В первых числах марта 1095 года он созвал большой собор в Пиаченце, на котором собралось 4.000 духовных лиц и 30.000 мирян. Здесь были решены вопросы церковного благочиния, приняты решения относительно короля Филиппа и императора Генриха и в особенности выслушаны послы императора Алексея, которые прибыли из Греции, чтобы просить у папы и всех христиан помощи против сельджуков. Урбан тотчас же призвал верующих поддержать византийцев, и действительно уже здесь многие обещали ему отправиться в Константинополь на борьбу с врагами креста.
Но еще летом 1095 года папа выехал из Пиаченцы через Альпы во Францию, проехал, как триумфатор, большую часть этой страны и наконец отправился в Клермон в Оверни, чтобы 18 ноября собрать там большой собор. Здесь также был принят целый ряд чисто церковных определений, затем король Филипп был отлучен от церкви в своем собственном государстве, «божий мир» объявлен всеобщим законом церкви и наконец 26 ноября созвано собрание, которое должно было навек запечатлеть в памяти людей Клермонский собор. К этому дню стеклось множество народа, потому что широко распространилось предчувствие ожидаемых событий. Папа увидал себя среди 14-ти архиепископов, 225-ти епископов и 100 аббатов, множества низших чинов духовенства и мирян нельзя было счесть.
Под открытым небом, так как никакое здание не могло вместить такого количества людей, папа начал говорить о том, чем бессознательно были проникнуты все сердца. Он говорил о постыдном осквернении христианских церквей в Иерусалиме, о тяжелых страданиях тамошних верующих и благочестивых пилигримов под грубым насилием сельджуков, о великих опасностях, которыми подвергало Константинополь и весь запад победоносное наступление врагов, и наконец, о былом времени, которое должно было зажечь мужество и воинственность французского рыцарства, предки которого уже поднимали меч против «сыновей Агари». Он, как глашатай Бога, звал на священную войну и требовал от всех, кто мог носить оружие, чтобы они шли на служение высшему полководцу Иисусу, на борьбу против неверных, для освобождения Иерусалима и для исполнения слова, что «его гроб опять будет славен».
Но, говоря это, папа создавал иное предприятие, чем то, которое некогда имел в виду Григорий VII. Помощь императору Алексею и вытеснение сельджуков из Малой Азии мало-помалу отошли на второй план. Взамен этого, самой желанной целью в глазах всех стало восстановление господства христианства в Святой земле и молитве у свободного Гроба Господня. Урбан был не столько духовным императором, который бы для расширения своей теократии систематически старался воспользоваться верными святого Петра, — это гораздо более был возвышенный аскет, который в пламенных словах выразил мистическое стремление масс. Но именно поэтому его речь подействовала непреодолимо, как откровение. Уже пока он говорил, его прерывали бурные восклицания. Когда он кончил, тысячи воскликнули и тысячи повторяли лозунг священной войны: «Бог этого хочет! Бог этого хочет!» Многие проливали слезы или трепетали от внутреннего возбуждения, и они толпами теснились, чтобы получить знак воинственного пилигримства — красный крест на одежде у правого плеча.
Затем Урбан возобновил повеление церкви непоколебимо соблюдать божий мир, поставил имущество крестоносцев под особенное попечение папского престола и поручил духовенству способствовать проповедью на родине делу церкви и поручать крестоносцев молитве верующих. Вызываемый многими стать во главе движения, папа отклонил это, но попробовал удержать в руках церкви главное руководительство предприятием, потому что один из первых, принявших крест, был Адемар Монтейльский, епископ в Пюи, человек совсем по сердцу Урбана, знаменитый своим благочестием и вместе римский поборник церковных прав[4]. Папа с радостью дал ему свое благословение и поручил ему, как легату церкви, предводительство в крестовом походе.
Петр пустынник
Таким образом, довольно сказочно была в действительности вызвана великая средневековая наступательная война Запада против Востока. Но сага этим не удовольствовалась и придумала еще гораздо более сказочную историю возникновения крестового похода, которой до настоящего времени слишком часто придают веру. По этой саге, пустынник Петр Амьенский[5] в 1094 г. странствовал к Святым местам в Иерусалим и с прискорбием узнал, какие языческие ужасы производили там сельджуки. Однажды, — рассказывает сага, — он уснул, молясь в храме при Святом Гробе, тогда явился ему Спаситель в небесном сиянии и обратился к нему, слабому и хилому человеку: «Петр, дорогой сын, встань, пойди к моему патриарху и возьми у него посланное мною письмо. На родине ты должен рассказать о бедствии Святых мест и должен побудить сердца верующих очистить Иерусалим и спасти святых от рук язычников. Потому что врата рая открыты для тех, кого я избрал и призвал». И Петр встал рано утром и пошел к патриарху, чтобы получить от него письмо. Патриарх дал ему письмо и очень благодарил его, а Петр отправился и совершил морское путешествие в большом страхе, пока наконец не прибыл в Бари, а потом в Рим. Там папа с смирением и радостью принял слово призвания и отправился в Клермон проповедовать путь Господа. И в целой Франции поднялись все области и все князья и рыцари, чтобы освободить Святой Гроб.
