Когда моё такси въезжает в пределы уличной сети с севера или с запада, где нет обособленных хайвеев, поездка по городу оказывается существенно дешевле, чем когда я въезжаю туда с юга. Даже при том условии, что в маршрут не входит «экономная» часть движения по автомагистрали. Есть некая ирония в том, что поднятый на опоры гигантский корпус автомагистрали со съездами, занявшими огромные участки земли, настолько неэффективен для водителей, которым нужен городской центр. Было бы истинным чудом, если бы закрытие дороги, спроектированной как воплощение ошибки номер один, не привело к снижению трафика по крайней мере на 20 процентов. И это без исчезновения хотя бы одного автомобиля.
Ошибка номер два нашла выражение в знаках «нет поворота налево», «остановка запрещена» (в наиболее деловые часы) и «одностороннее движение… одностороннее движение… одностороннее движение», вынуждающих моего водителя ездить кругами, чтобы добраться до нужного места. Эти осложнения были придуманы для того, чтобы убрать с пути машины, реализуя идею скоростного движения. Страна чудес! Было бы удивительно, если при снятии этих затруднений плотность трафика не сократилась бы ещё больше, чем после устранения первой ошибки. Джон Норквист, мэр американского города Милуоки, уже решился на эксперимент, отказавшись от одностороннего движения под лозунгом программы дружественного отношения к водителям.
Главным препятствием для распутывания клубка проблем, порождённых этими двумя ошибками, является застарелая парадигма. Планировщики дорог и инженеры-транспортники откуда-то взяли, что движение значит больше, чем его цель — неуместная аналогия с философской доктриной бытия, — и уверили себя в этом. В основании этой парадигмы так и видишь мальчиков, толкающих игрушечные машины, восторженно приговаривая при этом: «З-з-з» и «Р-р-р».
Студенты, изучающие транспорт как «предмет», не знакомы с давно доступной информацией. Это значит, что их преподаватели считают её несущественной, не относящейся к делу. Почтённая, несмотря на её сомнительность, парадигма подобна яду. Пропитывая все вокруг, она разрушает жизнь сообществ, растрачивает время, энергию и территорию, загрязняет атмосферу и угрожает независимости стран с большими залежами нефти. Это яркий пример того, как лженаука надевает маску науки, которую она предала. Сначала в опоре на неверное определение цели был поставлен непродуктивный вопрос. За этим последовала ошибочная формулировка гипотезы. За этим игнорировались факты. Когда накопившиеся факты уже невозможно стало игнорировать, в этом не увидели шанс постановки продуктивных вопросов. Знание о транспортных коммуникациях утратило возможность превратиться во внутренне непротиворечивую, развивающуюся систему.
Тем временем каждый год из стен университетов выходит очередная когорта выпускников. Это ещё одно доказательство того, что образование полностью сдалось на милость гонки за дипломами. Остаётся поражаться студентам. По-видимому, они достаточно удовлетворены получением диплома, чтобы не беспокоиться об отсутствии образования. Диплом и впрямь может быть для них недурной инвестицией, но это скверное капиталовложение для общества.
Следующий пример демонстрирует, как единственная ошибка в самореализации научного образа мышления может стать изменой науке. На этот раз это ошибка в выборе исследовательской стратегии.
В XIX веке три замечательных учёных заложили основы всей современной системы здравоохранения. Я уже называла двух из них: Луи Пастера, парижского химика и бактериолога, и Джона Сноу, лондонского врача и патолога, обнаружившего, что холера распространяется через заражённую питьевую воду. Сноу обнаружил, что ареал максимального количества заболеваний в центре Лондона обозначился вокруг вполне определённого источника — водоразборной колонки на Брод-стрит.
