Коды жертв и убийц

– В отличие от кого? – поторопил его Иван.

– В отличие от правой руки генсека, архитектора перестройки, Александра Николаевича Яковлева. Тот патологически оказался не способен к изучению иностранных языков, пару предложений на английском с трудом членораздельно связывал только, не больше. Но его, как аспиранта Академии Общественных наук, инструктора ЦК отправили стажироваться в Колумбийский университет, где его шефом-руководителем стал дикий антисоветчик и антикоммунист Дэвид Трумэн, автор концепции политического плюрализма… И самое смешное, что безграмотному Яковлеву, не владеющему английским языком, американские антисоветчики, для его партийной и государственной карьеры помогли сварганить две диссертации, и кандидатскую и докторскую по историческим наукам… И печаль для страны не в том, что тайного антисоветчика Яковлева на академических выборах декабря 1984-го провели в членкоры на вакансию экономических наук… Как раз, когда в академики по отделению ОИВТА избрали Камиля Ахметовича и нашего Юрия Васильевича…

– И в чем печаль-то, Владик?..

– А печаль в том, что в партийных кругах и в органах безопасности сложилось такое мнение, что на посту посла в Канаде, у доктора наук Яковлева возникли финансовые излишки, которые явно превышали его посольскую зарплату… Хотели дать дело по этим излишкам и контактам с враждебными агентами, но дело замяли… Сначала Андропов, потом Горбачев, что вызвал Яковлева в Москву и назначил директором академического института, ИМЭМО, сразу после смерти старого директора Иноземцева… Вот так рука руку моет: Раиса-Горбачев-Яковлев…

И, понизив голос, Вдадик нагнал страха на слушавшего его с неподдельным вниманием Ивана. Мол, Брежнева убрал Андропов, сразу после того, как услышал его предложение Андропову уйти на пенсию «по состоянию здоровья» на пленуме ЦК, где в генсеки должен быть выдвинут Щербицкий, а сам Брежнев отходил на вторые роди с титулом «Почетного Председателя партии». Больному, страдающему почками Андропову отключили аппарат искусственного поддержания жизнеспособности. Потом то же само сделали с «нежильцом» Черненко… И все этого ради того, чтобы к власти пришел Горбачев, чтобы восторжествовала враждебная партии и государству линия агентов сионизма-капитализма Куусинен-Андропов-Горби… И все это при комплексе уязвленной женской полноценности Раисы Максимовне, желающей видеть во власти мужа-карьериста, не на своем месте лидера страны… Уж лучше бы Раиса вышла замуж за физика Толика, а Михаил работал бы на Ставрополье юридическим консультантом или председателем совхоза, начальствуя над комбайнерами и сам изредка садясь за руль комбайна…

Этот разговор, точнее, какие-то темные слухи о властных переменах и семейных отношениях сильных мира сего, в самом начале Перестройки, со временем затуманился, исказился, расползся на грустные гнилые куски душевной ткани. Такое вряд ли вспоминается и, тем более, движет к постижению светлых истин бытия – было и сплыло, только озадачило в густом тумане времени…

Иван Николаевич осознал ужас перестройки тогда, когда на его глазах зарезали в электричке в полупустой вечерней электричке на глазах всего вагона сонного пассажира. К нему подошли двое парней в кожаных куртках и, очевидно, шепотом стали требовать отдать им деньги. Наверняка, пригрозили: «Жизнь или кошелек?» И ужас вопроса, не услышанного, но понятого мысленно, передался Ивану Николаевичу: мозг его среагировал на вопрос и подсказал тому несчастному пассажиру: «Скажи, берите кошелек, и от тебя отстанут». Что ответил пассажир? Какая разница, что тон ответил. Ивану Николаевичу передалось смятенное сознание человека буквально за мгновение, когда у него отымут жизнь. Отымут жизнь тогда, когда электричка затормозит у платформы и когда распахнутся двери для выхода и входа пассажиров – он остро почувствовал мгновенный биоэффект погибели… Бандиты перерезали молчаливому пассажиру горло, быстро спрыгнули на платформу с окровавленным ножом палачей, погубителей случайных, подвернувшихся под руку человеческой жизни – и след их простыл…

Электричка тронулась в полной тишине вагона, стала набирать ход – словно Перестройка в дремучей темноте жуткого человеческого бытия – и потом уж были заполошные крики потрясенного вагона, вызовы в милицию, суета сует… И все без толку… Нет жизни человеческой… Ничего нет из разумного и вечного, ради чего существовала земная жизнь творца природы по воле Господа… Напрасная жизнь по прихоти темных слуг дьявола… Может, тогда и закончилась Перестройка, как задуманное светлое дело – уж больно много темных лихих людей, реформаторов-воров и преступников-бандитов всколыхнула она! – хотя и с лозунгами для всех пожеланьями вроде светлыми: так жить по-прежнему нельзя; родина, которую мы потеряли и которую приобретем; иного не дано… А как жить можно по-новому?.. Что приобрели и приобретем и за какую цену жизней?.. Что дано все же, в конце концов, черт возьми?..

