Поколение

— А еще? — не унималась Вита.

— Еще? Это должны помнить родители. Меня привели мертвецки пьяным с дня рождения одного парня. Учился в десятом. И был отличником, пай-мальчиком, а край все равно искал. Меня тянуло к нему, как и всех молодых. Тянет всех… Вы или забыли, или боитесь признаться. — И Стась опять сердито посмотрел на отца и мать, а потом, будто устыдившись этого взгляда, миролюбиво добавил: — Бунтовала и во мне дурная кровь. — И, ища поддержки, повернулся к Вите: — Кое-что вам может рассказать моя жена.

— Ты что ж, решил нас с матерью доконать? Мало нам Димки?

— Да ничего не хочу… Я только говорю, что почти у каждого молодого есть это. И ничего здесь страшного. Не все же там остаются. Конечно, если у человека ничего, кроме пьянства, нет и ему делать нечего… — Стась обвел глазами убранство комнаты и невидяще посмотрел перед собою. — Если он ни за что здесь крепко не зацепился, то ему действительно худо. И он думает: а зачем мне оттуда, из-за края, возвращаться?

— Эту теорию ты сейчас придумал? — спросила Вита. — Что-то я раньше не слышала.

— Ты многого не слышала, а еще большего не знаешь! — грубо ответил Стась.

Маша растерянно посмотрела на молодых, боясь их ссоры, и перевела молящий взгляд на мужа: «Останови их, останови…» А Михаил Иванович слушал сына и думал: «Я не знаю Стася так же, как не знаю Димку. И это самая большая моя и беда и вина. Как же все случилось и когда? Они живут своей самостоятельной жизнью и живут давно, намного раньше, чем замечают родители. У детей есть одна больная и особо обидная для родителей сторона их жизни — скрытность. Сколько дети теряют, сколько они совершают глупых и порой роковых ошибок оттого, что держат в тайне свои намерения и поступки, ложно понимая право на личную свободу и самостоятельность. Если бы они знали, что добрый совет и опыт старших, которые уже через все это прошли, не покушаются на их самостоятельность, а только укрепляют их силу! Если б они знали, что всего одно разумное слово, подсказка вовремя может заслонить их от дурного и спасти от катастрофы! Если бы…

«Если бы молодость знала, если бы старость могла!» — продолжал рассуждать Буров. — Но тогда бы не было ни молодости, ни старости, и где действительно та невидимая граница, которая делит детей и отцов на две половины мира? Почему эту границу так поздно начинают замечать родители, а, заметив, все равно не могут понять, где она проходит, и не знают, что надо делать, чтобы ее разрушить? Не знают… И от этого так страдают».

Бурова оторвал от его мыслей спор Стася с Витой. Теперь он шел всерьез. Маша испуганно смотрела на них и больше уже не звала мужа на помощь, а сама отчаянно бросилась тушить пожар.

— Ну что же ты наговариваешь на себя, Стась? Что?

— Не наговаривает… Он такой и есть. Вы его еще не знаете. Не щадит никого…

Резко зазвонил телефон, оборвав крик Виты. Все умолкли, словно ждали недобрую весть от этого звонка.

Прикрыв трубку ладонью, Михаил Иванович успокоил Машу.

— Это с почты… Телеграмма… — и напряженно умолк, а потом закричал: — Что? Что?

— Ну что там, — сдавленно простонала Маша, и лицо ее неестественно вытянулось.

— Жив твой Димка, — сердито швырнул на рычаг трубку Буров. — Еще и острит негодник: «Все хорошие люди на Севере…»

— Он, что, на Севере? — спросила Вита.

— Ах, паршивец, ах, паршивец! — взорвалась Маша. — Да как же он мог?..

— Мог! Мог! — оборвала ее Вита. — Это вы! Все вы… Вы во всем виноваты…

— Вита, да ты что? Успокойся, — попытался остановить ее Михаил Иванович — Мы же ничего плохого… И Стась тоже…