрачность настоящему фарфору. Изобретение фарфора приписывают мастерам династии Тан и датируют примерно 700 г. н. э. это на тысячу лет раньше, чем фарфор начнут производить в Европе. Несколько изделий были привезены в Европу в Средние века и с восторгом восприняты европейцами. За этим последовали века экспериментов в попытках сымитировать процесс изготовления фарфора (превосходство китайского фарфора замечательно описывается в английском стихотворении 1685 г.: «О женщинах, как и о Чейни, надо заботится: одна трещинка уже обесценивает ее до обыденного уровня»²⁵), но все, что у них получилось, - смесь матового стекла с глиной - достаточно мягкая масса, более хрупкая и менее качественная, чем китайский фарфор. Попытки продолжались вплоть до 1707 г, до тех пор, пока двое мастеров из Саксонии не раскрыли секрет китайского фарфора. Это стало началом производства дрезденского, или мейссенского, фарфора, и впервые в истории посуда из европейского фарфора была выставлена на Лейпцигской ярмарке в 1713 г., как раз на следующий год после письма д’Антрколя. Таким образом, европейские мастера предвосхитили важные сведения, содержащиеся в этом письме.

Ни один вид фарфора не был так широко известен как бело-голубой китайский фарфор. Западные мастера стремились перенять технику его изготовления, копируя китайские образцы, центром производства этого вида фарфора стал город Делфт. Бело-голубой фарфор уже производился при правлении Юань и, что очень вероятно, еще в конце правления династии Сун, однако совершенства он достиг при династии Мин.

Необходимо незаурядное мастерство при обжигании этого вида фарфора, поскольку рисунок скрывается под слоем глазури, и во время обжига поверхность остается непрозрачной. Д Антрколь приводит подробное описание процесса:

Красивый голубой цвет вновь появляется на фарфоре после его исчезновения на какое-то время. Когда краска наносится в первый раз, фарфор кажется почти черным, затем когда изделие высыхает, наносится глазурь, скрывающая цвет, и он становится почти белым. Но огонь заставляет его проявится во всей красе, подобно тому, как солнечное тепло заставляет прелестных бабочек вылетать из коконов²⁶.

Мастера Мин отошли от классической строгости изделий династии Сун, порой позволяя себе «барочное» изобилие орнаментации, хотя иногда они впадали и в другую крайность.

Когда Риччи наконец-то попал в Пекин и удостоился аудиенции у императора, династия Мин уже переживала период упадка. Как и все те, кто когда-либо был удостоен столь высокой чести, он прошел процедуру подготовки к приему — ему подобрали соответствующие одеяния, отрепетировали с ним церемониал, и тогда, наконец, евнухи торжественно отвели его в зал, где он отвесил низкий поклон пустующему императорскому трону. То, что император отсутствовал, не удивило его, поскольку всем было хорошо известно, что император Ваньли уже никого не принимал на протяжении многих лет. Даже министры видели его крайне редко. Когда он покидал стены дворца, на паланкин, в котором его несли, был накрыт балдахином, так же как и все остальные паланкины в процессии, это делалось для того, чтобы никто не мог узнать, в каком из них находится император. Однако его отстранение от мирских дел не было чем-то вроде «святого молчания» Генриха VI. Это было потакание капризам избалованного юнца, который взошел на престол в девятилетнем возрасте и был окружен в основном женщинами и евнухами и для которого покой и дворцовые утехи стали всем, что он знал в этой жизни и что хотел знать. Но даже не покидая Запретного города, он умудрился потратить огромное количество денег на подарки наложницам и на развлечения, среди которых была и его собственная свадьба, отпразднованная с беспрецедентным расточительством. В возрасте двадцати двух лет он начал строительство собственной усыпальницы рядом с гробницами своих предков. Через шесть лет строительство было закончено, и огромная процессия крытых паланкинов выдвинулась из Запретного города к месту будущего погребения, чтобы исполнить последнюю «могильную» прихоть императора. Он решил устроить прием в своем «будущем доме». Второй раз он прибыл туда в 1620 г., на этот раз окончательно, и с тех пор покоился там, под этим рукотворным холмом, по традиции засаженным соснами, пока его гробница не была раскопана археологами в 1956 г. Внутри его усыпальницы нашли три лакированных гроба: император был погребен вместе с двумя женами с соблюдением всех необходимых церемоний. Все три скелета были облачены в черные одежды, украшенные золотом. От Ваньли, помимо костей, остались клочья волос и бороды. Следуя традиции, он был похоронен вместе с теми людьми и предметами, которые могли бы ему понадобиться в загробной жизни.

