Но затем приближался герцог Готфрид Бульонский, который уже в половине августа 1096 г. со всем своим войском покинул родину и через северную Германию достиг венгерской границы. Здесь он убедил короля Коломана, чтобы он не позволил, как с прежними предводителями пилигримов, обижать своих единоверцев, и после этого мирно прошел Венгрию. Через Болгарию и часть греческой области поход прошел счастливо — по тому древнему великому торговому и военному пути, которым, по преданию, шел Карл Великий к Святому Гробу, через Ниссу и Софию на Филиппополь, — когда, наконец, герцог узнал, какая судьба постигла между тем Гуго Вермандуа. Тогда в нем и его лотарингцах возгорелась жестокая злоба. Они с грабежом прошли всю нижнюю Фракию, и 23 декабря крестоносцы прибыли в раздраженном настроении к Константинополю. Правда, император сделал теперь все возможное, чтобы восстановить с Готфридом доброе согласие, но так как в то же время он требовал ленной присяги, то добился немногого. Лотарингцы, правда, воздержались от дальнейших насилий, расположились по ту сторону Золотого Рога в Пере и провели там в величайшем мире следующие зимние месяцы, но сам Готфрид избегал всяких личных сношений с Алексеем и на повторявшиеся все более настоятельно приглашения прибыть в резиденцию для переговоров холодно отвечал, что он еще не настолько доверяет императору, чтобы решиться на свидание с ним. Основанием этого способа действий, конечно, было ни что иное, как то, что таким образом герцог надеялся всего удобнее избежать ленной присяги. Это мало-помалу довело Алексея до убеждения, что этого государя только силою можно заставить исполнить свою волю. Поэтому в великий четверг 2 апреля 1097 года византийский император велел своим войскам сделать нападение на лотарингцев, но это нападение было так неудачно, что тотчас опять прибегли к переговорам. Граф Гуго, по поручению императора, отправился к герцогу Готфриду. Но последний принял посланного самым суровым образом: «ты, сын короля, стал рабом и хочешь из меня так же сделать раба?» Он объявил, что не даст ни ленной присяги, ни переведет своего войска в Азию, как хотел Алексей, до прибытия других крестоносцев. После этого оказалось самым верным снова взяться за оружие и употребить все силы для усмирения этой лотарингской гордости. На этот раз посчастливилось. В великую пятницу византийское войско одержало решительную победу. Готфрид согласился принять ленную присягу, и несколько дней спустя его войска перешли Босфор[17]. В личных отношениях к герцогу Алексей опять выказал себя мастером в обхождении с людьми. Он так щедро одарил нового вассала и так изысканно его принимал, что в его сердце не осталось ни малейшего следа предыдущих дурных действий императора.
Но была ужасно рискованной та игра, благодаря которой византийская политика достигла такого успеха. Потому что в то время, как с лотарингцами шла открытая борьба, со всех сторон подходили другие крестоносные войска, и одни с другими легко могли бы действовать сообща, если бы в последнюю минуту не была достигнута победа над Готфридом. Теперь, напротив, можно было надеяться, что пример герцога Бульонского не останется без влияния на остальных князей.
Всего меньше забот доставил императору Боэмунд, который поздней осенью двинулся из Апулии и в течение зимы медленно двигался через Эпир и Македонию во Фракию. Правда, на походе норманны позволяли себе большие насилия, потому что не однажды раздражал их отказ жителей давать им продовольствие. Но Боэмунд, несмотря на необузданность своих людей, а именно Танкреда, и несмотря на случавшиеся схватки с византийскими войсками, которые должны были защищать свою страну от насилий крестоносцев, — Боэмунд в сущности сумел поддержать мир и, преодолев главные трудности похода, 1 апреля покинул даже свое войско в сопровождении императорских чиновников, чтобы поспешить вперед в Константинополь. Здесь он обменялся с Алексеем дружескими уверениями, после небольшого раздумья принес ленную присягу, которой едва ли придавал особое значение, и получил за это такие драгоценные подарки, что воскликнул: если бы у меня были такие сокровища, мне служил бы целый мир. Но, так как до сих пор обстоятельства слагались для него очень удачно, то он заявил императору, что для себя он желает приобрести на Востоке видное положение[18]. Здесь он, конечно, встретил сопротивление. Алексей, увлеченный несчастной политикой воспользоваться крестоносцами исключительно для своей собственной выгоды, тотчас увидел в Боэмунде соперника и с тех пор смотрел на все его действия с глубоко затаенным, но тем более враждебным недоверием.
