Османский султан, не заводя дружбу с мамлюками, взялся, тем не менее, защитить Мекку и Медину. В 1507 году он прислал мастеровых и артиллерию укреплять Джидду, нападение на которую казалось неминуемым, и вооружать флот, которому предстояло дать отпор португальцам в Индии. Этот флот в 1508 году одержал победу в битве при Чауле близ Мумбая, но был разгромлен начисто год спустя в сражении при Диу в Гуджарате. Албукерки, обеспокоенный перспективой противостоять мамлюкско-османской коалиции, захватил Гоа. Как он докладывал позже Мануэлу I:
Гоа как нельзя лучше подходил Албукерки для устройства главной ставки, поскольку базирующиеся там корабли могли патрулировать морские пути между Индией и Аравией, его легко было оборонять и через него шла торговля (в первую очередь, лошадьми) с султанатами Деканского плоскогорья и индуистской Виджаянагарской империей. Победа оказалась решающей: и султан Гуджарата, и саморин Каликута, по утверждению Албукерки, сами дали ему позволение построить форты на своих землях. «Мне не пришлось идти войной ни на того, ни на другого правителя — все благодаря тому, что мы взяли Гоа».[1192] Многие португальцы считали, что Гоа — несмотря на стратегически выгодное расположение — удерживать не следует, поскольку место это гиблое, освоение его обойдется дорого, а противостояние Португалии будет только усиливаться. Тем не менее Албукерки убедил короля, что Гоа должен остаться португальским (и он оставался — до 1961 года), и впоследствии «часто говаривал, что заслуживает большей благодарности от короля Мануэла за то, что отвоевал Гоа у португальцев, чем за то, что дважды отвоевывал его у турок».[1193]
Второй вехой покорения португальцами Азии выступила Малакка, взятая Албукерки в 1511 году якобы в отместку за арест моряков, схваченных по наводке гуджаратских и коромандельских торговцев, известивших султана о бесчинствах португальцев в Индии. Албукерки не скрывал, что расправлялся с Гоа с рвением крестоносца: «Я пошел на город огнем и мечом, и четыре дня ваши люди безостановочно проливали кровь. Ни один мусульманин не ушел от нас живым, мы загоняли их скопом в мечети, а мечети поджигали. Крестьян и священников-индусов я приказал щадить… Это была большая победа, государь, мы сражались на славу».[1194] По собственным оценкам Албукерки, число погибших гоанцев исчислялось шестью тысячами. Что касается Малакки, хотя малаккский султан и вправду арестовал португальских моряков, Албукерки и без того имел на город свои виды: «Я более чем уверен, что, отними мы у них Малакку, — писал он королю Мануэлу о торговцах-мусульманах, поставлявших товары венецианским перекупщикам в Александрии, — Каир и Мекка останутся не у дел, и получать пряности венецианцам станет неоткуда — кроме как покупать их в Португалии».[1195] Или, как выразился бывший аптекарь Томе Пиреш, занявшийся документальными исследованиями Малайзии и Индонезии: «Кто владеет Малаккой, тот держит Венецию за горло».[1196] После взятия Малакки на острова Пряностей отправились два португальских корабля.[1197] Один благополучно возвратился с гвоздикой и мускатом на Гоа, другой потерпел крушение, и его команда под предводительством друга Магеллана Франсишку Серрана добралась до Тернате, султан которого, враждовавший с соседним Тидоре, взял моряков на службу в качестве военных наемников. Там Серран остался на всю жизнь, однако переписываться с друзьями продолжал и поддерживал Магеллана в планах на кругосветное путешествие. Португальцы отправляли корабль с Гоа на Тернате каждый год начиная с 1523-го, однако острова Пряностей, находившиеся вне сферы влияния португальских колониальных властей, превратились в рассадник коррупции. Молуккские острова вошли в число тех немногих мест в Азии, откуда португальцев выдворили своими силами.
Чтобы в полной мере оценить участие османов и мамлюков в противостоянии португальцам в Индийском океане, необходимо учесть быстро меняющуюся политическую обстановку в Средиземноморье. Хотя Аден португальцам удалось завоевать только в 1513 году, своим вмешательством в торговлю через страны Красного моря они истощили казну мамлюкского султана, и к 1508 году поставки пряностей в Александрию составляли лишь четверть от объемов десятилетней давности, что нанесло огромный удар и по венецианским купцам.[1198] Несмотря на религиозные, политические и прочие разногласия, мамлюкский Египет, Венецию, Османскую империю и (в меньшей степени) сефевидскую Персию объединила общая цель — противостояние португальцам, представлявшим собой угрозу для коммерции. Венецианцы пытались заручиться поддержкой всех трех мусульманских держав, набиваясь в союзники к Персии против османов, подстрекая османов поддержать мамлюков и играя на опасениях мамлюков, чтобы выторговать себе торговые привилегии в Александрии, где начал налаживаться товарооборот. В отличие от мамлюков и Сефевидов, не обладавших сколько-нибудь существенной морской мощью, османы поднаторели в морской торговле и военно-морском деле еще до того, как захватили Византийскую империю.