Наибольшую выгоду от уединенного образа жизни императора Ваньли получили евнухи. Основатель династии, Хунъу, будто бы предвидев то, что приведет династию к упадку, воздвиг во дворце огромный диск, на котором было написано о том, что «евнухи должны быть отстранены от какой-либо административной работы»²⁷. Он запретил им прикасаться к документам и настоял на том, что нет необходимости давать им какое-либо образование. Столь строгое отношение к евнухам неудивительно для человека, который единолично управляет империей. Однако наследники престола, которые с самого рождения были окружены наложницами, и для которых евнухи были единственными друзьями и советниками, относились к ним по-другому. Неизбежная симпатия к ним видна в письмах, написанных главному евнуху великим Канси, вторым цинским императором. Во время своих путешествий по империи, он передавал сплетни, а также разную интересную информацию тем, кого называл своими «домашними», имея в виду дворцовых женщин и евнухов. В одном из своих писем он писал:

Среди местной продукции, которую мне прислали мусульмане из Хами вместе с [пойманными] разбойниками из Джунгарии, только вяленная мускусная дыня была действительно вкусной. Я посылаю и вам немного. Но поскольку я боюсь, что вы не разберетесь, что с ней делать, то пишу вам: после того, как вы вымоете ее в холодной воде, погрузите ее в горячую воду, но ненадолго, а потом ешьте ее холодной или подогретой. Она вкусна, как свежая, и сок ее напоминает медовый сушеный персик. Там, где увидите дырочки от косточек, положите в них небольшие виноградины. Передай это моим женам. Это легкомысленно, но сердце мое с вами — не смейтесь надо мной за это²⁸.

Канси был способен держать евнухов под контролем, хотя и очень их любил, чего нельзя сказать о более слабых минских императорах. Спустя столетие после указа Хунъу, на территории дворца была открыта специальная школа, в которой евнухи получали образование под руководством избранных членов академии Ханьлинь. Число евнухов во дворце росло по мере того, как росло количество дел, для которых их нанимали. В XV в. они вели секретную документацию, касающуюся официальных лиц, состоящих при дворе, а когда при Ваньли все документы стали проходить через руки евнухов, они уже «держали руку на пульсе» всей империи (оставляя множество грязных отпечатков). Гром грянул в 1620 г, когда пятнадцатилетний император интересовавшийся только гончарным делом, недолго думая, передал все государственные дела в руки евнуха, который служил дворецким у его матери. Этот человек, Вэй Чжунсянь, строил политику исключительно на терроре, казнив всех своих врагов среди чиновников, взимая непомерные налоги, большая часть денег уходила на возведение храмов, посвященных ему, и укреплял свои позиции на троне при помощи сети шпионов и информаторов, которая охватывала всю страну. Вэй был изгнан последним императором династии Мин, Чунчжэнем, который пришел к власти в 1627 г., но к этому времени было уже достаточно много тревожных симптомов, характерных для упадка династии. Массовые волнения, усугубленные голодом, которые могли быть преодолены только сильным правительством, привели к вооруженным восстаниям. На севере вновь появились варвары, начав захватывать земли китайцев, на этот раз это были маньчжуры. Они жили в отдаленном восточном районе, названном Маньчжурия, однако теперь они подступили к южной части Великой китайской стены и даже пытались захватить Пекин в 1629 и 1638 гг.