«Звук был донесен ветром — «Клянусь Магометом, вам никогда не давали хороших советов; гнусно так посрамлять мертвых». Но Боэмунд отвечает: — «Господин, то, что здесь было сделано, приказали не мы, и мы в этом невиновны. Это придумал король Тафур с его дьявольской шайкой. Они все ужасная сволочь. Нам очень прискорбно, что вас оскорбило видеть турецкое мясо в виде дичи. Но мы, Боже сохрани, не коптим его».
Крестоносцы после победы
Смелое высокомерие, которое выражается в этих стихах, могло, конечно, одушевлять ряды христианского войска в иную хорошую минуту, и особенно после изгнания Кербоги. Но, несмотря на всю радость победы, крестовый поход не сделал теперь никаких дальнейших успехов и мало-помалу пришел в прискорбный застой. Потому что, прежде всего князья решили дать отрядам некоторое время для отдыха после стольких страданий и битв. После этого многие отряды покинули Антиохию, чтобы в окрестной стране искать себе продовольствия и в партизанской войне приобрести, по возможности, больше добычи от соседних сельджукских эмиров. Но большое количество пилигримов осталось в завоеванном и после долгой осады весьма нездоровом городе и тут, во время жаров летом 1098, появилась прилипчивая болезнь, от которой погибли тысячи людей и, между прочим, даже епископ Адемар Пюи, папский легат (умер 1 августа), единственный человек, в котором до сих пор видимо выражалось единство крестоносного войска и который действительно неустанно старался поддержать согласие князей и дисциплину в войске. Об этой смерти надо было сожалеть тем более, что именно в это время пилигримы перессорились до того, что уже готовы были поднять друг на друга оружие. А именно Боэмунд требовал, чтобы Антиохия была теперь предоставлена ему в полное владение; Раймунд вернулся к своему прежнему возражению и упрямо объявил, что город должен быть предоставлен императору Алексею. Боэмунд решительно отказался это сделать, и его решению очень благоприятствовало то, что произошло со стороны византийцев.
Дело в том, что после того, как крестоносцы направились от Никеи в Сирию, византийцы со своей стороны продолжали бороться с сельджуками и вначале достигли решительных успехов. В западной Малой Азии в их руки попали Смирна, Эфес и Сарды, Филадельфия и Лаодикея; внутри полуострова император Алексей сам победоносно прошел Фригию и в июне 1098 года достиг Филомелиума. Но здесь к нему пришли дурные вести: упомянутые веревочные беглецы и во главе их граф Стефан Блуаский, ища у него защиты, рассказали, какое у Кербоги огромное войско и как стеснена Антиохия. Вскоре дела получили даже такой вид, что крестоносцы считались окончательно погибшими и что при дальнейшем движении вперед византийцы бесполезно подвергнутся величайшей опасности. Поэтому, вместо того, чтобы во что бы то ни стало попытаться освободить Антиохию, император, напротив, пришел к решению совершенно окончить поход. Он принял только еще некоторые меры для того, чтобы по возможности обеспечить границы вновь приобретенных провинций, и затем мирно возвратился.
