Следующий этап испанского интереса к востоку ознаменовался планами Филиппа «найти путь[1172] от Западных островов до Новой Испании (Мексика)». Пятью годами позже пять кораблей с командой из 350 человек вышли из мексиканского порта Барра-де-Навидад. Штурманом экспедиции был (если не формально, то фактически) отец Андрес де Урданета — участник спасательной экспедиции 1525 года, который по возвращении стал монахом-августинцем. Поскольку он как духовное лицо не мог возглавить экспедицию, его попросили назначить командующего, и он выбрал Мигеля Лопеса де Легаспи. Флотилия отправилась на запад и двигалась между 9° и 13° северной широты. Сделав по пути остановку на острове Гуам, испанцы добрались до Филиппин, провозгласили их испанской территорией и основали единственную колонию Испании в Азии. При пересечении с востока на запад, кроме огромных расстояний, приходилось сталкиваться еще с несколькими проблемами. Труднее всего было найти ветра, благоприятные для пересечения Тихого океана с запада на восток, что не удавалось испанским мореплавателям более сорока лет. Первого июня 1565 года, с началом юго-западного муссона, Урданета отправился в обратное плавание на галеоне «Сан-Пабло», где он считался штурманом. Пройдя через пролив Сан-Бернардино, к северу от острова Самар, Урданета продолжил двигаться на северо-восток, пока не нашел западные ветра около 39° северной широты. Испанцы плыли на восток почти пятнадцать недель и уже на подходе к Северной Америке начали смещаться к югу. Впервые они вступили на землю на острове Сан-Мигель, недалеко от современного Лос-Анджелеса. Продолжая двигаться на юг, 8 октября они достигли Акапулько.
Успех испанцев на Филиппинах в значительной степени зависел от того, как сложатся их отношения с китайцами, которые уже давно там обосновались. В 1571 году испанские моряки из Манилы спасли экипаж китайского судна, потерпевшего крушение около Миндоро. Этот благородный жест принес испанцам значительные дивиденды. На следующий год китайские торговцы вернулись в Манилу, и таким образом «было заложено начало[1173] оживленной торговли». В обмен на американское серебро китайцы привозили шелк, «тонкий золоченый фарфор и другую керамику», росный ладан, мускус и пряности, которые доставляли на португальских судах из Макао. Торговля между противоположными берегами «испанской лужи», как стали называть Тихий океан, официально ограничивалась двумя кораблями водоизмещением до трехсот тонн в год, но подобными правилами часто пренебрегали, и к началу XVII века для этого маршрута уже стали строить суда водоизмещением в тысячу тонн. До 1815 года по крайней мере один манильский галеон пересекал Тихий океан в обе стороны. Несмотря на то, что на этих кораблях перевозили огромные богатства, за всю историю маршрута было захвачено всего четыре галеона — все английскими пиратами и каперами.
Португальцы возражали против испанской колонизации Филиппин, которые очевидным образом лежали в португальской сфере влияния, но поскольку на Филиппинах не было никаких ценных пряностей, протесты были довольно вялыми. Тем не менее споры продолжались до 1750 года, когда две страны согласились отменить все границы,[1174] установленные буллой
Глава 15
Зарождение мировой торговли
Колумб и Васко да Гама, открывшие европейцам трансатлантический путь в Америку и маршрут в Азию в обход мыса Доброй Надежды, положили начало так называемой эпохе экспансии. Беспрецедентность ее не только в том, что вместе с мощными миграционными потоками мир захлестнули перекрестные потоки идей и материальных благ (а также флоры, фауны и патогенных организмов), но и в том, что впервые за все время в авангарде глобальных перемен оказались европейцы. Это не значит, впрочем, что масштабные и значимые трансформации они инициировали повсюду. На американском континенте — определенно, а в Азии и Африке они «копошились словно блохи на шкуре»,[1175] почти не влияя на сложившиеся исстари торговые связи и институты управления. Владычество европейцев в Индостане, Юго-Восточной Азии, Китае и Африке установится не раньше XVIII–XIX веков, однако обеспечить его удастся лишь благодаря превосходству Португалии на море, отточенной коммерческой хватке итальянских, нидерландских и английских торговцев и распространению юридических доктрин канонического и гражданского права законоведами от Средиземноморья до Балтики. И хотя инициативу в мореплавании брала на себя то одна европейская держава, то другая, в общем и целом безраздельной владычицей морей вплоть до конца XIX века все равно оставалась Европа.