Глава 9

Кто о чем, а вшивый про баню… У кого чего болит, тот о том и говорит… Политические и академические большие игры в большой стране, катящейся в пропасть перед ее трагическим распадом после путча и Беловежского преступного сговора 1991-го… Как невесте Раисе Максимовне устаивались смотрины, так и Михаилу Сергеевичу были устроены смотрины 15–21 декабря 1984 года на западе, и смотрительница, высокородная англичанка Тэтчер сказала про того: «С ним в качестве нового генсека можно иметь дело». В составе делегации Верховного Совета, возглавляемой членом Политбюро, секретарем ЦК, председателем комиссии по иностранным делам ВС М. С. Горбачевым, был А. Н. Яковлев, депутат ВС, член комиссии по иностранным делам Совета Национальностей, Е. П. Велихов, депутат ВС, председатель комиссии по энергетике Совета Национальностей, вице-президент Совета Национальностей. Яковлев скоро станет «архитектором Перестройки», а Велихов должен был, «по идее» стать президентом АН на декабрьских выборах 1986 г. Однако по итогам выборов 1986-го вице-президент, академик-секретарь ОИВТА Е. П. Велихов неожиданно проиграл президентские выборы другому несильному кандидату на пост вице-президенту, математику Г. И. Марчуку.

Проигрыш Велихова, которого возил с собой Горби на смотрины в Англию, не хватавшему звезд с неба Марчуку, при быстрой вынужденной отставке президента-атомщика Александрова, никогда бы не случился, если бы в апреле 1986-го не было бы чернобыльской трагедии со взрывом РБК-реактора. Оказалось, что в жуткой трагедии виноваты не только стрелочники-операторы чернобыльской АЭС, но и сами строители ненадежных реакторов: долгожители, члены академии Александров, Доллежаль и многие другие. Все спасители страны, создавшие атомную и водородную бомбу, «экологически чистые» реакторы для энергетики оказались под подозрением после радиоактивного заражения земель Украины и Белоруссии… Как после самоубийства руководителя государственной комиссии по ликвидации чернобыльских последствий Легасова избирать президентом АН атомщика и академика-секретаря ОИВТА Велихова, ставленника Горби?.. Не Чернобыль ли стал предтечей ухода с политической арены Горби, символом крушения великой страны Советов?.. Только близость к телу генсека его избранного ставленника, академика-секретаря ОИВТА, также прошедшего английские смотрины перед выборами в президенты АН, позволила тому провести в членкоры по своему отделению кандидата технических наук, министра МЭП В. Г. Колесникова (уникальный, парадоксальный случай в истории естественных наук АН).

Когда в конце чернобыльского года Иван Николаевич переходил завлабом, вместе со своей научной группой в недавно организованный в ОИВТА институт директора-академика Владимира Андреевича, то ему ничего не стоило бы на правах его любимца и достойного ученика оговорить гарантии выдвижения кандидатом на соответствующие вакансии выборов АН второй половины 1980-х годов. Но слишком натужно хлопотать на этот счет было как-то недостойно и неприлично, тем более, он и не догадывался в те времена, что правом выдвижения в академию на вакансии членкора обладают членкоры и академики, а на вакансию академика – только академики. Но главным первоочередным правом выдвижения обладали Ученые Советы НИИ и вузов… Можно сколько угодно шутить на тему «выдвижения» и прав, и возможностей «выдвинуться». Но при общении Ивана Николаевича с учеными коллегами часто от них слышалось, в том числе, от поддерживающих его амбиционные устремления Владимира Андреевича, Всеволода Сергеевича, Юрия Васильевича следующее общее авторитетное, разное по форме выражения суждение «пробившихся и реализовавшихся» академиков:

– Нет ничего занятней и интересной в повседневной научной жизни исследователей, как дух борьбы за авторитет лидеров и их актуальности направлений научно-исследовательских работ, практического выхода…