Должно ли было после этого представлять византийцам эту Антиохию, которая была и завоевана и удержана исключительно кровью крестоносцев? Конечно, Боэмунд с самого начала имел за себя настроение большинства товарищей, когда он поднял против этого протест. Правда, князья еще раз собрались для того, чтобы послать по этому делу к Алексею великолепное посольство под предводительством графа Гуго Вермандуа, но для ближайшего времени оно не оказало никакого действия, особенно потому, что граф Гуго, наскучив усилиями крестового похода, вернулся не в Сирию, а во Францию. Поэтому раздор между Раймундом и Боэмундом развивался все дальше и от предводителей войска распространился на самых простых пилигримов. Потому что, как мелкий, жадный и завистливый Раймунд относился к гениальному и решительному Боэмунду, так относились и провансальцы к норманнам. У этих последних, говорит современник[20], гордый взгляд и живой ум; норманн быстро хватается за меч, впрочем, они любят расточать и не умеют приобретать. Провансальцы, напротив того, как курица около утки, живут плохо, ревностно приобретают, они трудолюбивы, но менее воинственны. К этому присоединялось глубокое различие обеих народных масс в отношении религиозного чувства. Провансальцы были проникнуты горячим мистическим стремлением, тогда как норманны, а с ними и остальные французы, были издавна настроены несколько холоднее, и вера первых в чудеса встретила наконец у последних насмешки и сомнения. Теперь, после изгнания Кербоги, священное копье подало повод к множеству соблазнов. Боэмунд смеялся над ним: его единомышленники говорили об обмане и не хотели даже похвалить, что он хорошо выполнен, всякого рода ссоры охватили все христианское войско.
Так прошли лето и осень 1098 года и не было предпринято сборов для продолжения крестового похода. Боэмунд и норманны могли легко переносить эту медлительность, потому что в сущности они достигли своей цели. Раймунд также никак не хотел покинуть Антиохию, чтобы не оставить там противника свободным; но в его войске, в конце концов, над ненавистью к Боэмунду взяло верх горячее стремление закончить странствие к Святым местам и помолиться при Святом Гробе. «Если князья, — говорили в войске, — отказываются идти в Иерусалим, то мы и без них пойдем к Гробу Господню; и если спор об Антиохии будет продолжаться, мы лучше разрушим этот город». Раймунд испугался, узнав об этом настроении, которое в особенности грозило уничтожить его авторитет, тотчас отдал приказ о выступлении из Антиохии и (в конце ноября) двинулся со своими людьми на восток в глубь Сирии, к Маарре, в то время немаловажному, хорошо укрепленному и цветущему городу. Но только что он приступил к ее осаде, как прибыл Боэмунд, чтобы своим участием в битве помешать Раймунду одному стать господином этого места. Вскоре затем город был взят; провансальцы и норманны заняли его одновременно и тот же разлад, который свирепствовал относительно Антиохии, поднялся и об Маарре, так что опять надолго не было речи о продолжении крестового похода. Провансальцы впали в настоящее отчаяние и, наконец, исполнили над Мааррой. ту угрозу, которая была у них на уме против Антиохии, т. е. они в диком восстании разрушили почти весь город и этим заставили графа Раймунда отправиться во главе их дальше на юг. Боэмунд с удовольствием увидел, в каком стесненном положении был его соперник, и воспользовался удобным случаем для быстрого нападения на несколько укрепленных зданий в Антиохии, где оставшийся отряд провансальского войска защищал притязания своего господина. Он одолел их и с тех пор действительно стал единственным хозяином прекрасного города на Оронте. Раймунд был доведен этим до такого гнева и зависти, что тотчас решил сделать еще одну попытку достичь подобного счастья. Вместо того, чтобы остаться на прямом пути к Иерусалиму, он повел свое войско к берегу, полный горячего желания подчинить себе город и страну эмира Триполисского. 14 февраля 1099 года он достиг первой триполисской местности, крепости Ирки, и начал ее осаду. При нем было еще несколько крестоносных князей, которые примкнули к нему уже по дороге; остальные также мало-помалу прибыли в лагерь под Иркой, кроме Боэмунда и Бальдуина Эдесского, которые не могли на долгое время покинуть своих только что приобретенных княжеств. Среди собравшихся под этой крепостью князей своеобразную роль играл Танкред, потому что он вступил на службу к графу Раймунду и тем не менее, — несомненно по поручению Боэмунда, которому основание провансальского княжества так близко от Антиохии должно было быть очень неприятно, — сколько мог противодействовал планам своего господина. Но когда вследствие этого возобновились старые споры, одна часть войска бурно стремилась в Иерусалим, а Раймунд, напротив, упрямо хотел остаться, в стан пилигримов явилось византийское посольство и просило отложить дальнейший поход на несколько месяцев, хоть до Иванова дня; к этому времени сам Алексей хотел прибыть в Сирию. Раймунд услышал это с великой радостью, потому что надеялся, что ему удастся теперь удержать войско под Иркой и даже Триполисом до тех пор, пока оба эти места не будут завоеваны. Но его противники думали, что именно теперь необходимо было немедля продолжать путь, потому что если ждать до Иванова дня и этим укрепить императора в его намерении, то он, прибыв в Сирию, несомненно прежде всего обратит свое оружие на Боэмунда. После долгого спора, теперь, как и прежде, дело решено было массой крестоносцев, главным образом провансальцами. Видения разгорячили умы; призыв идти в Иерусалим раздавался по всему лагерю: внезапно поднялись отряды, зажгли свои палатки и беспорядочными толпами двинулись на юг (середина мая). Раймунд плакал слезами ярости и бешенства; но он все-таки принужден был подчиниться, потому что большинство князей также было радо как-нибудь двинуться с этого места. Итак, наконец, крестовый поход направился теперь без остановки к своей последней цели.
