Поколение

— Не возражаешь? Только сделаю один звонок — и поедем. — Пахомов снял трубку. — А вечером нагрянем к Сергею Семеновичу. Ну ты как, не против бани?

Димка только глубоко вздохнул.

— Знаю, что значит для вас там, в «черной дыре», баня, — засмеялся Пахомов. — Знаю, Дима. Ишь, как глаза загорелись. Я, когда лет семь-восемь назад сюда приехал, на всем Севере было десятка два бань. Только в центральных районах. А сейчас понастроили. Поняли, что без них здесь рабочему человеку нельзя. А тогда Сакулина за строительство бань с работы снимали.

Пахомов звонил по телефону, с кем-то договаривался. Закончив телефонные разговоры, он, словно оправдываясь, сказал:

— Тут баня — и отдых и разрядка после сумасшедшей работы. Этого нельзя понять ни в Москве, ни в других городах на материке.

Через час они парились в бане строительного треста на окраине города. Баня была небольшая, пристроенная не то к гаражу, не то к складскому помещению, с низкой и узкой входной дверью, которая ничем не отличалась от других дверей этого строения. Пройдя крохотный тамбур, Пахомов и Димка оказались в сравнительно небольшом деревянном помещении без окон, Димка понял, что это предбанник. У стены стояли грубо сколоченный из деревянных брусьев стол и две лавки. Их встретил худой, костлявый, восточного типа мужчина, с темной головой, похожей на высушенную грушу.

Пахомов назвал его Илико, приветствовал как старого знакомого. Илико можно было дать и тридцать и пятьдесят лет. Лицо у него темно-смуглое, точно просмоленное, в глубоких морщинах. Степан Петрович передал ему свой портфель.

Димка разделся и прошел в соседнее помещение. Оно было облицовано белой плиткой. Посредине был расположен квадратный бассейн, и в нем весело шумела наливающаяся из кранов вода. Димка потянул на себя деревянную ручку двери и оказался в парной. Она была небольшой, обшита вагонкой из пахучей сосны, с двумя полками возле стены. В углу, за решеткой, стоял железный короб, заваленный темными булыжниками. Мощные электроспирали нагревали камни, и от них разило блаженным сухим жаром.

Как мечтал Димка в своей «черной дыре» попариться в бане! Он осторожно присел на нижний полок, закрыл глаза и увидел перед собой грубо сколоченные скамейки и стол в предбаннике, журчащую воду в бассейне, пахучее дерево парилки. И ему так захотелось домой, в семью, к матери, отцу и Стасю, что спазм сжал горло.

Желанное тепло ласково обволакивало тело, постепенно проникало внутрь, выгоняя из него тот немилосердный колючий холод, которым он словно пропитался за зиму там, на Ямале. Димка сидел, прислушивался к тихому сипению раскаляющихся камней и думал, что человеку не так уж много и надо. Ей-богу, не так уж много!

Когда холодно, нужно тепло, когда жарко — прохлада, голодному — пища, обиженному — понимание и сочувствие. Но странно: как только удовлетворяется эта первая насущная потребность, человек на этом не успокаивается. Как говорит один умник на их буровой: «Каждый человек на свой кусочек хлеба обязательно хочет положить кусок масла». И ничего бы в этом не было дурного, если бы некоторые не клали на хлеб наш насущный слишком большие куски общественного масла. Ничего бы не было дурного, если бы они брали свое, заработанное. Но вот беда: им все время кажется, что у других, таких же, как они, почему-то этот кусок больше. И они, обиженные этим, считают, что такую несправедливость никак терпеть нельзя. И норовят урвать себе побольше… Есть еще, к сожалению, такие люди.

Обжигало уши, волосы на голове чуть потрескивали, вдруг защипало глаза, на лице, на всем теле обильно выступил пот… Димке сразу стало легче, будто открылось второе дыхание. Он гладил влажными руками лицо, голову, грудь и блаженно ощущал, как сухой банный жар выгоняет из его тела последние остатки того немилосердного холода, который, казалось, навечно вполз в него там, в «черной дыре».

Распахнулась дверь, и со струей свежего влажного воздуха в парную вошел приземистый крепкий человек с тазиком в руках. Он что-то негромко сказал. Димка не расслышал, но понял, что его о чем-то предупреждают, и кивнул в ответ. Человек размахнулся и плеснул из тазика через решетку на раскаленные камни. Они яростно зашипели, и горячая волна сухого пара чуть не сбила Димку с полка.

— Берегись! — крикнул еще раз человек и выплеснул в калорифер весь остаток воды. Поднявшаяся струя огненно-горячего пара окатила Димку. Он быстро соскочил с верхнего полка на пол. Хлебный дух обжигающе защекотал ноздри, и Димка понял, что вода была разбавлена пивом и еще чем-то. Вместе с сытным пивным духом его обволакивали тонкие запахи не то степи, не то леса, но леса не здешнего, северного, чахлого и редкого, а среднерусской полосы, где лес густой, высокий и родной.

— Ну вот, — услышал Димка над собой сиплый баритон вошедшего. — Теперь можно начинать и париться. Поднимайся. — До его плеча дотронулась твердая, еще хранившая прохладу рука. — Уже все прошло…

Димка поднялся и сразу почувствовал нестерпимый жар раскаленного воздуха. Хотел присесть на полок, но до него нельзя было и дотронуться, и Димка опустился на корточки.

— Ты Буров? — послышался с верхнего полка сиплый баритон. — Мы твоего отца ждем.

— Да, я младший, — начал говорить Димка, но почувствовал, как ему резко обожгло гортань, и он, виновато сморщив лицо, умолк. Вошли двое мужчин и с ними Пахомов. Мужчины были высокие, здоровые, каждый лет на пятнадцать моложе Степана Петровича. На головах у них были надеты старые фетровые шляпы, которые висели на деревянных колках, вбитых в стену в предбаннике. В руках у всех фанерки. Их Димка тоже видел в предбаннике.

— Ну как? — присел перед Димкой Пахомов. Но тот только покачал головой.

— Порядок.