Испания, Португалия и Атлантика
Несмотря на очевидное сходство (несгибаемая христианская вера, закаленная Крестовыми походами и горнилом антимусульманской Реконкисты; географическое положение на развилке между Средиземноморьем и Атлантикой; открытие и покорение атлантических архипелагов), к удовлетворению своих имперских амбиций Испания и Португалия шли диаметрально противоположными путями, что и определило разницу в их дальнейшей судьбе. Португальцы попытались внедриться в обширную, динамичную, разветвленную и сложную систему азиатской торговли, складывавшуюся с древних времен. Испанцы же быстро осознали, какое непаханое поле коммерческих возможностей открывает для морской торговли американский континент. По другую сторону преодоленной Атлантики Колумб не обнаружил ни налаженных морских перевозок, ни портов; судостроение и навигация тоже ни в какое сравнение не шли с евроазиатскими. Испанцы могли спокойно осваивать трансатлантические маршруты, не опасаясь соперничества со стороны других европейцев, которым недоставало средств и мотивации, чтобы конкурировать с Испанией в Атлантике. Оспорить притязания испанцев могли бы разве что португальцы с их мощным флотом и богатым опытом мореплавания, однако им было не с руки нарушать Тордесильясский договор, тем более что в первые полвека после путешествия Колумба заокеанские владения Испании особой ценности не представляли. Этим и объясняется хоть и беспорядочный, но стремительный рост испанской империи за счет американских земель.
Координационным центром заокеанской испанской империи выступала Каса де Контратасьон — «торговый дом», учрежденный Изабеллой Кастильской в Севилье в 1503 году. Агентство занималось самыми разными делами, связанными с заокеанской торговлей и освоением Америки: регулировало потоки эмигрантов, собирало налоги и пошлины, выдавало лицензии лоцманам, отправляло торговое право в колониях и вело учет открываемым землям — отмечаемым на
Закрепившись на Эспаньоле и Кубе, испанские завоеватели совершали все более дерзкие вылазки вдоль побережья и в глубь Северной и Южной Америк. Среди самых громких побед — покоренная Эрнандо Кортесом ацтекская империя со столицей в Теночтитлане (Мехико) и завоеванная Франсиско Писарро империя инков, протянувшаяся на тысячу миль вдоль Анд от Эквадора до Чили. На месте поверженных держав были основаны вице-королевства — Новая Испания (от современной Мексики до границы Панамы) и Перу соответственно. Когда в 1540-х годах в Потоси (Боливия) и Сакатекасе (Мексика) начали добывать серебро, груженные драгоценным металлом испанские корабли оказались лакомым куском для французских, английских и голландских корсаров.
В 1564 году Каса де Контратасьон издала приказ всем трансатлантическим судам для укрепления безопасности ходить в составе одного или двух конвоев. Как правило, новоиспанская флотилия брала курс на Сан-Хуан-де-Улуа (остров в виду мексиканского города Веракрус) в июле,[1178] а флотилия Тьерра-Фирме — на колумбийскую Картахену и панамский Номбре-де-Диос в марте — мае. Обе флотилии шли через Канары и Карибы (обычно Доминику), переход занимал около месяца. Недели через две корабли Тьерра-Фирме уже швартовались в Картахене, тогда как идущим в Новую Испанию требовался еще месяц или больше с учетом захода в Пуэрто-Рико для пополнения припасов. На обратном пути флотилии иногда встречались в Гаване, однако в любом случае стремились войти в Багамский пролив к августу, до того как достигнет пика сезон ураганов.
Испанцам пришлось открывать в Новом Свете собственные порты, но из-за сезонного характера трансатлантической и тихоокеанской торговли, а также стремления конкистадоров в первую очередь освоить, объединить и подчинить материковые земли, порты строились наспех, были малонаселенными и почти не имели инфраструктуры. Статус главных на атлантической стороне принадлежал Гаване и Веракрусу. В стратегически выгодно расположенной на северном побережье Кубы Гаване, ставшей одним из основных испанских оплотов в Америке, встречались идущие в Испанию конвои. Веракрус считается основанным в 1519 году, однако год спустя, по свидетельству одного из торговцев, там не было «ни дома, ни хижины, ни воды, ни дров — голый песчаный берег»,[1179] и даже через восемьдесят лет в нем насчитывалось лишь четыреста испанских домов.[1180] Картахена, позаимствовавшая название у столицы древнефиникийского государства, располагалась на берегу крупного залива, прикрытого с моря островом Тьеррабомба, что (учитывая также относительно благоприятный климат и близость Панамского перешейка) делало ее идеальным портом приписки для флотилии Тьерра-Фирме.
