— Спасибо, — ответил я, принимая чемодан и передавая его Фоме. — От неси его в мою комнату.
— Слушаюсь, вашество, — ответил слуга, принял посылку и направился к лестнице.
Водитель семьи попрощался и отбыл, я же закрыл за ним дверь и направился к себе, чтобы узнать, что же такого было в этой срочной доставке.
Чемодан стоял у кровати. Я открыл его, вынул и разложил на матрасе дорожные костюмы, несколько тренировочных комплектов, белье и коробка с запонками, часами и зажимами для галстуков. На каждой такой вещице виднелся герб семьи. А на дне обнаружилась записка, написанная бабушкой от руки, которая гласила, что я обязан с гордостью демонстрировать свою принадлежность к роду Чеховых и ни в коем случае не пренебрегать этой необходимостью.
Я положил записку на стол и улыбнулся. На этот раз я решил не спорить с княгиней и оставил коробку на месте. Однако, к шелковым носкам приложил привычные хлопковые. Фома тоже получил приказ, который ему следовало исполнить. Слуга должен был доставить меня в резиденцию, а потом отбыть до новых распоряжений.
С утра, когда Питерский отбыл по своим делам, я спустился в приемную, чтобы там выпить чай и вновь просмотреть закрытые дела. Неизвестно, о чем могли спросить меня на комиссии и хотелось бы подготовиться, чтобы не ударить лицом в грязь.
Но едва я забрал из стола секретаря заявки и разместился в кресле с чашкой чая, в дверь кто-то робко постучал. Словно человек на пороге не решался сделать это резче. Я подошел к окну, чтобы взглянуть на гостя, но так и не смог узнать человека, стоящего на крыльце. Он был худым, со всклокоченными волосами, в темно-сером костюме, который был ему широк в плечах. За спиной у него была котомка, подозрительно напоминающая наволочку, в которую напихали вещей.
В проходе громоздилось несколько чемоданов, которые мне пришлось обойти. Я добрался до двери и распахнул ее.
— Здравы будьте, мастер Чехов, — человек стянул с головы мятую кепку и поклонился мне в пояс.
— И вам не хворать, — нахмурился я, не сразу признав в визитере знакомца.
Когда я видел его в последний раз, то лицо его было припухшим и покрытым желтоватыми кровоподтеками. Сейчас же Евсеев выглядел совершенно иным. Он был осунувшимся, сухим и немного усталым. Но казался здоровым. Я тотчас отошел в сторону и сделал приглашающий жест.
— Проходите.
— Благодарствую, барин, — мужчина вошел в холл. — Только вы зовите меня на «ты». А то мне прям хочется оглянуться и убедиться, что за мной никто не стоит второй.
— Как скажешь, — не стал спорить я. — Тебя уже выписали из лекарни?
— Да. У меня даже справка есть, — Евсеев вынул из кармана свернутую бумагу и протянул ее мне. — Вот! Тут сказано, что я излечен от хворобы и обязуюсь отмечаться весь год у лекаря десятого числа каждого месяца, чтобы тот мог удостовериться, что я не вернулся к прежнему.
— А ты не вернешься? — осведомился я.
— Что вы, барин, — вздохнул мужчина и почесал затылок. — Я ведь только сейчас все стал видеть жизнь, как оно есть. Раньше все даже жизнью назвать нельзя было. Так, существование от рюмки до рюмки. Утром похмелиться стопариком белой, в обед подлечиться кружкой пенного, а вечером набраться чем придется, пока ноги держать не перестанут. По выходным я пил так, что свободных дней и не помню. Просыпался под будильник, понимая, что уже пора выпить, чтоб поправиться да идти опять на работу. И вроде не пропойный пьяница я был, барин. Не тащил ничего из дому. Но ведь и не жил как человек. Последнюю книгу прочел еще когда школьником был. Да и то, потому что учителка была въедливая и заставила это сделать. А опосля я ничего, кроме этикеток с бутылок и табелей на работе не читал.
— Нехорошая жизнь, — признал я.
— И не говорите, — вздохнул мужчина, поправляя на плече котомку. — Мне и желать чего-то другого было некогда. Работа, питейная, лавка во дворе и дом — такая вот карусель меня завертела. А ведь когда-то я другой работы хотел.
— И какой же? — подивился я.