И вдруг ночной страх смерти Веры, потери любви, ее похороны, когда тебе жуткая похоронная команда нетопырей вручила в руки лопату и ты горазд копать и копать, хоть до пупа земли на этих проклятых похоронах – разве это не ужасно? И снова страх потери Веры, потери любви, пошлое молчаливое осознание безрезультативности своих жалких попыток спасти Веру, любовь, себя в своих наилучших намерениях прорваться – разве это не ужасно?
Но ведь любовь твоя жива и твои надежды живы, Верочка и Наташка твои, слава Богу, живы и здоровы, в деревне у тещи пьют парное молоко прямо из-под коровки, ты, Ветров, здесь на дедовской даче тоже не случайно. Добиваешь кирпич книги-диссертации, пашешь за компьютером по шестнадцать часов в сутки в законном отпуске эсэнэса. Так в чем же дело – почему такой страшный сон, почему такие горькие и одновременно оптимистические мысли на грани сна и яви?.. А вот почему: пора просыпаться, пора заряжаться током зарядки, пора поутру покопать погребную яму – и снова к компьютеру за численные исследования сложных систем и за отделку книжных и диссертационных кирпичей.
Влад приехал на дачу к Алексею в воскресенье, в середине дня, без всякого предупреждения, без телефонного звонка. Сказал без тени улыбки, как отрезал, не терпящим возражения усталым голосом:
– Есть предложение, старик, сходить на речку. Искупаемся и поговорим, как прежде, кое о чем… Важном для тебя и меня.
– Вода уже холодная, тебя это не смущает? – Осторожно спросил Алексей в раздумьях о странном неожиданном визите друга и добавил неуверенно. – Осень ранняя и холодная ныне…
– С некоторых пор меня уже ничто не смущает, – отозвался Влад, – не купаться я приехал, драгоценное время твоё отрывать. Есть разговор…
– Это я понял, – улыбнулся Алексей, ставя комп о в спящий режим.
– Я отыму у тебя совсем немного времени. А потом садись с новыми силами за компьютер. Наверное, и не знаешь, что сегодня воскресенье?
– Откуда, – улыбнулся Алексей счастливой улыбкой человека, дорвавшегося до дела и забывшего в пылу спорящейся работы о времени, календарей с фиксацией будничных и воскресных дней.
Они неторопливо пошли леском к речке. Алексей знал, что у Влада после выписки из больницы проблема с координацией движения, вообще, со здоровьем, с постоянными и мучительными головными болями. Несколько раз за последнее время ему в рыданиях звонила его жена Инна: «Владу плохо. Приезжай. Надо определяться – оставлять его дома или класть в больницу?» Конечно, Алексей, чем мог, помогал товарищу по несчастью, из которого он, Ветров, вышел живым и здоровым, только с ранней сединой, а Влад практически лишился драгоценного здоровья. На полную инвалидность оформляться не было смысла, пока в институте, проявляя милость и снисходительность, держали его на полной ставке эсэнэса. Потом без шума и пыли руководство перевело его на полставки, с двумя-тремя присутственными днями в институте. «Жалели», как бы, Влада начальники и потихоньку вели дело к одному присутственному дню коллеги и оформлением на четверть ставки – до пенсии по инвалидности.
Алексей сначала пропустил Влада впереди себя, чтобы тот сам определял посильный для себя темп движения к речке. Потом Влад сам робким жестом пригласил Алексея идти с собой рядом, вместе наслаждаться природой: запахами леса, трав на полянах, трепетом листьев на ветках по дуновению ветерка. Влад только вымолвил как-то жалко, слабо, потерянно: «Хорошо-то как. А ведь этого я мог и не увидеть вообще», как у Алексея предательски дернулся кадык от сострадания, он неловко отвернулся, чтобы друг не заметил его проявления чувств: напоминание о больнице, инвалидности, дыхании смерти на фоне благоухания природы кого угодно выведет из себя, даже самого толстокожего.
Влад тяжело вздохнул, заметив неловкость в поведении друга и, обняв за плечо Алексея, вымолвил с каким-то особым значением, давно выстраданное:
– Не надо переживать за меня, старик. Как могу, так и цепляюсь за жизнь.
– Я придумал лучший вариант для нас двоих. Недаром я взял с собой пластиковое ведро с провиантом и два махровых полотенца. Понял зачем, Влад, ведро?
– Понял – окатиться.
Они оба, нагишом, несколько раз окатились прохладной, нет, просто холодной водой – и это в самом начале осени – окатились с головы до ног из ведра. Весело фыркая, растерлись махровыми полотенцами. Алексей радостно наблюдал, как вчерашний разбитый параличом инвалид Влад докрасна растирал себе впалый живот, крепкую грудь, шею. И движения у него были не скованные, а уверенные, широкие, сильные. А ведь когда-то он был полностью недвижим, после опасной черепно-мозговой травмы, если бы не железная сила воли Влада, если бы не помощь и участие в его судьбе Инны, ему бы не подняться, не восстать духом для новой борьбы в жизни. А он взял и восстал духом и плотью, чтобы вернуться в институт, продолжить научную работу – разве это не подвиг назло всем болезням и напастям.
С накинутыми на плечи полотенцами они присели на подстилку. Алексей разлил чай из термоса по маленьким чашечкам. Какое-то время молчали, наслаждаясь видом реки, лесистого берега напротив.
У Влада вдруг пронзительно остро блеснули его серые глаза, он показал рукой на два одиноких дуба на другом берегу и сказал:
– Вон, видишь, два дуба. Это мы с Инной. Ты, конечно, можешь, по праву старожила этих мест, считать, что это вы с Верой. Только тогда рядом должно быть маленькое деревце. А его почему-то нет. Значит, это не ты с Верой и Наташкой. А это мы с Инной – два одиночества.
– Может, еще появится рядом маленький дубок, – осторожно заметил Алексей, только всё равно это будет не наше семейство. Пусть это будет Влад, Инна, и…