Османы — ветвь турок-сельджуков, хлынувших в византийскую Анатолию в XI веке, — впервые пересекли Дарданеллы в 1352 году и основали верфь в завоеванном двумя годами позже Галлиполи.[1199] Столетие спустя султан Мехмед II, осознав, как важно, чтобы находящийся в его подчинении флот был полностью османским, возвел форты по обоим берегам Босфора для контроля над проходящими через пролив итальянскими судами и «повелел строить триремы [галеры] по всему своему побережью, понимая, насколько зависит его власть от господства на море… С этой целью он решил подчинить данные воды себе».[1200] Завоевав в 1453 году Константинополь, султан Мехмед отбил у генуэзцев черноморский порт Амасра, а у Трапезундской империи — Синоп, и к 1484 году османы «завладели ключом ко всей Молдавии и Венгрии, Дунаю, Польше, Руси и Татарии, а также всему побережью Черного моря».[1201] После того как под контролем султана оказались устья крупных рек, доходы от торговли, которые прежде поступали в казну стран Восточной Европы, потекли к османам, и к началу XVI века Черное море можно было переименовывать в Османское озеро — доступ к нему иноземцам был перекрыт на двести пятьдесят лет.
В 1510 году — когда был захвачен Гоа — османскую флотилию, следовавшую с грузом военного снаряжения в мамлюкский Египет, потопили родосские рыцари.[1202] Отвечать за действия единоверцев пришлось венецианцам, однако вскоре отношения наладились, и венецианский посланник получил указания «склонять мамлюкского султана затребовать у турок артиллерию, лес, корабли и все прочее для того, чтобы выступить»[1203] против португальцев. И без того отчаянное положение султана усугубляли взывающие к мамлюкам о помощи Каликут, Камбей и Малакка, а также вести о намечающемся объединении португальцев с Сефевидами. Албукерки заверил шаха Исмаила: «Если Вам угодно будет разбить [мамлюкского] султана на суше, флот моего высочайшего повелителя короля поддержит вас с моря».[1204] Османские грузы в конце концов добрались до Египта, однако вторая красноморская флотилия была спущена на воду только в 1515-м — в год, когда Албукерки взял Ормуз, и за два года до завоевания мамлюкского султаната османами. Обязанность охранять мусульманские святыни перешла к туркам, которые теперь оказались с португальцами лицом к лицу.
Тем не менее перевес пока был на стороне португальцев, и османам понадобилось без малого два десятилетия, чтобы приструнить их в северной части Индийского океана и помешать безнаказанно заходить в Красное море. Главным стратегом османских военно-морских кампаний был Ибрагим-паша, визирь Сулеймана Великолепного, вдохновленный случайной встречей по пути в Египет с мореплавателем и картографом Пири-реисом. Пири-реис известен, прежде всего, как создатель необыкновенно точной карты мира, включавшей подробности из «новых карт китайских и индийских морей»,[1205] а также сведения о недавно открытой Америке. Кроме того, он составил «Книгу морей» — навигационный атлас Средиземноморья, к которому он, по просьбе Ибрагима-паши, добавил основанный на вторичных источниках вступительный текст об Индийском океане. К 1536 году османы выстроили (или укрепили имеющиеся) военно-морские базы в Суэце, Джидде и на острове Камаран у выхода в Баб-эль-Мандебский пролив, отвоевали Багдад у Сефевидов и наладили торговлю с Персидским заливом через Басру — таким образом, Османская империя стала первой после Аббасидского халифата державой, владеющей портами как в Персидском заливе, так и в Средиземноморье. Куда важнее в историческом отношении оказалась перестройка кабального и коррумпированного таможенного режима, способствовавшая (несмотря на периодические посягательства португальцев и удерживаемую ими блокаду морских путей) оживлению торговли на всем пространстве от Индии и Юго-Восточной Азии до Красного моря. Успехи османов вынуждали Португалию пойти на сближение, однако принять требование султана «дать индийским мусульманам свободно торговать… товарами этих земель»[1206] португальцы не могли даже в обмен на позволение португальским судам заходить в османские порты. Поскольку Басра по-прежнему находилась в руках османов, турецкие и португальские государственные деятели, несмотря на провал официальных переговоров, не упускали случая для беспошлинной торговли друг с другом, особенно по собственному почину и для собственной выгоды. К середине века две трети доходов Басры обеспечивала торговля.