Пути испанцев к Перу с его серебром упирались в кишащий болезнями Панамский перешеек с портами Номбре-де-Диос (в 1597 году его сменил Портобело) на карибском побережье и Панамой на тихоокеанском. Громкие названия принадлежали унылым захолустным городишкам, похожим на кладбища, которые оживали только на время погрузки и выгрузки бесценного содержимого корабельных трюмов (серебро везли на восток, европейские товары — на запад). Как писал в 1546 году один из побывавших там: «Эти два города настолько зачумлены, что из сотни прибывших не останется месяц спустя и двадцати избегнувших заразы, а большинство заболевших погибает».[1181] На обратном пути в Гавану в море были погребены двадцать шесть спутников автора этой цитаты. Грузы из Панамы принимал Кальяо, порт при столице вице-королевства Перу Лиме, куда приходили также суда из Вальпараисо. Главная верфь на тихоокеанском побережье находилась в эквадорском Гуаякиле, где легче было добывать дерево и смолу, тогда как расположенная к югу от Кальяо Арика (заложенная в 1545 году) обслуживала горные копи Потоси. Переправлять серебро тихоокеанским маршрутом через Панаму вынуждали политические соображения. Возить серебро из Потоси в Буэнос-Айрес, а оттуда через Атлантику было бы гораздо дешевле и быстрее,[1182] однако под нажимом вице-королевства Перу порт на Рио-да-ла-Плата был официально закрыт в 1594 году. Торговля в Буэнос-Айресе до 1776 года оставалась нелегальной, а модернизировать порт начали только в XIX веке.
Аналогичным образом севильские купцы не давали развернуться во всю мощь торговле между Мексикой и Перу на тихоокеанском побережье, а к северу от Панамы портов насчитывались единицы. Основными были Реалехо (Коринто) в Никарагуа,[1183] располагавший судоверфью и легким доступом к Карибам через озера Манаус и Никарагуа и реку Сан-Хуан, а также Уатулько — разграбленный в 1597 году Томасом Кавендишем, после чего конечным пунктом восточного маршрута манильских галеонов стал Акапулько. (По Тордесильясскому договору испанские суда не могли ходить из Испании на Филиппины через Индийский океан.) Как и Номбре-де-Диос и Портобело, Акапулько — удобная гавань на кишащем заразой побережье — оживал лишь во время захода кораблей. Морякам, которые после пяти-шести месяцев в море едва держались на ногах от недоедания и болезней, приходилось восстанавливать силы в хлипких хижинах и палатках, прежде чем пускаться в 450-километровый переход до Мехико.[1184] (Оставшийся путь на запад до Филиппин занимал всего три месяца.) Другой функции, кроме приема манильских галеонов, у Акапулько не было. Как и остальные испанские порты в Америке, он существовал только для сообщения между метрополией и вице-королевствами, а Филиппины, хоть и отделенные восемью тысячами миль Тихого океана, принадлежали Новой Испании. Прошло несколько столетий, прежде чем в американских портах закипела такая же бурная торговая жизнь, как в евразийских и африканских.
Работорговля, пряности и Португальская Индия
Местный рабский труд в испанских колониях Америки почти не использовался — порабощать коренное население запрещалось королевским указом, а кроме того, те из аборигенов, кого не скосили привезенные из Старого Света болезни, не имели даже самых примитивных навыков обращения с неизвестными им сельскохозяйственными культурами (пшеницей и сахарным тростником), скотом (коровами, свиньями и овцами) и техникой (на рудниках и сахарных мануфактурах). Тордесильясский договор, дававший португальцам исключительные права на торговлю с Африкой, обеспечил им стабильный приток рабской силы из разных африканских королевств. В число изначальных торговых партнеров Португалии входило и Конго — в 1491 году конголезский король Нзинга принял христианство (взяв португальское имя Жуан), и его наследники-христиане продолжали продавать рабов Португалии. В 1540 году правитель Конго Афонсу с гордостью писал португальскому королю Жуану III: «Поставьте все [северные] гвинейские земли против одного Конго, и вы увидите, что Конго дает больше их всех вместе взятых… Ни один другой правитель в здешних местах не ценит португальские товары, как ценим их мы. Мы содействуем торговле, поддерживаем ее, открываем рынки, дороги и рынки [sic], где выставляются на продажу отборные единицы [крепкие рабы-мужчины]».[1185]