Завоевание Иерусалима
Но здесь пилигримов ждала еще немалая работа, потому что новый противник только что завладел Иерусалимом. Читатель помнит, что египетские Фатимиды издавна владели почти всей Сирией, а вместе и святым городом, и только в последние десятилетия были вытеснены оттуда сельджуками. Принимая это в соображение, крестоносные князья уже во время осады Никеи возымели мысль, которая яснее чем какое-либо другое побуждение дает видеть, насколько эти мистически настроенные крестоносцы доступны были и мирскому здравому расчету, — а именно мысль — самим соединиться с Фатимидами, т. е. также погаными магометанами, для борьбы с общим сельджукским врагом. Поэтому в июне 1097 г. несколько рыцарей было послано в Каир, а египетские послы явились в христианском лагере под Антиохией, но предполагавшийся союз далеко не осуществился, потому что, напротив того, Фатимиды, очевидно, считая сельджуков и крестоносцев совершенно истощенными в их жестокой борьбе, уже летом 1098 г. попробовали одни сделать нападение на Иерусалим. Оно оказалось удачным, и визирь Алафдаль, который в то время управлял в Каире от имени слабого халифа Мостали, послал сказать христианам, что они могут посетить святой город небольшими отрядами.
Это, конечно, нимало не испугало крестоносного войска. Правда, численность его значительно уменьшилась, потому что после всех потерь от битв и от болезней и когда еще значительные силы остались в северной Сирии, из Ирки двинулось на юг только около 20.000 человек. Но воодушевление восполняло то, чего недоставало в численности, а сила сопротивления неприятеля была глубоко потрясена поражением Кербоги. Поход шел вдоль берега, мимо богато населенных городов Бейрута, Сидона, Тира и Аккона. Их магометанские гарнизоны не отважились на битву и отчасти даже оказывали пилигримам помощь. Мало-помалу крестоносцы отдалялись от берега и пошли к Рамле и дальше в глубь страны. Когда было уже недалеко до Иерусалима, в войске нарушился всякий порядок. Движимые пламенным благочестием, отряды стремились к Иерусалиму, и когда, наконец, 7 июня перед их глазами встали стены и башни святого города, они пали на колени и прославляли Бога, который их туда привел. Роберт Нормандский и Роберт Фландрский расположились лагерем на северной стороне города. У западной стены заняли место Танкред, Готфрид и, наконец, Раймунд, войска которого окружили также южную сторону. Восточная сторона, где возвышается Масличная гора, оставалась незанятой. Уже через несколько дней была сделана попытка штурмовать город, без всяких приготовлений, опираясь только на восторженное настроение войска. Нападение не удалось, и крестоносцы вынуждены были начать правильную осаду, которая в начале представила большие затруднения, потому что в окрестностях Иерусалима нельзя было найти достаточно ни воды, ни пищи, ни дерева для постройки осадных машин. Уже оказывалась серьезная нужда, когда к счастью в гавань Иоппе прибыло несколько генуэзских кораблей и своими запасами вина и рабочих орудий доставили пилигримам желанную поддержку. Мало-помалу удалось также привезти издалека столько дерева, что можно было сделать штурмовые лестницы и две большие подвижные башни. Когда эти работы близились к концу, то по требованию одного провансальского священника, которому епископ Адемар во сне дал на то приказание, все войско предприняло большую процессию вокруг Иерусалима, босое, но сильно вооруженное, чтобы в благоговении и молитве очиститься от своих грехов и испросить милость Божию для завоевания Святого города.