Чтобы убедиться в достоверности своей гипотезы, Сноу проследил каждую аномалию (случаи заболевания в других местах, спады смертности и тому подобное) и представил факты связи каждого отдельного случая с колонкой на Брод-стрит, тщательно выстроив из хаоса упорядоченность. Его работа имеет ценность классического произведения не только по результатам, но и по чрезвычайной тщательности обработки свидетельств. Когда Сноу представил свои доказательства правительственным чиновникам в Лондоне, те незамедлительно распорядились снять рычаг насоса колонки, и эпидемия прекратилась. Гипотеза Сноу была проверена реальностью мира и оценена по достоинству.
Третьим в замечательной троице стал доктор Эдуард Дженнер. Он заметил, что английские молочницы, заразившиеся коровьей оспой, не заражались истинной оспой. Он высказал гипотезу, что мягкая форма болезни служит защитой от её опасной формы. Дженнер выдвинул концепцию предохраняющей вакцинации, вследствие чего не только сама оспа перестала быть постоянной угрозой, но и был сформирован фундамент для создания всех видов защитных вакцин. В конечном счёте — фундамент для познания иммунной системы человека. Дженнер соотнёс индивидов, переболевших коровьей оспой, с теми, кто ею не переболел. Все современные статистические методики, соотносящие индивидов с индивидами (например, когда одним дают лекарство, а другим плацебо), выросли из великолепного анализа Дженнера, опиравшегося на детективное расследование различий между индивидами. Именно таким образом были выявлены болезни, источником которых является авитаминоз. Таким же образом испытывают на людях новые лекарства, предварительно испытав их на животных. Точно так же получаются оценки различных тестов для обнаружения рака на ранних стадиях и тому подобное.
Обе эти методики — сопоставление условий места по доктору Сноу и сопоставление индивидов по доктору Дженнеру — ценные исследовательские инструменты, если их применяют правильным образом. Любая из них теряет смысл, если её применение не отвечает норме. Именно в этом суть другого примера опасного отхода от научного способа организации мысли.
Летом 1995 года на Чикаго обрушилась нестерпимая жара, усугублённая высокой влажностью и значительной концентрацией озона в атмосфере. Между 14 и 20 июля число пациентов в приёмных покоях больниц выросло на тысячу с лишним: инфаркты, обезвоживание организма, тепловые удары, почечные кризы. Многие жертвы инфаркта не перенесли его. Большинство прочих вылечили после пребывания в палатах экстренной терапии, но сотни умерли раньше, чем их довезли до больниц.
Смертность в Чикаго за эту неделю превысила средний для жаркой недели уровень на 739 случаев. С этим не могли справиться морги, так что местная фирма предоставила городу в распоряжение свои рефрижераторы на колёсах, чтобы патологоанатомы могли выполнить свою работу. Но даже с этой помощью не удавалось полностью справиться с множеством трупов, в большинстве своём — бедных стариков.
Перегруженные электротрансформаторы выходили из строя. Из-за этого в ряде районов перестали функционировать лифты, кондиционеры и телевизоры[26]. Стариков, обитающих в высотных домах, включая дорогие доходные дома, приходилось выносить на руках из перегретых квартир. Ошалевшие от жары подростки открывали уличные гидранты, из-за чего расход воды удвоился, в сетях упало давление, и во многих домах воды не было несколько дней.
Накануне тепловой волны метеорологи предупреждали жителей о необходимости включить кондиционеры, в изобилии пить воду и укрываться в прохладных местах. Наиболее драматическим обстоятельством стало то, что множество умерших стариков были обнаружены в перегретых квартирах с закрытыми окнами и запертыми дверями. Бывало, что эти несчастные отказывались от помощи обеспокоенных соседей и не могли найти облегчение в кондиционированных магазинах по соседству.
