Поколение

— Пельмени должны быть с мясом, — парировал Максименко. — А все другое от лукавого. Я, если не поем плотно, то не работник. Как и всякий русский человек.

— Ишь ты! — усмехнулся Сакулин. — А знаешь ли ты, русский человек, что на Руси в разные годы от ста шестнадцати до ста девяноста двух дней в году были постными. Это больше полугода: ни мяса, ни молока православные не ели… А ты, Иван Анисимович, плотно ешь каждый день. — Сакулин покачал своей большой головой, словно стыдил ребенка за шалость.

Разговор легко перескакивал с темы на тему.

Все уже трижды сходили в парную, трижды охлаждали свои перегретые тела в ледяной воде бассейна. И теперь Илико была дана команда открыть бутылки. Максименко и главный инженер жадно выпили по бутылке пива и, расслабившись, закурили. Сакулин и Пахомов продолжали пить чай. Димке предоставили право выбора, и он последовал за строителями, пододвинул к себе чешское пиво.

Теперь разговор вел Пахомов. Он ругал сразу и нефтяников, и газовиков, и строителей за то, что они, «современные Чингисханы», губят природу.

— Извели леса, загадили реки и озера, а теперь добрались до тундры. Ладно, лес можно вырастить. Правда, через сто лет. Реки и озера очистить. Вон американцы чистят свои Великие озера. Тоже работ не меньше, чем на сто лет. А вот что вы будете делать с тундрой, которую превращаете в болота? Ее ведь и за сотни лет не восстановишь. Гусеницы машин срывают с вечной мерзлоты тонкий ковер, и сразу на его месте возникает болото. А тот ковер тысячелетия ткала природа, и неизвестно, сможет ли она когда-нибудь теперь восстановить его.

— Сможет, — лениво отозвался Максименко. — Природа, как и ее высшее творение — человек, вынослива. Мы льем слезы: леса изводит человек. А от пожара их гибнет не меньше. Раньше погибало еще больше, а природа восстанавливала. Придумает природа что-нибудь и для тундры. Знаешь, я вот в охотничьем журнале недавно вычитал такое. Начала исчезать горная куропатка кеклик. И самки кеклика стали откладывать яйца в два гнезда. И самец теперь с самкой высиживает птенцов. Природа — она умная.

— Она-то умная, мы дураки! — сердито отозвался Сакулин.

Пахомов, словно подхлестнутый этой репликой, с таким гневом обрушился на Максименко, будто он один и был виновником всех бед, которые несла НТР природе и человеку.

— Двадцатый век запоганил землю, и нет никаких гарантий, что двадцать первый будет милосерднее. Сейчас ученые говорят, что наиболее реальная угроза для человечества — конфликт между обществом и природой. Один житель США приносит вред биосфере в двадцать пять раз больше, чем житель в Индии.

Максименко пододвинул к себе тарелку с бужениной.

— Те же ученые говорят, — спокойно сказал он, словно дразня нетерпеливого Пахомова. Потом Максименко сделал долгую паузу, густо намазал горчицей ломоть мяса, присыпал его черным перцем и отправил это адское лакомство в рот. Смачно пережевывая, он продолжал: — Так вот, те же твои ученые предрекают, что политические и военные конфликты будут возникать из-за нехватки минеральных ресурсов, энергии, сырья. На наши сибирские богатства многие сейчас смотрят и облизываются.

Не дав ему договорить, Пахомов с еще большим пылом набросился на Максименко.

Димке стало скучно. «Везде одно и то же. Спорят, словно с ума посходили. Что за мир создали себе люди? Они редко понимают друг друга, даже если хотят этого. Что-то всегда мешает». Он уже не слышал спора Пахомова и Максименко, воспринимал только их голоса. У Пахомова он был звонкий и настырный, у Максименко — глухой, басистый, голос человека, которого не собьешь. Иногда их перекрывал уверенный баритон Сакулина, и тогда Димка прислушивался.

— Научно-технический прогресс у нас отстает потому, что мы имеем больше ученых, чем в любой стране мира, в том числе и в США, — говорил Сакулин.

— Не ученых! — выкрикнул Пахомов. — А научных работников. Есть разница.

Но для Сакулина словно и не было этой реплики. Его баритон продолжал рокотать:

— Научные учреждения, как корабли, обрастают ракушками. Их надо ежегодно очищать. Иначе они теряют ход. Надо обязательно очищать ракушки. Это я вам говорю как моряк.

«Нет, не слушают люди друг друга. Каждый норовит вбить свой гвоздь», — с тоской подумал Димка. Мысли его обратились к собственной жизни. С ним было тоже всегда так: он говорил одно, а ему другое. И хоть ты кол на голове теши, но всем обязательно надо доказать свою правоту. А если каждый прав по-своему? Так не бывает. Сколько он спорил с матерью, Стасем, друзьями… Бесполезно — упрутся, и все.

Одна только Римма пыталась понять его. Сейчас Димка понимал, что часто был несправедлив к ней. «А-а, ты такая же, как и все», — бросал он ей. А она не как все. Она понимала его и знала лучше, чем он сам себя. Правда, такое бывало не всегда… Но было. И вот странная вещь: это всегда случалось, когда они переставали спорить, молчали. Молча сидели рядом или шли, держась за руки, и угадывали желания друг друга. И все было хорошо, все мирно, но, как только они начинали говорить, пытались объяснить свои поступки и поведение, им не хватало слов, и они ссорились.