После этого было сделано нападение. Уже 8 июня к северной стороне крепости была придвинута одна башня, соединенными силами норманнов, лотарингцев и фландров. Но так как стены были здесь в особенно хорошем состоянии, то на другой день башню передвинули на восточную сторону. Другую башню на западной стороне, вследствие неудобства почвы, провансальцы могли пустить в битву только четырьмя днями позже. С раннего утра 14 июля вверху и внизу свирепствовал самый ужасный бой, и на следующий день — как это обе стороны почувствовали — дело должно было решиться так или иначе. Еще 15 июля продолжали биться до послеполудня; тогда, в тот самый час, «в который некогда Иисус Христос кончил свои страдания», удалось перебросить мост с восточной башни; Готфрид и брат его Евстахий были в числе первых на неприятельской стене[21]. Одновременно с этим Танкред и Роберт ворвались в город через пробитую брешь, а вскоре после того посчастливилось одержать победу и провансальцам, которые были воспламенены явлением светлого рыцаря на вершине Масличной горы. С самой дикой кровожадностью князья, и рыцари мстили за лишения и опасности, которые они преодолели: «до колен всадников и до челюстей лошадей росли груды трупов и текла кровь убитых». Корысть стремилась к сокровищам и в особенности Танкред торопился «искать золота и серебра, лошадей и мулов, домов, полных всякого добра».
Итак, цель была достигнута. Позор Иерусалима был наконец искуплен: крест восторжествовал над исламом. Но тотчас между победителями начались злые раздоры, которые грозили разъединить их еще до занятия города. Духовенство войска требовало именно, чтобы в Иерусалим был посажен не светский властитель, а патриарх, и чтобы таким образом здесь основано было новое церковное государство. Этому воспротивились князья, но сами они еще не знали, кого сделать властителем святого города. Самым богатым из них и предводителем самого сильного войска был граф Раймунд. Ему предложили корону; но он отклонил ее, потому ли, что он действительно боялся «носить на этом месте земную корону», или потому, что недостаточно был уверен в своих собственных войсках, часто на него роптавших. Наконец, князья порешили возвести на престол герцога Лотарингского[22].
Но они провозгласили его не королем иерусалимским, а только защитником Святого Гроба, кажется, потому, что сам герцог в своем смирении просил еще более скромного титула. Таким образом — 22 июля 1099 г. — Готфрид Бульонский стал первым христианским властелином в освобожденном Иерусалиме и занял поэтому положение, которое составило его бессмертную славу, потому что тогда возникли сказания о чудесном происхождении герцога, о его прежних геройских подвигах в Германии и Италии, об его предводительстве над всеми крестоносцами, которых он, по божьему решению, через нужду и смерть довел до блаженной цели. Современники не знали, как прославить одаренного высокою благодатью человека, который должен был стать государем там, где «стояли ноги Иисуса Христа», и что бессознательно выдумали разгоряченные умы, то пели певцы, подобно тому, как мы уже видели это относительно Петра Амьенского; а из песен певцов это перешло в хроники историков и находило себе веру до наших дней.