Эта небольшая история противоречит истине не только тем, что объясняет возникновение крестового похода сверхъестественным образом через непосредственное вмешательство Спасителя, но и тем, что Петр Амьенский хотя и предпринимал в 1095 году путешествие к Святым местам, но в то время не достиг Иерусалима[6].
Потому папе Урбану, а не Петру Пустыннику принадлежит слава призвания Запада к освобождению Палестины от господства сельджуков. Но Петр тем не менее уже в 1095 году играл значительную роль.
Потому что, хотя и после Клермонского собора папа еще долго оставался во Франции, побуждал во многих местах к крестовому походу и главным образом старался привлечь к этому вельмож страны, но все-таки его дело мало-помалу отошло на второй план, так как однажды освобожденное движение порывисто пошло и стало распространяться теперь уже собственными силами. Быстрее всего были готовы принять крест толпы низшего слоя народа, потому что в последнее время они особенно сильно страдали от военных беспокойств, голода и различных болезней и смотрели на крестовый поход, как на освобождение от забот и бедствий, как на верное средство достижения земного счастья и небесного блаженства. Во главе их появились воодушевленные проповедники, которые с увлекательным красноречием призывали к борьбе за Спасителя, но никто с таким страстным порывом и большим успехом, как Петр Амьенский. С горящими глазами, похудевший от лишений и загоревший от южного солнца, выступил он перед крестьянами средней и северной Франции[7] и произвел такое сильное впечатление на их возбужденные умы, что они толпами шли за ним как за пророком Господним. Уже в зиму 1095–1096 года он собрал целое войско из пестрой смеси мужчин, женщин и детей, конечно, без дисциплины, но фанатически возбужденное и жаждавшее боя. В тех же местностях подобные толпы были собраны несколькими рыцарями, в числе которых особенно упоминаются Вальтер Пексейо и его племянник Вальтер Сензавеор (Голяк). Эти обе массы в скором времени соединились, вместе отправились на Восток и вступили на немецкую территорию.
Здесь они попали к народу, который должен был занять особенное место в истории крестовых походов. Потому что вообще справедливо то, что немцы в то время и после относились к призыву на крестовый поход более хладнокровно, чем французы и вообще романцы. Особенно весною 1096 г. их более холодная кровь и долгая борьба между императором и папой, которая еще не совсем окончилась, способствовали вместе тому, что они по большей части скептически отнеслись к вести о новом спасении, которое должно было приобретаться войной за Гроб Иисуса Христа. Они собирались у мостов и по большим дорогам, когда проходила мимо огромная толпа богомольцев, подсмеивались над бедняками, которые, «обманутые неверными и глупыми надеждами, покинули родину». Но для многих отдельных лиц пример западных соседей был непреодолимо заманчивой силой, и к тому же страшная междоусобная война, которая до сих пор требовала всей силы нации, благоприятствовала принятию креста, потому что, благодаря ей, широко распространились бедствия и нищета, избежать которых хотя бы путем самого рискованного предприятия, могло казаться избавлением. Полвека спустя, в таком же тяжелом положении и доведенный до отчаяния немецкий народ во внезапном порыве послал на далекий Восток сотни тысяч человек, а весною 1096 года приняли крест большие толпы преимущественно бедняков-крестьян и монахов, бродяг и уличных воров.
Участие немцев в крестовых походах, быть может, оказало влияние на их внешний вид. А именно, мы читаем, что пилигримы отправились не только с духовным воинственным призывом, как «Deus le volt» или со словами: «Бог и Святой Гроб», но «там, откуда они выступали или куда приходили, они сначала пели духовную песнь как теперь моряки, отплывая от берега, призывают милость Божию и поют духовную песнь». Трудно определить, как стар этот обычай и как далеко он распространился, но весьма вероятно, что он в особенности принадлежит любящей пение Германии[8]. В двенадцатом веке у всех на устах была следующая пилигримская песня:
Вальтер Пексейо, Вальтер Голяк и Петр Амьенский шли вместе со своими толпами до Кельна, где праздновали Пасху. Тотчас после этого оба рыцаря отправились дальше, между тем как Петра удержал в Кельне успех его проповедей. А упомянутые рыцари прошли через южную Германию в Венгрию и еще в сносном виде достигли области болгар. Но здесь они стали жертвой жарких нападений, которые, беспрестанно повторяясь, разрушили шаткий порядок отряда, уничтожили его запасы и тысячам людей стоили жизни и свободы. Вальтер Пексейо по дороге погиб, и только совсем истощенный, слабый остаток, под предводительством Вальтера Голяка, достиг Константинополя и там в дружеском приеме нашел некоторое успокоение.
