– Да, да, конечно, Игнат Демьянович, – она покачала головой, – видите, если всё так странно, могу я предложить вас выпить бокал шампанского со мной перед вашим исполнением божественных шлягеров, перед которыми я преклоняюсь?
Он посмотрела на часы и без тени улыбки, без толики иронии и сарказма сказал:
– После запахов цветочной магии я не пью алкоголь, а вы выпейте…
– Да я выпью шампанского с удовольствием… Может, потому, что я не понимаю, в отличие от мужа, тайный смысл цветочной магии… Он этим увлечён, вы увлечены… А я не понимаю эту магию цветов, мне ближе алкогольная магия… Воспользуюсь вашим предложением выпить шампанского, а потом коньяку, слушая ваши музыкальные шедевры, исполняемые для меня одной, а не только для Мальвины, Игната Демьяновича. Сейчас полдень, всего двенадцать тридцать пополудни, пить коньяк рано, это вечерний напиток но если меня проберёт от ваших песен, менестрель, я после шампанского выпью и коньяка… Возможно, расшалюсь… Вы же мне позволите расшалиться, бард и менестрель сердца моего… – И резким голосом приказала, открывая бутылку шампанского, а за ней и бутылку марочного коньяка. – Играйте и возбуждайте женщину, король-менестрель…
Николай Николаевич сначала замялся, видя, как после бокала шампанского дама женственно захлопала в ладоши, призывая к исполнению песен, взяв в руки гитару, засмеялся.
– Может и так, бард-менестрель в вашем распоряжении, слушайте, наслаждайтесь и возбуждайтесь…
Он играл с отчаянным вдохновением для Ирины Игнатьевны, надышавшись гремучей смесью запахов роз, левкоев, георгин и пионов, видя как взволнованная соседка после шампанского и коньяка скинула с себя блузку и осталась в одном бюстгальтере, с трудом сдерживающим её великолепную пышную грудь. Она, правда, невероятно возбудилась от пения Николая Николаевича, кстати, пожирающего ее глазами, и беря из созерцания полуобнаженной чувственной Ренуаровской Женщины новую живую энергетику самозваного короля-барда-менестреля…
– Поздравляю вас, вы добились своего, покорили меня, – сказала она слабым голосом, предложив пластичным жестом менестреля сесть рядом с ней на диван. – Ладно, придется вам кое-то рассказать о нашем семейном визионерстве…
Она притянула Николая Николаевича к себе и зашептала какую-то тарабарщину о визионерстве мужа, помешанного на своей природной цветочной магии. А у них с младшей сестрой Мальвиной особый дар визионерства, когда они способны разглядеть природный человеческий дар, талант в заурядных, казалось бы, людях по соседству. Она в построение своих горячечных фраз срывающимся шепотом умудрилась все же не обидеть менестреля, обозвав его заурядностью, дачником– неудачником…
Она шептала, прижимая менестреля к пышной груди, наверняка надеясь, что тот, обезумев от женской нежности, скоро начнёт расстегивать ее бюстгальтер, но в то же время не торопила его мужскую похотливую агрессивность. Ей хотелось всё же в первую очередь высказаться, и потаенными незаурядными мыслями визионерки, прорицательницы и врачевательницы человеческих душ поделиться своим тайным опытом и наблюдениями. Она первой нежно поцеловала менестреля в губы и призналась, как на духу, что была потрясена сотворением его песен бардом менестрелем в тот роковой день, когда тот, надышавшись цветами, опрокинулся на клумбу пионов и пошел сочинять мелодии и песни у раскрытого окна. Ее еще тогда заворожил процесс сочинения песен менестреля, когда она стояла на своем балкончике в тот вечер. А потом она пригласила на балкончик Мальвину, и они вдвоем, обнявшись, слушали соседа, оказавшись его первыми слушателями и поклонницами.