Мало-помалу достигли Константинополя Роберт Фландрский, Раймунд Тулузский, Роберт Нормандский, Стефан Блуаский и другие знатные люди. Жители Фландрии и северные французы все проходили через Италию на юг до Апулии, оттуда через море и с эпирского берега шли по следам Боэмунда. Только Раймунд Тулузский обошел на севере Адриатическое море, сделал поход через Далмацию, чрезвычайно затрудненный суровой и гористой местностью и враждебностью ее диких обитателей, и затем, подобно другим, через Эпир достиг до Фракии. Все они, за единственным исключением графа Раймунда, присягнули без затруднений. Но этот отказался с задорным упрямством, потому что требование императора оскорбляло и возмущало его до глубины души. Потому что, хотя вообще это был характер мелочный, педантичный, капризный и завистливый, но вместе с тем он проникнут был религиозной стороной крестового похода, как монах, и жаден до приобретения земель, как норманн. Его благочестию противоречило подчиниться в священной войне земному властителю, а его жадность опасалась, что присяга может уменьшить на Востоке его царственный блеск, о котором он уже мечтал. Боэмунд легко расстался с подобными сомнениями, но Раймунд, столько же боязливый в своей совести, как и жадный, оказывал каждому приступу со стороны императора непоколебимое сопротивление. Даже когда Алексей произвел сильное и успешное нападение на провансальское войско, как прежде на лотарингское, то это так мало поразило графа, что он, напротив, стал только еще упрямее и громко взывал к мести за такое вероломство. Решение этой отвратительной ссоры произошло, наконец, потому, что Боэмунд резкими словами восстал против Раймунда и предоставил в распоряжение императора все свое влияние. Граф был этим глубоко возмущен, но и Алексей с возраставшим недоверием смотрел на так смело выступающего норманна и поэтому, когда Раймунд, по крайней мере, предложил поклясться, что не предпримет ничего против его жизни и чести, Алексей объявил себя удовлетворенным. Немного спустя император сошелся с графом на почве общей ненависти к Боэмунду.
Политические стремления, которые приобрели значение во время крестового похода, все уже здесь выразились: горячее желание норманнов и провансальцев приобрести далекие сокровища и короны, у одних смело и гениально, у других менее талантливо, но тем более упрямо направленное к достижению цели; затем громадные притязания византийцев на достижение вновь прежнего всемирного господства в прибрежных странах Средиземного моря. Враждебная противоположность этих стремлений могла еще некоторое время оставаться полускрытой, но в конце концов должна была сильно повредить успеху крестовых походов; и император Алексей уже в то время получил первое наказание за чрезмерные притязания своей политики, когда хитрости и насилие, которыми он подчинил большинство крестоносных князей своим требованиям, положили основание к имевшей важные последствия ненависти римско-христианского Запада к нему и его государству.
Осада Никеи
Число пилигримов, которые собрались для общего похода через область неверных, определяется очень различно: как песок в море и звезды на небе, — говорит один современник. Но более всего может приближаться к истине то, что уже вперед объявил папа Урбан, а именно, что было 300.000 хорошо вооруженных воинов, за которыми, конечно, следовал еще длинный обоз слуг и монахов, женщин и детей, шпильманов и девок. До сих пор этому сильному войску только отчасти приходилось испытывать серьезные трудности и опасности и оно еще горело дикой воинственностью, горячей набожностью и очень земной страстью к удовольствиям. Первая цель, которая представлялась его оружию, была Никея, столица Килидж-Арслана, который в то время, как мы знаем, несмотря на расстройство сельджукских сил, господствовал по крайней мере над большей частью Малой Азии. Государь (называемый обыкновенно султаном) был в отлучке и после поражения, которое его войска нанесли толпам Петра Амьенского, едва ли ожидал так скоро нового нападения и таких ужасных масс западных людей. Поэтому первые отряды крестоносного войска, перейдя в течение апреля через Босфор, могли без помех от неприятеля дойти до стен Никеи и тотчас же приняться за осаду. В городе, несмотря на сильный гарнизон, все были очень озабочены отчасти потому, что вне крепости казались очень сильными крестоносцы, отчасти потому, что внутри крепости у подвластных, но еще многочисленных христиан появилось расположение к единоверцам. Уже обдумывали условия, на которых мог быть сдан город, когда упавшее мужество освежилось известием, что Килидж-Арслан с большим войском приближается на выручку. Здесь впервые началась настоящая серьезность этой войны.
