— А один лист дашь? — попросил капитан и добавил: — Махонький. Для дела надобен.
— Махонький дам, — кастелян, порывшись в ящике под столом, выудил небольшой лист пергамента.
— Вельми благодарен! Ты никак по-англицки пишешь?
— Латиницей пишу. Могу и по-руски, но мы ж дела с англами ведём.
— Смотрю, много грамотных средь вас.
— Да только князь Иван, Болеслав и я грамоту знаем. Иванку учу. А боле никто руску грамоту не ведает. Был у нас поп, учивший нас, малолеток, грамоте, да недолго. Люб он был до девок, а те, дуры, сохли по нему и таяли одна за другой. Селищенские прозвище ему дали: Упырь Лихой. Старый князь, проведавши о непотребных делах попа, заточил его в бочку смолёну и отправил плавать по морям — по волнам.
— А ваш Болеслав здесь, при замке живёт?
— Он-то? Нет, он в селище. У князя два селища. Все наши предки, как и предки князя, из Тревы пришли. Не захотели под саксами оставаться.
Нюх у Копылова отменный! Носом повёл и определил:
— Оленина!
По правде сказать, у всех животы подвело. Гвардейцы уже целый час обоняли вкуснейшие запахи выпечки и коптящегося мяса. Но нашёлся в рядах бравого воинства провокатор! Сергий, «божий человечек», молвил Якуну, что средь княжичей есть принц, потомок Рюрика, того самого, с которого история Руси началась, — и ткнул пальцем в Илью.
Неприязненно глянул Якун на Сергия и Илью и, изронив слово, смешал лживых княжичей с грязью. Нет нужды повторять изречения Якуна в древних формах, ибо от его «бываху и живаху» в ушах свербит, но суть его речи была такова:
— Негоже княжичам руского рода врать и сказы измышлять. Тебе, княжич, как и мне, человеку из руского рода, должно быть ведомо, почему дружина и добрая половина всех родов руси ушла с Руйска острова к русинам, на Дунай-реку. То было ещё до падения Тревы. Князь Бравлин, как и Владимир Старый, с франками и ромеями сражался, а князь Олег полян под себя подмял и сел в Киеве-граде. Им, великим князьям, честь и хвалу должны вы возносить, а не Рюрику, бо Рюрик как князь хулу заслужил, и вече указало ему на чистый путь, куда глаза глядят, да посадило князя Табемысла в Руйгарде. А предок твой, княжич, вынужден был со своими братьями осесть на речке Руси, что в наше море вливается, да позвали его на Ладогу и сел он в Новгороде. Заслуга Рюрика в том лишь, что он семя своё посеял, и род его не пресёкся. Не с него ваша Русь началась, а началась ваша Русь с тех воев, гостей и ремесленного люда, что пошли на восход. Старый князь печалился о предках, что избрали Англию при выходе из Тревы. Жаль, конечно, что его предки на восход не ушли! А в Заморье вам, дошедшим до Каменных гор, невместно лжу городить!
— Эвона как! — воскликнул сержант Копылов и, пояснив Якуну, что родом он из медвежьего угла, стал выяснять, кто есть кто из названных князей. В диковинку гвардейцам казались все ответы, и узнали они, что Владимир Старый вовсе не тот Владимир, что киевлян крестил, что руянские русы с родичами были вынуждены покинуть священный остров, дабы сохранить жизнь родичам, ибо не сдержали натиска готов и франков. Обезлюдел наполовину остров, но свято место пусто не бывает — и зловредные волки, что кличут себя велетабами, захватили Аркону и Руйгард. Абодриты пришли на помощь руйским, и сообща вышибли вилков с острова.
— Ушли бы предки Ивана Никлотовича на восход, и его род заместо Рюриковичей мог бы править городами и уделами. Но историю невозможно переписать, — так, со вздохом сожаления, завершил Якун свою повесть временных лет.
Сержант Копылов улыбнулся. Характерно этак улыбнулся. Вспомнил, вероятно, какую-нибудь хохляцкую шутку из тех, что полюбились ему так же, как и хохлушки и их забавный говор, когда воевал на Первом Украинском фронте, но воздержался от изречения неуместного комментария.
— Разве ты не слышал о серых храмовниках? — спросил Белов. — Они вознамерились переписать историю.
— Как же, слышал о находниках! — кастелян горестно вздохнул. — Мой князь зарезал важного находника, когда жил у ромеев. Бяше с именем вельми странным: Дженерал Мэйджор Джонни. Беду накликал князь на себя и всех нас.
— Как тебя, Якун, по батюшке звать-величать?
— По отцу, что ли? Отца Всеславом звали.