Она шептала, что сестры-визионерки одновременно влюбились в неказистого на вид соседа-менестреля, с заурядными вокальными данными, но способного из ничего, «из воздуха» творить мелодическое «нечто» самых высоких образцов, наполнять разреженный музыкальный космос единственно верными словами. Только младшая визионерка с консерваторским образованием возгорелась тут же поставить дар соседа себе на услужение, привлекая финансовые возможности своего богатого поклонника-любовника. А старшая визионерка просто хотела способствовать развитию дара менестреля, только слушая его и восхищаясь им без всяких аспектов продвижения его таланта на музыкальный рынок в ирреальном скособоченном мире шоу-бизнеса.
– Знаете в чем принципиальная разница между младшей и старшей сестрой из семейства визионеров? – она прошептала это значительно громче и страстнее, чем раньше во время своего чарующего колдовского шепота. – Я не хочу петь ваши песни, я хочу их только слушать. И только через услышанное поощрять вас на новые совершенные творения. А Мальвина хочет через песни ваши реализоваться… Она ведь попробовала себя в композиции, но бросала только по одной причина, встречала в той же консерватории более талантливых композиторов из ее сверстников… Как вокалистка она тоже не состоялась… У неё ангельский голосок, но не сильный, отсюда комплексы… Она не нужна большой оперной сцене… Осталась микрофонная стезя эстрады, шансона… Но она тщеславна в отличие от меня… Она не может стать и быть ангелом-хранителем вас как барда-менестреля, вашего дара…
Она сама расстегнула бюстгальтер и положила ладони менестреля себе на пышную грудь не рожавшей, не кормившей молоком детей Ренуаровской Женщины. Менестрель ничему не сопротивлялся, возможно, только потому, что от женщины с обнаженной грудью в её сбивчивом возбужденном шепоте услышал нечто запредельное, что и сковало, и скрючило менестреля, и превратило его в соляной столб. Оказывается, консерваторская Мальвина с нежнейшим ангельским голоском через своего богатого поклонника-любовника пробивает выпуск диска её визионерских песен, где в качестве автора музыки и текстов будет упомянуто только одно ее имя. А Николаю Николаевичу будет выражена мелким шрифтом скромная благодарность за помощь в аранжировки мелодий и редактуре текстов стихов…
– Так иногда бывает, ваш истинный ангел-хранитель возбужден сверх всякой меры, а бард-менестрель почему-то превратился в соляной столб… Вы не импотент, Николай Николаевич?
Он тяжело вздохнул и признался:
– После исполнения своих песен я, действительно, не побоюсь этого слова… воистину, импотент… Энергетика падает у обесточенного барда…
Пока она натягивала на себя роскошный бюстгальтер, ошалевший от вопроса визионерки и от собственного откровенного ответа незадачливого барда-менестреля, затюканного и объегоренного дачника-неудачника, он всепроникающим взором разглядел глазок видеокамеры. «Наверняка, камера Игната Демьяновича записала и мое выступление перед его женой в одном бюстгальтере, и наши объятия с ней без лифчика, с голой грудью, и мое признание в импотенции… – подумал он с настающей ненавистью к себе, и ко всему семейству визионеров. – Но ведь надо что-то делать… И я знаю, что мне надо делать…»
– Наверное, я пойду, Ирина Игнатьевна… – сказал он грустно, протянув на прощанье руку. – Спасибо вам за признание. Возможно, я сегодня снова у раскрытых окон моей хибарки сочиню несколько песен… Сначала высплюсь, потом надышусь цветочными ароматами… И весь вечер, и часть ночи буду сочинять новые мелодии и песни… Считайте, что я всё посвящаю вам, моей ценительнице и целительнице души добрым словом в адрес скромного по жизни барда-менестреля… Прощайте.
Подумал как-то неприязненно: «Как-то пышно и бестолково выразился, гусь лапчатый и перепончатый… Не так надо было сказать… попроще и не обидно для себя… объегоренного и непонятого близкими и дальними… не задохнуться бы от злобы к себе… Нет… нет… надо ожить и задышать по новой… визионерки – потребители музыки и стихов… а я их творец… только новизна и бескорыстие пусть накроют меня через цветочную магию… – мысленно улыбнулся, приободряясь, – порадую банду соседей-визионеров новыми хитами души грешной и неприкаянной…
Глава 8