Никея лежит на небольшой возвышенности среди обширной, окруженной горами котловины. Укрепления были в наилучшем состоянии; кроме того, западная сторона была особо защищена Асканским озером, волны которого в то время еще омывали стены города. Из крестоносцев, отдельные части которых прибывали очень медленно, на месте были до сих пор только норманны, лотарингцы и фландрцы, которые стали лагерем на северной и восточной стороне города; южная сторона была еще свободна. 14 мая, когда уже не было более речи о скорой сдаче города, благодаря энергии Боэмунда сделано было сильное нападение и в последующие дни продолжено с неослабевавшим рвением. Но теперь был близко и Килидж-Арслан, и он составил план отчасти проникнуть с свободной южной стороны в город и оттуда сделать сильную вылазку на осаждающих, отчасти извне окружить их другими отрядами. Это вовлекло бы крестоносцев в очень тяжелую борьбу, если бы в эту минуту не прибыли провансальцы и не вступили с южной стороны в пробел осадного кольца. Когда вслед за этим — 17 мая — приблизилась главная армия султана, то к его полному изумлению на него свирепо напал граф Раймунд и обратил его в далекое бегство со значительными потерями. Не более счастливы были сельджуки на других местах: сколько их спустилось с горы, — говорит очевидец, — столько их сложило свои головы в равнине. Говорят, что в этой битве христиане потеряли 3.000 человек, а неприятель 30.000.
Никея была теперь предоставлена самой себе, так как Килидж-Арслан вернулся вглубь Малой Азии для новых вооружений. При неуменье рыцарских войск осаждать крепости осада шла медленно, тем не менее гарнизон стал опять трусливее, когда провансальцам удалось подкопом стены разрушить большую угловую башню и особенно, когда византийцы привели легкие суда, тайно ввели их в Асканское озеро, снабдили их людьми и этим импровизированным флотом угрожали нетронутой до тех пор западной стороне города. Опять явилась прежняя наклонность к сдаче и тем более, что Алексей предложил осажденным открыть ворота только для его войск, и он им даст самые легкие условия. Скоро они уговорились. Византийские командиры флота и небольшого сухопутного войска, которое пришло тем временем, сговорились с крестоносными князьями предпринять всеобщий штурм, и когда — 19 или 20 июня — он начался, императорские полки были вдруг впущены, ворота заперты, а пилигримы обмануты, лишившись вознаграждения за битвы.
Конечно, Алексей достиг этим большого успеха. Он выиграл самый важный город западной Малой Азии, столицу своего самого опасного противника. Но не мог ли он овладеть им иначе, более благородно, если бы заранее объявил пилигримам, какую часть добычи он безусловно должен был иметь для себя и какую часть уступил бы во всяком случае им? Надо полагать, что у его союзников по крайней мере достало бы политического смысла, чтобы понять, что нельзя было не допустить для него расширения его империи в Малой Азии. Но он сначала вынудил у них ленную присягу, а потом оскорбительно обманул только что приобретенных вассалов. Он понял, что должен сколько возможно успокоить негодование крестоносцев, которые поднялись с угрожающей силой, и поэтому он предложил всему войску самое богатое вознаграждение за сокровища, которые оно могло бы получить в завоеванной Никее. Князья согласились на это, и Алексей также сдержал свое слово, но, конечно, он этим добился только того, что злоба пилигримов против него не сказалась на деле. Император, по горьким словам одного из участников похода, дал столько, что он всегда будет называться предателем и проклинаем народом.
