Таким образом, согласно этим теориям, в «естественном состоянии» (если такое когда-либо вообще существовало) человек ведет непрерывную войну. Наша единственная надежда – цивилизация, как пишет Стивен Пинкер в своей книге «Лучшее в нас: почему насилия становится меньше» (The Better Angels of Our Nature: Why Violence Has Declined, 2011), в которой он преподносит шимпанзе как наиболее перспективную модель для выяснения нашего происхождения. Пинкер считает решением всех наших проблем культурный прогресс. Нам нужно обуздать инстинкты – иначе мы будем вести себя как шимпанзе. Этот безоговорочно фрейдистский посыл (Зигмунд Фрейд рассматривал цивилизацию как механизм подавления наших основных инстинктов) глубоко укоренился на Западе и не теряет популярности. Между тем организации, защищающие права человека, и специалисты по культурной антропологии не приемлют неизбежно следующий из этих теорий вывод, будто у дописьменных народов не утихают кровопролитные распри. Этот миф очень удобно использовать для оправдания нарушения прав этих народов. Возможно, отдельные немногочисленные племена и ведут себя подобным образом, но, как утверждают оппоненты, чтобы подтвердить кровожадную пинкеровскую версию нашего происхождения, нужен крайне избирательный подход к антропологическим данным. «Дикарь», вопреки стереотипному образу, совершенно не обязательно означает «свирепый»[167].
В заявлении, что «цивилизация нам поможет», самое странное то, что при столкновении покорителей новых земель с дописьменными народами кровожадную жестокость проявляли как раз первые. И когда британцы открыли Австралию, и когда пилигримы высадились в Новой Англии, и когда Христофор Колумб прибыл в Новый Свет. Даже если коренное население выходило к чужестранцам с дарами и предложением дружбы, завоеватели все равно знали только одно – местных нужно истребить. Колумб, встретив людей, которые и шпаги-то в глаза не видели, способен был лишь подивиться тому, как легко его пятьдесят солдат уничтожили целое племя. Вот и все облагораживающее воздействие цивилизации[168].
Я же предпочитаю отталкиваться в своих гипотезах не от истории человечества, а от естественных способностей приматов к улаживанию конфликтов. В основном им прекрасно удается поддерживать мир. Поверить не могу, что, полемизируя о своем эволюционном прошлом, мы до сих пор оглядываемся на Фрейда и Лоренца, не говоря уже о Гоббсе. Идея, заключающаяся в том, что достичь оптимального уровня социальности человек может, лишь подавляя свою биологическую природу, давно себя изжила. Она не согласуется с тем, что нам известно об охотниках-собирателях и о других приматах, а также с данными современной нейрофизиологии. Кроме того, она предполагает поэтапный процесс – будто бы сначала у нас преобладало биологическое начало, а затем появилась цивилизация, тогда как на самом деле биологическое и социальное в человеке всегда шли рука об руку.
Цивилизация – это не некая внешняя сила, это и есть мы. Человек никогда не был ни «абиологичным», ни «акультурным». И потом, почему мы всегда рисуем свою биологическую природу в самом черном цвете? Мы выставляем природу «злодейкой», чтобы самим на ее фоне выглядеть героями? Социальная жизнь приматов – значительная составляющая нашего прошлого, как и сотрудничество, дружба, эмпатия. Главная наша стратегия выживания – общинность. Социализация, забота друг о друге, умение ладить с окружающими у приматов в крови, и то же самое относится к человеку. Цивилизация дарит нам много хорошего, но воспользоваться она при этом может лишь имеющимися способностями и склонностями, ничего нового она не изобретает. Она работает с тем, что мы готовы ей предложить, в том числе и многовековую способность к мирному сосуществованию.
Арди может о многом нам поведать, и, даже если мы пока расходимся во мнениях насчет рассказанного ею, пора начать обсуждать эволюцию человека без непременного боя тамтамов за кадром. Да, у нас бывают темные периоды, когда мы не уступаем шимпанзе в жестокости и стремлении доминировать, но в светлые периоды мы чутки и дружелюбны, как бонобо.
Женская власть
Мама была главной самкой в колонии шимпанзе в Арнеме. Хотя доминировать над взрослыми самцами физически она не могла, властью и влиянием она превосходила большинство из них. Я знал и других выдающихся самок шимпанзе, которые умели постоять за себя, вертели самцами как хотели (вырывали еду у них из рук, отталкивали с удобного места) и играли настолько важную роль в жизни группы, что каждый старался заручиться их поддержкой.
Однако шимпанзе далеко в этом плане до бонобо. В дикой природе альфа-самке бонобо ничего не стоит выйти гордой поступью на поляну, волоча за собой огромную ветку, – и все расступаются, предпочитая наблюдать это зрелище со стороны. У самок бонобо в порядке вещей прогонять самцов и прибирать к рукам крупные фрукты, чтобы поделить их между товарками. Плоды анонидиума весят до 10 кг, а плоды трекулии, хлебного дерева, – до 30 кг, почти столько же, сколько взрослый бонобо. Как только такой гигантский плод обрушивается на землю, его тут же присваивают самки и редко считают нужным поделиться с самцами, выпрашивающими у них лакомство. Отдельные самцы могут оттеснять отдельных самок, особенно тех, что помоложе, но в общем и целом самки доминируют над самцами[169].