Следующие десять лет османы усердно выстраивали дипломатические отношения с мусульманскими государствами от Африканского Рога до Адена, южного побережья Аравии, берегов Индии и Суматры. Параллельно велась организованная военная кампания — с 1536 по 1546 год османы сразились с Португалией в девятнадцати битвах за порты на Индийском океане (за вычетом четырех располагавшихся за пределами Красного моря и Персидского залива) — в том числе Суэц, Моху, Басру, Диу и Малакку. Не добившись успеха в Индии и Юго-Восточной Азии, османы, тем не менее, распространили свое владычество на Йемен и Хадрамаут, хотя окончательно вытеснить португальцев из Адена удалось только в 1548 году, с помощью флотилии под командованием Пири-реиса. Четыре года спустя уже восьмидесятилетний адмирал индоокеанской флотилии повел из Суэца двадцать четыре галеры в атаку на Ормуз. Попытка провалилась, и Пири-реис, отступив в Басру, принял решение вернуться в Суэц всего с тремя кораблями. Решение стоило ему головы. В 1554 году оставшаяся флотилия Пири-реиса вышла из Басры в Суэц, однако шесть галер захватили португальцы, а остальным пришлось искать спасения в Гуджарате.
В это же время предприимчивый капитан по имени Сефер-реис получил четыре галиота под командование и приказ встретить флотилию из Басры.[1207] Вся морская служба Сефера (возможно, происходившего из семьи еврейских купцов) прошла в Индийском океане, что выгодно отличало его от предшественников, имевших за плечами опыт, накопленный в совершенно иных, средиземноморских, водах. Не собираясь сражаться с португальцами на их условиях, Сефер, воспользовавшись муссонными ветрами, удерживал противника с подветренной стороны от своих галер, откуда португальские нао с прямыми парусами атаковать не могли. Узнав о разгроме флотилии из Басры португальцами, Сефер перекрыл своими четырьмя галиотами подступы к Диу и вернулся в Моху с пятью португальскими трофеями. Португальцы тратили немало сил и средств, пытаясь расправиться с Сефером в Красном море, однако тот либо избегал нападения, либо устраивал засады, пользуясь непревзойденным знанием местности и идя на разнообразные уловки. В 1565 году он начал кампанию по выдворению португальцев из Восточной Африки, но заболел и умер в Адене, после чего кампания была прекращена.
Тем не менее Сеферу удалось добиться многого: в 1560 году португальский посол в Риме убеждал португальские власти договориться с османами, поскольку «объем пряностей, поставляемых через Красное море в Каир и из Ормуза в Басру, огромен»[1208] и поскольку «расходы вашего величества в Индии высоки и будут расти дальше, если не решить этот вопрос». Османы выдвинули предложение: португальцы пускают османских торговых посредников «в Синд, Камбей, Дабхол, Каликут и другие угодные [османам] порты»[1209] в обмен на аналогичные привилегии в Басре, Каире и Александрии. Они же выступили с инициативой разоружить свою флотилию в Басре, однако португальцы отказались, поскольку это грозило безнадежной монополизацией любых торговых каналов, проходящих через мыс Доброй Надежды.
Тем не менее перец и другие пряности продолжали в больших количествах ввозить в Александрию, откуда их распространяли по всему Средиземноморью венецианские и прочие купцы.[1210] Интерес османов к этой области торговли не ослабевал, и к концу века доходы Мохи при османских властях возросли в десять раз — город превратился в один из крупнейших портов Индийского океана, специализирующийся на экспорте кофе, знакомство с эфиопской разновидностью которого состоялось еще в I тысячелетии. Аден, напротив, пришел в упадок, про него говорили: «Туда назначают тех, кто впал в немилость».[1211] Османские власти не накладывали на торговлю в Персидском заливе практически никаких ограничений: «Все товары из Индии попадают к нам через Ормуз, даже перец, находящийся под строгим запретом». Эта разница в условиях торговли в Персидском заливе и на Красном море объяснялась, в частности, тем, что через Красное море проходил паломнический путь в Мекку.[1212] Сроки совершения хаджа диктовались лунным календарем и менялись от года к году, но паломник, преодолевающий часть пути по морю, вынужден был подстраиваться под муссоны и везти с собой ходовой товар, чтобы оплатить свое пребывание в Мекке, которое могло растянуться не на один месяц. Через Персидский залив в Мекку паломничали гораздо реже.