Через несколько дней Алексей снова собрал крестоносных князей, чтобы посоветоваться с ними о продолжении предприятия. Так как самый важный для него предмет войны был у него в руках, то он хотел теперь предоставить пилигримам одним идти дальше, но хотел все-таки, чтобы до расставания была возобновлена ими ленная присяга, и обещал за это последовать за ними потом с византийским войском для участия в борьбе с сельджуками. Князья поклялись, как он; даже Танкред, который из упрямого духа независимости до сих пор умел уклоняться от принесения присяги, смирился теперь после сильного взрыва его страстной души, в котором он скоро раскаялся и постарался загладить уступчивостью. Затем уговорились еще о дальнейшем маршруте войска пилигримов и об обеспечении его припасами, а также о союзниках, которых можно было найти против сельджуков. При этом, как показали последующие события, крестоносцы обнаружили больше военного и политического понимания, чем в них обыкновенно признают: правда, единственное имя, которое при упоминании о таких вещах чаще называется в источниках — Боэмунд.
Поход через Малую Азию
27 июня началось выступление всего крестоносного войска из Никеи на юго-восток. После двухдневного быстрого перехода по горным местностям, 1 июля, в долине Дорилеума, нынешнем Эски-Шере, они встретили неприятеля. Это был Килидж-Арслан, который не менее как с 150.000 всадников хотел отомстить падение своей столицы и выбрал очень благоприятный случай для битвы, потому что христиане по небрежности разошлись. Вблизи сельджуков находились только Боэмунд, Танкред, Роберт Нормандский и Стефан Блуа, в нескольких часах за ними беспечно шли своим путем Гуго, Роберт Фландрский, Готтфрид и Раймунд. Султан напал на первых с великой яростью. Но Боэмунд, способностям которого подчинялись остальные князья, выдерживал упорную оборонительную битву, пока не были извещены далекие сотоварищи и не вступили в боевую линию. Тогда сельджуки были не только отброшены более сильным противником, но с большими потерями совсем разбиты.
Этим малоазиатская война в сущности была уже закончена. Килидж-Арслан опустошил еще только местности, через которые должны были пройти крестоносцы, именно ограбил при этом христианских жителей страны и со всеми магометанскими военными силами, которые он мог собрать по дороге, уходил все дальше на восток. При этом оказалось, что господство сельджуков в Малой Азии могло бы быть разрушено сравнительно легко и полуостров мог быть снова упрочен за христианами. Но пилигримы не думали о том, чтобы извлечь из этого пользу для самих себя они вполне предоставили это византийцам. Поход войска шел через Синнаду, Малую Антиохию и Иконию в Гераклею, нынешнюю Эрегли. Но временами приходилось терпеть крайнюю нужду, потому что сельджуки «ужасно опустошили Малую Азию, некогда самую плодоносную страну». Все тягости были, тем не менее, перенесены бодро. «Мы не понимали друг друга», — говорит один французский крестоносец, — «но мы были единодушны в любви, как братья: потому что это подобает праведникам, которые идут к Святым местам».
От Эрегли предприятие приняло очень своеобразный вид. Дело в том, что в последнее поколение, когда сельджуки продвинулись из Ирана на запад, большая часть армянского народа мало-помалу покинула свои прежние места и искала себе новой, более спокойной родины в северо-западной Месопотамии, Каппадокии, Киликии и северной Сирии. Правда, вскоре переселенцы были и здесь настигнуты теми же врагами, но оказали им упорное и храброе сопротивление и особенно воспользовались распадением великого сельджукского государства за последнее время для того, чтобы утвердить или возвратить себе свободу. В эту минуту на севере и на юге от Тавра и далеко на востоке от него и даже за Евфратом существовал целый ряд самостоятельных армянских князей, среди которых особенно выделялся Константин сын Рубена, в Киликии, и Торос — в Эдессе. Крестоносцы скоро поняли, что эти армяне могли бы быть им отличными союзниками и потому уже во время осады Никеи или тотчас после падения города отправили послов к этим князьям. Кроме того, самым способом военного похода они старались теперь, сколько возможно на большем пространстве, призывать армян к оружию против сельджуков.