Такое происходит не только в дикой природе, аналогичную картину я наблюдал в каждом зоопарке, где мне довелось побывать. Во главе колонии бонобо неизменно стоит самка. Единственное исключение – если в зоопарке содержится только один самец и одна самка. Самцы бонобо крупнее и сильнее самок, и клыки у них длиннее, так что в паре верх будет одерживать самец. Но стоит колонии разрастись и появиться второй самке – мужскому господству приходит конец. Самки всегда объединяются, если самец пытается угрожать одной из них. Появление других самцов уже мало что изменит, поскольку в отличие от шимпанзе, которые легко сколачивают коалиции, самцы бонобо к объединению не склонны.
Бонобо, разумеется, очень симпатичны феминисткам, которые превозносят их в посвящениях к своим книгам, – как Элис Уокер, которая благодарила Жизнь за их существование. Если шимпанзе решают сексуальные проблемы силой и властью, то бонобо решают проблемы власти с помощью секса. Сексом они занимаются в любых возможных комбинациях, в том числе с представителями своего пола. Однако ученые и журналисты усиленно сопротивляются возведению бонобо на пьедестал, поскольку уж слишком идиллическая получается картина. Что если эти «хиппи» из животного мира – просто «политкорректная» выдумка на потребу левых либералов? Один журналист даже добрался до Демократической Республики Конго в попытке доказать, что бонобо совсем не так миролюбивы, как их изображают. Из своей поездки он привез один-единственный очерк о том, как бонобо охотился на дукера. Хотя карликовая антилопа благополучно ускользнула, журналист не преминул расписать в красках, как бонобо мог бы задрать ее и съесть. Между тем никакого отношения к обсуждаемой теме этот эпизод не имел, поскольку хищничество – это не агрессия. Охотиться побуждает голод, а не конкуренция.
Незнакомые с этим видом ученые критикуют тех, кто осмеливается называть самцов бонобо подчиненными. Лучше считать их «галантными», утверждают они, поскольку своим влиянием слабый пол определенно обязан снисходительности сильного. Кроме того, доминирование самок вряд ли так уж важно, поскольку проявляется только при дележе пищи. Очень странный аргумент, поскольку, если и существует критерий, применимый ко всем животным планеты без исключения, он именно в этом и состоит: если особи А позволено отгонять особь В от еды, особь А называют доминирующей. Основоположник изучения бонобо, японский полевой исследователь Такаёси Кано, двадцать пять лет наблюдавший за ними в заболоченном лесу, отмечал, что как раз на распределении пищи и строится доминирование самок. Если это важно для них, значит, должно быть важно и для исследователей. Как подчеркивает Кано, даже если никакой пищи поблизости нет, взрослые самцы все равно демонстрируют подчинение при виде приближающейся высокоранговой самки[170].
Эта коллективная женская власть тем более удивительна, что самки бонобо не состоят между собой в родстве. Они лишь подруги, не родня. В период полового созревания самка покидает свое сообщество и уходит к соседям, где ее берет под опеку кто-нибудь из самок постарше. То есть на новой территории у нее обычно никого из родных нет. Я называю складывающееся в результате ядро женской власти «вторичным сестричеством», поскольку состоящих в нем самок побуждают к сестринской солидарности общие интересы, а не кровные узы. За последние годы нам удалось пополнить свои знания об этих связях между самками благодаря возобновившемуся изучению диких бонобо, которое из-за войны пришлось надолго прервать. Проводить полевые исследования в одном из самых труднодоступных лесов мира крайне тяжело, однако японский ученый Наоко Токуяма сумел собрать ценнейшие данные о сотрудничестве самок. В основном они объединяются в ответ на посягательства самцов. Если самкам шимпанзе приходится страдать от самцов и даже иногда переживать гибель детеныша от их рук, самки бонобо ничего подобного не потерпят. Высокоранговые старшие самки всегда вступятся за младших, если тех начнут донимать самцы. Благодаря этому «сестринскому» товариществу, позволяющему обуздать самцов, самки бонобо ведут относительно беззаботное существование[171].
Гораздо меньше нам известно об отношениях доминирования среди самок. Обычно у них имеется выраженная альфа – в случае бонобо она будет еще и всеобщей альфой, главенствующей над всеми, не только над самками. Однако борьба за этот статус ведется совсем не такая напряженная, как у самцов шимпанзе. Все потому, что самкам почти нечего проигрывать, у них не так много поставлено на кон. С точки зрения эволюции главное для животного – распространить свои гены. У самцов в этом плане преимущество, поскольку главенствующая позиция позволяет оплодотворить множество самок. Для самок же эволюцией прописаны принципиально иные правила игры: независимо от статуса и количества партнеров для спаривания детеныш в результате беременности все равно появится только один. Из-за того, что продолжение рода устроено именно так, самцу высокий статус приносит больше бонусов.