Провал переговоров с португальцами послужил османам удобным поводом для воплощения в жизнь более решительной внешнеполитической доктрины, сформулированной великим визирем Мехмедом-пашой Соколлу. Самым амбициозным его проектом было рытье канала через Суэцкий перешеек и соединение Волги и Дона, чтобы создать непрерывный водный путь из Каспийского моря в Красное, однако проект был отложен из-за восстания в Йемене и обострения вражды с Венецией.[1213] Кроме того, Соколлу сочувствовал противникам Португалии в Азии. В 1562 году султан Ачеха обратился к османам за пушками и осадными орудиями для выступления против Малакки. Османов смущали огромное расстояние (свыше пяти тысяч миль от Стамбула до Ачеха через Египет) и опасения, что пушки могут захватить по пути, но Сулейман все же отправил в Ачех посланника, известного нам лишь как «слуга его величества Лутфий»,[1214] и восемь оружейников. Ачех, торговавший с османами достаточно давно, платил дань Малакке, поэтому в том, чтобы потеснить своих мусульманских соперников, был заинтересован не меньше, чем в противостоянии португальцам. По пути на восток Лутфий заручился поддержкой мусульманских торговых общин в Индии и на Шри-Ланке, и борьба с португальцами и их союзниками достигла невиданного прежде накала. Коалиция султанатов Деканского нагорья ощутимо ослабила союзницу Португалии, индуистскую Виджаянагарскую империю, а на Мальдивах свергли христианского короля — ставленника португальцев. Ачехские послы, сопровождавшие Лутфия в Стамбул, привезли обратно «500 турок, много больших бомбард, обилие боеприпасов, много саперов и специалистов по артиллерии»,[1215] которые приняли участие в осаде Малакки. Операция успехом не увенчалась, однако помешала португальцам послать подкрепление на острова Пряностей, что сыграло роль в выдворении португальцев с Тернате. Официальную кампанию Османской империи против Португалии оборвало убийство Соколлу в 1579 году, но десять лет спустя османы отправили флотилию из пяти кораблей захватывать Момбасу. Высадка удалась, однако на берегу османов встретила орда из двадцати тысяч зимба, как называет это неизвестное войско одна португальская хроника.[1216] Не желая сдаваться на милость зимба, османы предпочли подчиниться португальцам — на этом попытки Османской империи установить свое влияние в Индийском океане закончились.
Португальская Индия и торговля в Азии
Репутация грозных завоевателей не мешала колонизаторам Португальской Индии регулярно сотрудничать с местными торговцами. Зачастую в монополизируемых областях торговли португальцы оказывались в меньшинстве, а суда ходили по таким маршрутам, где Португалия и не помышляла устанавливать господство. Индийские купцы часто фрахтовали португальские суда для перевозки своих грузов,[1217] а португальские капитаны набирали себе азиатскую команду.[1218] Объяснялось это просто: в 1525 году население Португалии составляло всего 1,4 миллиона, из которых большинство презирало мореплавание. При наличии альтернативы мало кто по доброй воле готов был отправиться в шести-семимесячное плавание, описанное одним пассажиром как «без сомнения, самое крупное и изнурительное, какое только знает свет»,[1219] притом что вероятность вернуться была невелика. Ежегодно в Африку, Бразилию и Азию отплывали от 2400 до 4000 человек, в большинстве своем молодых мужчин, однако к 1600 году в «Золотом Гоа» насчитывалось не более 2000 португальцев и, вероятно, не более 10 000 одновременно на всем пространстве от Мозамбика до Японии. Обратно в Португалию возвращался едва ли каждый десятый — «одни умирали в тех краях, другие терпели кораблекрушение [и гибли от чужой руки], остальные по бедности не могли оплатить обратную дорогу и были вынуждены оставаться против собственной воли».[1220] Португальских женщин за моря не выпускали, поэтому оседающие в Азии португальцы женились на местных,[1221] предпочитая индусок из высших каст или мусульманок.