Между тем, едва Готфрид вступил на престол будущего Иерусалимского государства, он увидел, что ему грозит сильное нападение. Потому что теперь пришел в Сирию египетский визирь Алафдаль с большой силой, чтобы опять отнять у христиан их добычу. Он привел с собой 20.000 человек, вероятно, тяжеловооруженных эфиопов, и при укрепленном приморском городе Аскалон присоединил к ним многочисленные арабские орды и отдельные рассеянные толпы сельджуков. Было счастьем для христиан, что это случилось прежде, чем разошлось их войско после взятия Иерусалима. И теперь по численности и хорошему вооружению магометане далеко превосходили их, но противники могли гордо надеяться, что после всех бывших до сих пор успехов этот последний им не изменит. 12 августа Готфрид вывел свои войска на битву перед воротами Аскалона. После горячей борьбы неприятельское войско было почти совершенно уничтожено, лагерь его захвачен и Алафдаль принужден к бегству морем. Даже Аскалон мог быть взят тотчас же, так как Раймунд уже начал успешные переговоры с гарнизоном, если бы Готфрид, который не хотел предоставить этого города графу, не сделал проволочки, от которой переговоры и совсем не удались.
Но хотя, таким образом, важный город остался в руках египтян, Фатимиды, как и сельджуки, были на некоторое время сделаны безвредными. Иерусалим был приобретен и обеспечен, и таким образом первый крестовый поход, в сущности, был доведен до конца.
Глава III.
Норманны и греки от 1099 до 1119[23]
Крестоносцы и император Алексей от 1099 до 1101
Как мы видели, первый крестовый поход дорого обошелся христианскому миру. С 1096 до 1099 года были потеряны сотни тысяч сильных людей и неисчислимые суммы денег и имущества. Но как ни были велики жертвы, которые принес почти каждый народ Европы, нельзя было бы сказать, что достигнутые тогда успехи были куплены слишком дорого. Потому что, с одной стороны, византийцам удалось снова утвердиться в крепкой Никее, этой сопернице Константинополя, потом завладеть почти третьей частью Малой Азии и этим снова приобрести долго недостававшую основу для несколько обеспеченного государственного существования. С другой стороны, норманны счастливым ударом присвоили себе в Антиохии и вокруг нее тот город и страну Сирии, которая им и всему крестоносному рыцарству могли составить лучший и сильнейший опорный пункт для позднейших, все более широких и прочных завоеваний, и наконец в освобожденном Иерусалиме была достигнута цель, которая была всего ближе сердцу в благочестивых стремлениях большинства пилигримов. Но все это было достигнуто, несмотря на ошибки византийской политики, несмотря на завистливые ссоры отдельных крестоносных князей и несмотря на все превратности, которые проистекали от непокорности или от темноты мистических стремлений франкских войск. Поэтому не должно ли было теперь, после стольких побед, определиться будущее христианского Востока самым благоприятным образом?
Действительно, на это были в то время самые лучшие надежды. Потому что в 1099 г. император Алексей повелевал большими военными силами, чем когда-либо раньше, и его некогда столь могучий противник Килидж-Арслан, уже не владетель Никеи, а только султан Иконии, едва ли был в состоянии долго выдерживать византийские нападения, если бы только они были поведены энергично и непрерывно. В Константинополе можно было надеяться занять в короткое время и снова оживить всю Малую Азию, опять достигнуть старых армянских границ и навсегда отдалить магометанскую опасность от внутренней части империи. Таково же было положение вещей в Антиохии. Боэмунд все еще имел в своем распоряжении сильное войско, опирался на многочисленное христианское и особенно армянское население северной Сирии и мог довольно уверенно рассчитывать на прибытие новых войск из Европы. При всем этом не было слишком смелым задумать завоевание северной Сирии до Месопотамии и прибрежных стран до Палестины; и если бы притом Готтфрид и Бальдуин также постарались сколько возможно расширить свои владения в Иерусалиме и Эдессе, то в эти дни можно было серьезно думать об основании большого и сильного государства франкских рыцарей, но только в Антиохии.
ebooksa