Работорговля в XVI веке набрала обороты. Хоть порочная суть процесса и теряется за сухими цифрами, статистика достаточно красноречива: за первую четверть века через океан переправлены 12 000 рабов, за вторую — 40 000 и еще 60 000 с 1550 по 1575 год. Учитывая, что за тот же период в Новый Свет перекочевало еще 240 000 белых европейцев, демографическая передислокация получилась беспрецедентная. Первых рабов из Африки привезли на американский континент в 1530 году, однако затем приток резко увеличился в связи с развитием сахарных плантаций в Бразилии. Колонизация страны португальцами началась с основания в 1532 году поселения Сан-Висенти близ Сантуса, в 1549 году был заложен Салвадор-да-Баия — первая колониальная столица Бразилии и ее главный порт. За последнюю четверть века в Бразилию переправили еще не меньше 50 000 африканцев,[1186] однако труд был настолько каторжным, а условия содержания настолько негуманными, что к 1600 году в живых оставалось не больше 15 000. Тем не менее сахарное производство росло, и количество курсирующих между Ресифе и Лиссабоном судов увеличилось с сорока в 1584 году до ста тридцати в 1618 году.[1187] Бразильский сахар ценился больше, чем перец, пряности и другие колониальные товары, вывозимые из
Отсутствие исконного морского судоходства на западном побережье Африки и в Америке позволило португальцам и испанцам раскинуть сеть собственных морских путей, практически блокировав их для всех остальных. В муссонных морях положение изначально было совершенно иным: существовала разветвленная торговая сеть со множеством участников, отличающихся невиданным для европейцев лингвистическим, религиозным, культурным и политическим разнообразием. Португальцы попытались в срочном порядке прибрать к рукам торговлю перцем и пряностями, но быстро обнаружили, что имеют дело не со статичной системой, которую легко подчинить своим интересам. Хоть прямое морское сообщение с Европой и открывало новые перспективы, португальцы даже не подозревали, насколько велик в Азии размах региональной торговли и разнообразны возможности для извлечения прибыли, поэтому их присутствие в Индийском океане никак не повлияло на традиционные торговые модели и циклы. В Азии Португалия оказалась всего лишь очередным игроком на переполненном поле, но поскольку португальцам удалось закрепиться практически во всех ключевых узлах региона, рассматривать азиатское мореплавание XVI века в глобальном контексте удобнее всего через призму именно их опыта.
Способ внедриться на этот достаточно бесконтрольный рынок осваивающие Индийский океан португальцы все же нашли. Не обладая достаточными финансами, флотом и человеческими ресурсами, чтобы монополизировать саму торговлю пряностями, они принялись где силой, где дипломатией вымогать «плату за защиту» у мусульманских, индийских и прочих морских купцов и перенаправлять торговые каналы к находящимся под португальской властью портам.[1188] Без пушек закрепиться на зачастую враждебных землях было бы затруднительно, а морской артиллерией (пусть и примитивной в те времена) почти на всем протяжении XVI века располагали только европейцы. Мореплаватели Индийского океана не собирались склоняться перед португальцами, однако иметь дело с корабельными орудиями им до того почти не доводилось, поэтому португальцам хватило нескольких тяжеловооруженных кораблей, чтобы захватить власть над основными стратегическими пунктами региона. Начало установлению португальского господства в муссонной Азии положил дон Франсишку ди Алмейда, первый вице-король и губернатор Португальской Индии. В 1505 году с флотилией из двадцати двух кораблей он взял города Килва и Момбаса в Восточной Африке, захватил в качестве опорного пункта островок близ Гоа в Индии и выстроил форт в Каннануре (бывший Каннур, штат Керала). Вслед за тем были возведены дополнительные крепости на Шри-Ланке, Сокотре и близ Малакки.
Мнения насчет политики, наилучшим образом отвечающей португальским интересам, разнились. Алмейда считал крепости напрасной тратой средств и сил. «Чем больше у вашего величества крепостей, тем слабее ваша власть. Все силы следует сосредоточить на море, потому что, если мы, упаси Господь, будем там недостаточно сильны, все обратится против нас… При наличии сильного флота Индия, вне всякого сомнения, будет вашей, в противном же случае крепости на суше вам вряд ли помогут»,[1189] — писал он королю Мануэлу I. Доводы эти короля не убедили, и на посту главы португальских колоний Алмейду сменил Афонсо де Албукерки.[1190] Обладатель редкого стратегического таланта, немалого везения, а также отточенного за десятилетие марокканских войн умения с безжалостной эффективностью распорядиться скудными средствами, Албукерки заложил основы португальской колониальной империи. Хотя морская торговля обеспечивала несомненные выгоды в виде притока средств в казну и доступа к иностранным товарам, мелкие правители прибрежных индоокеанских земель были слишком заняты внутренними делами и не обладали достаточной морской мощью, чтобы дать португальцам организованный отпор. На стороне португальцев, малочисленных и оторванных от метрополии, имелись существенные преимущества: полная поддержка со стороны короны, единство намерений — в противовес распрям и несогласию между потенциальными противниками, а главное — корабли с пушками. Если португальцы и встречали сопротивление на море, то организованное издалека, государствами, которые усматривали в португальском господстве угрозу своей торговле, в частности, Османской империей и мамлюкским Египтом.