Всё это странно корреспондировалось с ухудшением положением страны Советов, катящейся в пропасть, к уничтожению, исчезновению, разделению на кровоточащие части, тем более, были и голоса, что и академию надо уничтожить или, в компромиссном варианте, кардинально реформировать… Вот к чему в катящейся в пропасть стране наивные несерьезные разговоры об академическом признании: «Кто о чем, а вшивый про баню, у кого чего болит, тот о том и говорит». Но ведь интересно, кто еще даст такую любопытную конкретику, с незамыленным глазом и острым взглядом изнутри исследовательского процесса?.. Ибо не принято говорить о невероятном соперничестве в наук, почище, чем в спорте и искусстве, о «друзьях и врагах», о коллегиальных правилах и понятиях… И дело зачастую не в деньгах (академику тогда доплачивали за труд 500 рублей, а членкору 250 руб.), а в новых возможностях взлета и научного развития, которые предоставляли и открывали достигнутые академические звания… И все же Иван Александрович задавался вопросом: не плати государство за академическое звание, рассосался или не рассосался слоновник у академической престижной кормушки?.. Отвечал по-разному, в зависимости от душевного настроения и состояния физической и интеллектуальной формы: «Вряд ли… Никогда… Всякое может быть…»

И еще, не претендуя на неположенное место в иерархии ученых, тянущих научно-исследовательский воз сивых меринов, в один странный миг он приободрил себя на стезе выдвижения и проявления: «А ведь интересен не только полученный здесь опыт, но и интересны наблюдения живой жизни в соревновании дарований и интеллектов из плеяды докторов наук, перепрыгнувших барьеры двух защит диссертаций. Ведь многие претенденты достойны избрания. А сколько недостойных, абсолютно никаких, но требующих для себя незаслуженного признания и упоминания во всевозможных справочниках и энциклопедиях. Но опыт-то на этой стезе уже сам любопытен даже без соответствующего результата и понимания… Амбиции и тщеславие движут многих, кому абсолютно не интересны любопытные детали и факты борьбы и осуществления надежд и мечтаний… Только признание ничего не значит, если нет того, за что можно и нужно признавать исследователя – зависимого и независимого…»

Чисто спортивное начало: с детства любил соревноваться Иван Николаевич, что в индивидуальных видах спорта – в беге, прыжках в длину и высоту, на лыжах и коньках – что в командных, особенно, в хоккее, футболе и прочих. Только любовь к соревнованиям и куражная жажда победы в соревнованиях, по его разумению, была несовместима со средствами нездоровой или подлой конкуренции. Противна победа в соревновании, если достигнута применением недостойных средств и приемов. Схитрить иногда позволительно. Это, как в футболе, потянуть время при вбрасывании мяча из аута при выигрываемом матче. Но сыграть «в кость», чтобы насмерть вырубить соперника, отправив его в больницу, лишь бы выиграть тяжелый принципиально нужный матч – кому это надо? Какого черта такие игры – такой футбол, такой хоккей, как говорил Озеров, нам не нужен…

Вот и в науке, исследованиях Ивану Николаевичу интересно было честно соревноваться и честно побеждать сильнейших соперников на отечественных и зарубежных дорожках и полях… И докторская его диссертация была самого высочайшего мирового уровня, со значительным, сильным опережением достигнутого уровня развития его специализации и тогдашних конкурентов по всем мыслимым и немыслимым параметрам.

Но если наука с ее исследованиями и выборами лучших из лучших – это великолепная, красивая игра, то какой смысл в ней суетиться, химичить и халтурить, рубиться только за коврижки и пьедесталы не по заслугам. А не выдать в результативных прорывных исследованиях нечто удивительное, фантастическое, похожее на умопомрачительные скоростные финты и «сухие листы» Пеле, голевые проходы с шайбой Боброва и Харламова.

Вот и выбрал Иван Николаевич своё спортивную бескомпромиссную стезю в только что организованном академическом институте, которым руководил директор-академик Владимир Андреевич, его бывший аспирантский шеф. И выбор Ивана Николаевича, и переход на новое место работы на стыке рубежных для страны 1986-го и 1987 годов ускорила чернобыльская катастрофа, когда вдруг тот осознал стремительное время распада страны Советов и необходимость сделать свой научно-исследовательский рывок невероятно конкурентного прорыва выше мирового уровня с новыми академическими возможностями.

Но из песни слова не выкинешь, Ивану Николаевичу всегда неудобно будет вспоминать об этом эпизоде своей бурной научно-мистической жизни. Как-то все вдруг накатилось неизвестно откуда странно и нелепо при всей его принципиальной жизненной позиции, не принимающей простых и не простых человеческих отношений, основывающихся на понятиях: «Ты мне, я тебе». Как-то само собой принималось, что при переходе его в академический институт директора-академика, с которым сложились добрые дружеские отношения с давних аспирантских времен, его завлаба и исполняющего обязанности профессора на его кафедре шеф двинет в членкоры на следующих декабрьских выборах 1987-го, через год после чернобыльской катастрофы, перевернувшей все в науке.