Когда жара спала, большая группа исследователей из CDC (Американского центра контроля и предупреждения заболеваний) прибыла в город, чтобы выяснить, каким образом можно избежать повторения сходных несчастий в будущем. Исследователи тщательно сопоставляли каждый смертельный случай с условиями, которые, по их предположению, позволили сходным индивидам благополучно пережить катастрофу. Выживших отбирали случайным образом из разных частей города. Весь этот ускоренный подвиг Геракла, в который оказались вовлечены восемьдесят полевых исследователей, их руководители и высокопоставленные организаторы, не стоил и ломаного гроша. В результате всех этих трудов выяснилось лишь то, что и так было известно. У тех, кто скончался, не было воды, не было кондиционера, они не покидали домов, чтобы найти облегчение в прохладном месте. Наконец, их вовремя не обнаружили. На самом деле такое исследование было более чем бесполезным. Выжившие различались тем, как именно им удалось найти средства облегчения. Результаты исследований уводили в сторону, поскольку позволили винить самих несчастных. В конце концов, это они плохо за собой смотрели. Солидный медицинский журнал Новой Англии придал добавочную респектабельность этим изысканиям, опубликовав их без критических комментариев по поводу принятой методологии.
Совершенно иначе поступил молодой социолог из Нью-Джерси Эрик Кляйненберг. Будучи родом из Чикаго, он обратил внимание на то, что некоторые районы города дали существенное превышение количества смертей по сравнению с другими. Его способ мышления напрямую происходит от того типа детективной работы, который в своё время использовал доктор Сноу. Он тоже провёл сопоставление, но соотносил не индивидов, а соседские сообщества. Он выбрал для сравнения два района с почти идентичными условиями микроклимата и со сходной пропорцией стариков. Между двумя районами — Северным и Южным Лондейлом — было огромное различие: в первом было зарегистрировано 40 смертельных случаев на 100 000 человек, тогда как во втором — только 4, в десять раз меньше. Кляйненберг решил, что в природе такого перепада стоит разобраться.
Его наблюдения, демографическая и историческая часть изысканий, содержание бесед с пережившими беду и их соседями в обоих районах опубликованы в книге «Тепловая волна», снабжённой подзаголовком «Социальный анализ чикагского бедствия». В отличие от штудий CDC, эта книга содержит множество такого, что не было известно никому: о контрасте поведенческих рисунков пожилых людей в двух городских зонах и об элементарных причинах, обусловивших то или иное поведение во время кризиса.
В Северном Лондейле, где смертность была особенно высока, старики отучились передвигаться по своему району. Собственно говоря, у них не было для этого причин. Это своего рода пустыня в коммерческом и социальном смыслах — почти лишённая магазинов и других общественных мест. Старики фактически не знали владельцев магазинов, которые могли бы приютить их в прохладном помещении. К тому же они боялись выходить из дома, опасаясь, что квартиры ограбят в их отсутствие. По той же причине они боялись незнакомцев, звонивших в дверь, чтобы удостовериться в том, нужна ли им помощь. В период кризиса они вели себя так, как привыкли себя вести в месте, где нет и следа хорошо функционирующего сообщества. Это, пожалуй, было наиболее жуткое в исследовании Кляйненберга.
В Южном Лондейле, где уцелело несопоставимо больше потенциальных жертв, все диаметрально противоположно. Пожилые люди часто выбираются наружу. На живых, полных людей улицах для них достаточно привлекательных мест. Они знают магазины и их продавцов, так что не испытывали смущения, прося зайти внутрь поостыть и попить воды. Они не опасались оставлять квартиры и не боялись тех, кто заглядывал их проведать, тем более что многих волонтёров они уже знали в лицо или были с ними лично знакомы. Они в условиях кризиса тоже вели себя так же, как обычно, но только в условиях живого, полноценно функционирующего сообщества.
Кляйненберг углубился в исследование истории возникновения столь острого контраста. Все указывает на то, что в основе лежит качественное различие плотности населения в этих двух районах. Большинство прежних обитателей Северного Лондейла выехало в пригороды, и на их месте не появились новые жители. При столь разреженной населённости торговле было невыгодно держать там магазины. Южный Лондейл сохранил достаточно жителей, чтобы торговля ощущала себя там комфортно. Более того, он привлёк новосёлов, и в таком множестве, что жилья для желающих не хватило. Но это был минимальный недостаток в сравнении с пустынностью Северного Лондейла.