Потому что крестоносное войско пошло из Эрегли не по тому пути, который ближе всего привел бы к цели, через Киликию в Сирию, но далеко обогнуло Тавр на севере. В Киликию были посланы только Танкред и Бальдуин, брат Готтфрида, с небольшими отрядами, которых и было совершенно достаточно, чтобы привести в движение армян и прогнать раскинутые между ними отдельные гарнизоны сельджуков. При этом два эти князя начали между собой отвратительную ссору, потому что в этой области, принадлежащей уже больше к Сирии, чем к Малой Азии, Танкред тотчас попробовал основать норманнское господство, о котором мечтал Боэмунд. Бальдуин воспротивился этому и действительно вытеснил его из Тарса; несмотря на то, стремление Танкреда не совсем осталось без последствий, главным образом потому, что лотарингец отправился дальше за новыми предприятиями.
Между тем главное войско шло через Цезарею и Коману в Коксоп и наконец по очень тяжелым горным дорогам в Мараш. Везде находили армян в горячей борьбе с сельджуками, щедро их поддерживали и даже оставляли среди них гарнизоны. В Мараше Бальдуин сошелся с главным войском, но вскоре опять отделился от товарищей. С немногими рыцарями он отправился на юго-восток к так называемому Евфратезе, приобрел расположение армян, во многих небольших схватках разбил сельджуков, словом, имел такие успехи (1097–1098), что, наконец, князь Торос из Эдессы пригласил его к себе. Граф тотчас двинулся в путь, несмотря на преследование неприятеля, счастливо достиг отдаленного города и был объявлен от князя наследником его владычества. Но уже несколько недель спустя он не был этим доволен, и так как жители Эдессы также хотели, чтобы Торос отказался и на престол был возведен Бальдуин, то сначала принудили первого сложить с себя свое достоинство, а потом дико возбужденный народ жестоко убил его (март, 1098). Участие графа в этом смертоубийстве доказать нельзя. Тем не менее он вполне им воспользовался, так как мог вполне безопасно взять в свои руки бразды правления. С тех пор он твердо и благоразумно правил многочисленным населением Эдессы, и этим сильным положением очень скоро достиг величайшего значения для счастливого продолжения крестового похода.
Но обратимся к главному войску, которое мы оставили при Мараше. Поход его вообще направился оттуда на юг вдоль Фрина к Оронту. 21 октября 1097 года войско достигло Антиохии, где и около которой христианам пришлось более года переносить самые жестокие битвы и самые тяжелые страдания всей этой войны.
Осада Антиохии
Антиохия в те времена была еще одним из самых больших и красивых городов прибрежных стран Средиземного моря. На расстоянии одного дня пути от моря она далеко раскинулась по южному берегу Оронта частью в богатой долине, частью на крутых горах. Западная и южная, стороны, расположенные на горах, были совсем неприступны для средневекового военного искусства; почти то же на северной и восточной стороне на равнине — городские стены были такой толщины, что по ним могла проехать четверка лошадей, и их прикрывали и господствовали над ними 450 башен. Повелителем этого страшного укрепления был эмир Баги-Зиян, свирепый и грубый, но упрямый и энергичный воитель, у которого было в распоряжении очень хорошее войско. Поэтому крестоносцы едва ли бы могли питать какую-нибудь слабую надежду завладеть этим местом, если бы им опять не помогло сильное расстройство сельджукского владычества. Сирия раздробилась в то время на множество эмиратов, которые не только враждовали друг с другом, но часть их вместо багдадского халифа признала своим властелином фатимидского государя Египта, и таким образом в свои мелкие местные раздоры они вмешали ту ожесточенную вражду, которая разделяла магометанский мир. Во главе друзей Багдада стоял Декак, владелец Дамаска, в то время, как самым значительным сторонником Фатимидов был эмир Ридван в Галебе. Баги-Зиян был до сих пор на стороне последних, но теперь с быстрой решительностью перешел к первым, потому что надеялся найти у них, и что было еще важнее, у сельджукских эмиров внутренней Азии и у самого султана Баркьярока самую надежную помощь против христиан. Он не совсем обманулся в этих ожиданиях, но сильное вспомогательное войско, которое ему прислал султан для спасения Антиохии, пришло в конце концов слишком поздно.
ebooksa