Стереотип, согласно которому азиаты не интересуются морской торговлей, так же далек от действительности, как образ португальца — прожженного морского волка. Во времена империи Великих Моголов (1526–1764) и в Бенгальском заливе, и в Сурате самыми активными коммерсантами были судовладельцы банья (индусы), выступавшие также посредниками для других судовладельцев.[1222] Их клиентура делилась на две группы — могольские вельможи, проявляющие интерес к морским перевозкам, и европейцы — как частные торговцы, так и в XVII–XVIII веках различные Ост-Индские компании, участники либо внутреннего азиатского рынка, либо товарообмена между Европой и Азией. Торговцев-индусов считали прижимистыми и не склонными пускать пыль в глаза, однако ценили за оборотистость и дисциплинированность. Как выразился сотрудник голландской Ост-Индской компании в 1680-х годах, «их готовят в купцы с младых ногтей, когда они еще ходить толком не умеют. С ними играют в торговлю, сперва продавая товары за каури,[1223] потом за серебро и золото».[1224] Кроме торговцев и ростовщиков существовали и
На Индостан в огромных объемах ввозились восточные пряности, драгоценные и полудрагоценные камни, олово из Малайи и серебро из Юго-Западной Азии — особенно из Мохи, «сокровищницы» Могольской империи.[1226] Аравия и Персия, как и прежде, поставляли лошадей. Торговыми потоками в Аравийском море и Бенгальском заливе заведовали индийские, арабские и персидские купцы. В 1500 году в Малакке проживало не меньше тысячи гуджаратцев и примерно вдвое больше участвовало в тот или иной момент в торговле по обоим берегам Бенгальского залива. Кроме Малакки основными точками сбыта выступали Пегу, порты Тенассерим (Мергуи) и Кедах на полуострове Мьянма, а на Суматре — Самудра-Пасай и Ачех. Камбей уступил статус главного гуджаратского порта Сурату, через который шел оживленный паломнический путь в Джидду — самый прибыльный в Индийском океане, он был наиболее выгодным вложением для правящего дома, правительственных чиновников и крупных купцов. После присоединения Гуджарата к Могольской империи в 1573 году Сурат получил связь с центральной частью Индии и вырос еще больше. Расположенные южнее Дабхол и Чаул торговали с Западной Азией, а также с Бенгалией и Малаккой. Из малабарских портов Каликут, Каннанур и Кочин
Ни португальцы, ни османы не помышляли бы о военных действиях (в случае османов опосредованных) в Юго-Восточной Азии, не утрать династия Мин господство на море после последнего плавания Чжэн Хэ в 1433 году. В сложившихся же обстоятельствах португальцы способствовали возрождению торговых путей, зачахших вследствие сокращения китайского рынка и дороговизны китайских морских перевозок. Если изначально португальцы прокладывали морской путь в Индийский океан ради пряностей, то более близкое знакомство с реалиями азиатской торговли побудило их к диверсификации. При осаде Малакки к Албукерки обратилась компания китайских купцов, намеревавшаяся выйти в море с началом сезона муссонов. Албукерки, желая установить дружеские отношения с потенциальными торговыми партнерами, предоставил им беспрепятственный проход и передал с ними письма к королю Аюттхаи, сообщающие, что «король Португалии Мануэл, узнав, что [адресат] язычник, а не мусульманин, проникся к нему большой симпатией и желает жить с ним в мире и дружбе», а также пообещал его подданным-торговцам «любую необходимую защиту».[1227]
Албукерки лицемерил. Главной угрозой мирной торговле выступали сами португальцы, у которых фактически основной предмет экспорта в Азию составляли в тот момент пушки и наемники[1228] — как средство контроля над торговыми путями или как товар, достающийся тому, кто предложит наивысшую цену. Португальцы застолбили новую для Индийского океана нишу, учредив систему лицензий —
В 1513 году португальские корабли добрались до Макао, полуострова в дельте Жемчужной реки, служившего воротами в Гуанчжоу и Южный Китай, где португальцы надеялись закрепиться и воспользоваться уходом официального Китая из внешней торговли. Там они получили отпор, а когда в 1521–1522 годах повторили попытку, император наложил запрет на всю морскую торговлю в провинции Гуандун.[1231] Удерживая китайские суда внутри страны, власти империи Мин намеревались пустить весь импорт от данников через имперские порты. Одним из главнейших торговых партнеров Китая в то время была Япония, служившая основным источником серебра, наиболее предпочтительного денежного средства для уплаты налогов. После беспорядков, устроенных в 1523 году конкурирующими японскими коммерсантами в Минчжоу (Нинбо), японцам запретили торговать в тех краях, однако потребность Китая в серебре и любовь Японии к шелку привели к расцвету контрабанды и пиратства в прибрежных провинциях. Положение усугубляла нехватка доходной работы для китайских торговцев, из-за которой многие перебирались в Японию, Юго-Восточную Азию и на острова Рюкю, где ввязывались в незаконные коммерческие отношения с собственной родиной. В Японии к ним присоединялись такие же отщепенцы из местных, и они сообща грабили каботажные суда и совершали набеги на китайское побережье. Китайские чиновники, не желавшие признавать, что в разгуле преступности повинна их собственная политика, называли этих разбойников «вокоу» — «японские пираты».[1232]