Но Вита никого не слушала. Она вскочила с места и, разъярившись, как зверек, загнанный в угол, уже не говорила а кричала, как кричат люди, не помня себя:
— Вы жестокие! Жестокие! Какие же вы все, Буровы, жестокие… Поймете ли вы когда-нибудь, что так нельзя? Мир проваливается от ваших правильных неправильностей. Боже! Как ваш сын может на меня кричать? Когда он первый раз на меня вызверился, я даже не испугалась, я обомлела от удивления… Да разве ж так можно? Мы же люди. Люди! И знайте, — Вита задохнулась и долго не могла превозмочь себя. — Знайте, вы, Буровы, загубили Димку… Я не знаю, как и когда, но вы… Вы! Он один среди вас чистая душа. Один не такой… А вы, вы… прете, как танки. Для вас нет невозможного. Все можете. А человек не все может. И он не должен все мочь. Это бульдозеры все могут. Они могут… — Вита сорвалась с места и выбежала из гостиной.
Поднялся из кресла Стась. Лицо бледное, жесткое, на щеках закаменели желваки. Он несколько мгновений постоял, будто к чему-то прислушиваясь, и медленно пошел к двери, за которой скрылась Вита.
Гостиную придавила пугающая тишина. После истошного крика невестки эта вдруг наступившая тишина была вызывающе тревожна, будто сейчас, после ослепительного всполоха молнии, должен был разразиться сильнейший удар грома. Маша втянула голову в плечи и, съежившись, обреченно ждала этого удара, а Буров смотрел в темный зев двери, который поглотил его сына и сноху.
Так они сидели, не шелохнувшись, безмолвно, пока в гостиную не вошел Стась. Он уже успокоился и был обычным Стасем, деловым и собранным, которого они знали. Вошел не спеша и сказал спокойно:
— Ничего страшного. Это истерика… Пройдет…
СТЕПАН ПАХОМОВ
1
Степан Пахомов так долго не был в Москве, что, когда повернул от Суворовского бульвара на Калининский проспект, у него перехватило дыхание. Прямо на него катился огромный поток автомашин. Они шли так плотно, что вся широченная проезжая часть показалась ему похожей на гигантский эскалатор. «Сравнение неуклюжее», — отметил он для себя и шагнул к самой бровке тротуара, за которой шелестел и погромыхивал этот нескончаемый эскалатор…
Да, он слишком долго пробыл там, на Севере, и совсем отвык от гула московских улиц, их клокочущей суеты, этих напористых милых людей, несущихся к своим большим и малым делам. Пахомов окинул взглядом сразу весь проспект, громады домов, и его неудержимо потянула к себе Москва. В толпе он безошибочно угадывал спешивших, немного ошалевших от столичной суеты приезжих и поглощенных своими заботами москвичей.
Он, как в реку, нырнул в забытый им плотный говорливый поток и стал жадно рассматривать идущих ему навстречу людей.
Боже ты мой, сколько в Москве красивых женщин! Как же это он не замечал раньше. Все одеты в легкие платья, блузки, тонкие кофточки. Мелькают обнаженные руки, плечи и ноги, облитые первым летним загаром. Блики солнца на лицах, цветут улыбки, звенит и сыплется под радостный перестук каблуков серебро беспричинного девичьего смеха.
Пахомов еле успевал поворачивать голову. Одна лучше другой! Навстречу проплыла ослепительная девица с золотым нимбом волос. Степан остановился и невольно посмотрел вслед отчаянному разрезу светлой юбки и воздушной нежно-розовой кофточке, которая игриво держалась на тонюсеньких бретельках…
Конечно, он одичал на своем Севере. Холод замораживает чувства, сдерживает желания… Там еще лежит снег, и люди ходят закованные в теплые, тяжелые одежды. Только на один короткий месяц они сбросят их. Выйдут на улицу в рубашках и платьях, да и то не так смело. В руках у каждого теплый свитер, кофта или плащ. Боятся — набежит туча, закроет низкое нежаркое солнце, которое хоть и не заходит целые сутки, но греет лениво, будто не хочет совсем просыпаться. Да и зачем? Скоро опять зима. По календарю лето, а хозяйкой остается зима. Солнце солнцем, а сыпанет из тучки ледяной дождь, а то и мелкая снежная крупа, и прячутся люди в панцирь одежд и смотрят с укором на стылое небо. Одно слово — Север… А здесь — ярило прямо над головою, и люди доверчиво открывают ему себя…
Пахомову надо было повернуть к высоченному, похожему на раскрытую книгу зданию министерства. Здание стояло вполоборота к потоку людей и машин, его бесчисленные окна напоминали строчки в этой книге. Он постоял перед «книгой», весело отметил неуклюжесть и этого своего сравнения и пошел дальше в шумной толпе, радостно открывая в себе полузабытую причастность к бестолковой толчее и одновременно какую-то озабоченность, которую с особой силой ощущаешь на центральных московских улицах.
Степан Пахомов третий день дома. Он уже пришел в себя и от перелета из Нижневартовска в Москву, и от поездки к Даше. Вчера весь день разбирал вещи, продолжал наводить порядок в своей квартире и все думал: а правильно ли, что он очертя голову сорвался, бросил все на полдороге и прилетел сюда? Так ли у них все вышло с Дашей, как он предполагал? Конечно, не так. А что поделаешь? Если бы не эта дурацкая телеграмма Бурова и его категорическое: «Приезжай, разберешься на месте», — он бы пожил в Нижневартовске до осени, как и намечал. Ну и что? Сдвинул бы роман, ведь работа пошла…
Вчера вернулся из командировки Буров, а сегодня сразу позвонил: «Давай встретимся, молодой отец». Степан послал его к черту, а вот сейчас шел на службу к Бурову в министерство и восторженно смотрел на москвичей. До условленного часа встречи еще оставалось время, и Пахомов свернул к старому Арбату. Как давно он здесь не был, не бродил по его любимым переулкам и улочкам!.. А еще три дня назад был в холодном Нижневартовске и не собирался в Москву. Приехать сюда его заставила та телеграмма…
Степан Петрович Пахомов получил телеграмму и долго не мог понять ее смысла: «Родилась дочь поздравляю мать здорова Буров».
Розыгрыш? Чья дочь? Какая мать? Почему «поздравляю»? Он еще и еще раз перечитал телеграмму, даже заглянул на обратную сторону листка, будто надеялся найти там разгадку. А потом, уставившись в свою фамилию, вдруг понял: да ведь все это касается его, Пахомова, и Степана сразу накрыло чувство страха, а затем злости и горькой обиды. Обиды на того, кто писал глупые слова телеграммы, будто в них, а не в этой оглушившей его новости было все дело.
ebooksa