Несколько счастливее был Петр Амьенский, который тем временем собрал в Кельне и в глубине Германии новые значительные военные силы и почти с 40.000 человек пришел к венгерским границам. В Венгрии, как и в Болгарии, как говорит предание, ему пришлось, отчасти благодаря своеволию его воинства, перенести тяжелые битвы, в которых, как говорят, войско однажды было совсем разбито, но ему тем не менее удалось сохранить главную его массу и удержать его вместе так, что в конце июля он все-таки мог с значительной силой прибыть в Константинополь.
Между тем на родине образовались еще многие подобные толпы. Потому что зажигательная сила крестоносной проповеди мало-помалу произвела действие на самом далеком пространстве, в Италии и Испании, в Англии и Скандинавии. Корабль за кораблем приходил с северных островов и берегов в гавани Франции и Германии. Здесь соединились для совместного похода сыны самых различных земель. По существу эти шайки были одного закала с шайками Петра и двух Вальтеров. Только сумасбродного возбуждения и беспутного своеволия, если возможно, было в них еще больше. Наряду с людьми, которые в диком экстазе сами выжигали на своем теле знак креста и затем объявляли, что это сделала рука Божия, можно было видеть множество воров и беспутных девок. Во главе отряда бывали гусь или коза, потому что эти животные — гораздо более по староязыческим, чем по христианским представлениям — были проникнуты божественным духом и лучше всего могли указать верный путь. Плоскую страну грабили вдоль и поперек и, наконец, это с тех пор еще часто повторялось при снаряжении крестовых походов, разразилась жестокая травля евреев, то есть преследование туземных врагов Христа. В особенности в Лотарингии, на Рейне и в Богемии, всего чаще из досады против епископов, которые хотели спасти несчастных, иудеев убивали, их имения разграбляли, а синагоги разрушали.
Одну из подобных шаек прежде всего образовал некий Фолькмар и отправился с нею через Саксонию в Богемию и Венгрию. Но здесь он встретил энергичное сопротивление жителей, и после того, как большая часть пилигримов была убита или взята в плен, остаток рассеялся в диком ужасе.
Нечто подобное произошло с другой толпой, которую рейнский священник Готтшальк с ужасными насилиями провел через Баварию и Австрию в Венгрию. Венгерцы со злобой бросились на зажигателей и окончательно их вырезали.
Та же участь постигла третий и самый большой из этих отрядов, который состоял из французов, фламандцев, англичан и немцев и, как говорят, составлял более 200.000 человек[9], и эта толпа главным образом была под начальством двух диких и свирепых дворян, виконта Меленского и графа Эмиха Лейнингенского. Эти пилигримы сочли себя теперь в открытой войне с венграми и начали осаду крепкого Визельбурга. Умный венгерский король Коломан упорно защищал город, но уже стал отчаиваться в возможности оказать продолжительное сопротивление фанатической храбрости противников, когда нападения сразу прекратились и пилигримы рассеялись во внезапном бегстве.
Во время битвы на них напал необъяснимый и непреодолимый ужас и они думали только о том, как бы остаться живыми. Но большинство из них было изрублено преследовавшими их венграми. Немногие спаслись на родине или впоследствии примкнули к большому крестоносному войску.
Петр Амьенский со своими последователями в конце концов также не избег беды, которая постигла все эти орды. Когда он прибыл в Константинополь, он получил аудиенцию у императора Алексея, который объяснил ему, что его отряды очень мало годились для покорения сельджуков; и поэтому лучше было бы подождать прибытия других, более надежных войск. Петр был достаточно разумен, чтобы последовать этому совету, и обещал, если ему обеспечат необходимое содержание, спокойно и в порядке ждать в Константинополе прибытия более сильных войск. Но он не имел возможности сдержать свое слово. Одни из его людей с усилившейся жаждой грабежа бросились на сокровища большого города, перед которым они стояли лагерем; другие жаловались, что грешно терять здесь время так долго в мирских удовольствиях, что надо идти к Святому Гробу и на спасение христианской веры. К этому еще прибавилось, что император Алексей очень скоро раскаялся в добром совете, который дал этим слишком неудобным гостям, и стал сам настаивать на продолжении похода. Поэтому Петр вскоре был принужден переправиться через Босфор и приблизиться таким образом к границам христианского владычества[10].
ebooksa