Однако самки бонобо и тут находят выход. В иерархических состязаниях они всеми силами поддерживают своих сыновей. Самые яростные стычки между бонобо возникают, когда самки включаются в борьбу своих отпрысков за статус. Самцы бонобо рвутся к вершинам иерархии, держась за материнскую юбку, и в результате высокоранговые матери получают возможность увеличить число внуков. Возьмем, например, дикую альфа-самку Каме, имевшую не менее трех взрослых сыновей, старший из которых был вожаком. Когда Каме начала дряхлеть, она уже не так рвалась защищать своих детей, и сын бета-самки, должно быть, почувствовав это, принялся задирать сыновей Каме. Его собственная мать стояла за него горой, не боясь нападать ради него на альфа-самца. Выяснения отношений продолжались, пока две матери, обменявшись оплеухами, не сцепились в драке, и бета-самка не пригвоздила Каме к земле. Оправиться от такого позора Каме уже не смогла, и вскоре ее сыновья опустились на средние ступени иерархической лестницы. После смерти Каме их оттеснили окончательно, а на вершине воцарился сын новой альфа-самки[172].
Ближайшая параллель, которую мы находим в человеческом обществе, – жестокая конкуренция и интриги среди рабынь-наложниц в гареме султанов Османской империи. Некоторым из этих рабынь удавалось сравняться в статусе с законными женами султана, и сыновей они растили для султанского трона. Взойдя на престол, победитель неизменно приказывал казнить всех своих братьев, чтобы дальнейший род шел только от него. Просто мы, люди, всегда действуем более радикально, чем бонобо.
Хотя самцы были и будут одержимы властью сильнее, чем самки, тяга к ней свойственна не только мужскому полу. И все же нельзя отрицать, что в человеческом обществе женщинам с политическими амбициями приходится преодолевать особые препятствия. Одно из них заключается в том, что, если для мужчины привлекательная внешность – это плюс (вспомним Джона Кеннеди или Джастина Трюдо), для женщин все несколько сложнее. Это связано с сексуальным соперничеством, которое включается у избирателей, половину которых составляют женщины, а половину – мужчины. Привлекательных женщин, особенно детородного возраста, другие женщины воспринимают как соперниц, поэтому их голоса кандидатке завоевать труднее. Джон Маккейн, борясь в 2008 г. за президентский пост с Бараком Обамой, выбрал в качестве будущего вице-президента относительно молодую Сару Пэйлин. Мужчины, судя по отзывам в СМИ, сочли этот ход блестящим – Пэйлин называли «красоткой» и «секс-бомбой», но никто, кажется, не подумал, что их вожделение отнимет у нее голоса женской части избирателей. Обама же не особенно впечатлил мужскую аудиторию (49 % голосов против 48 % у Маккейна), но отыгрался за счет значительного перевеса у женской (56 % против 43 %).
Женщины обретают потенциал в большой политике только после выхода из детородного возраста, когда перестают притягивать оценивающие мужские взгляды. Все современные государственные руководительницы – Голда Меир, Индира Ганди, Маргарет Тэтчер – уже пережили менопаузу. Самая влиятельная женщина наших дней, канцлер Германии Ангела Меркель, старается в принципе не подчеркивать свой пол, одеваясь как можно нейтральнее. Меркель – опытный и проницательный политик, мужчинам ее не запугать. Принимая Меркель в 2007 г. у себя на «даче», Путин привел своего лабрадора, прекрасно зная, что гостья боится собак. Однако уловка не удалась, Меркель, хоть и занервничала при виде собаки, не дрогнула перед ее хозяином. «Я понимаю, почему он вынужден так поступать: он доказывает, что он мужчина. Он боится собственной слабости», – сообщила она журналистам[173]. Маневр Путина в очередной раз подтвердил, что мужчины всегда пытаются добиться превосходства путем запугивания.
Судя по тому, что на отлучение от власти мужчина реагирует точно так же, как младенец, у которого отобрали погремушку, тяга к господству укоренена в нас очень глубоко. Хотя мы и недооцениваем эмоции, которые управляют нашей жизнью и общественными институтами, они стоят за всем, что мы делаем и чем являемся. Желание контролировать других движет многими социальными процессами и структурирует сообщество у приматов. Этот мотив прослеживается повсюду – от сражений Трампа и Клинтон за должность главы страны до драк между матерями бонобо за статус сыновей. Стремлению к власти мы обязаны грандиозным достижениям под руководством вдохновляющих лидеров, и по его же вине мы оставляем за собой кровавый след – в том числе и политических убийств, которые для нашего вида не редкость.
Эмоции могут быть и «хорошими», и «плохими», и «отвратительными» – как у животных, так и у нас.
6. Эмоциональный интеллект