Главную провокацию подобного рода Елизавета I устроила, тайно санкционировав кругосветное плавание Фрэнсиса Дрейка. Целей у экспедиции было несколько: провести разведку у тихоокеанского побережья испанской Америки и вернуться через Северо-Западный проход — если удастся его найти; установить отношения с еще не подчиненными европейским монархам народами и грабить испанские суда. В декабре 1577 года Дрейк повел в море флотилию из пяти кораблей со 180 членами экипажа. Захватив в плен полдюжины испанских судов и лоцмана-португальца у островов Зеленого Мыса, они двинулись к Южной Америке. В бухте Святого Юлиана Дрейк казнил бунтовщика (точно там же, где казнил бунтовщика Магеллан во время кругосветного плавания в 1520 году) и переименовал свой галеон в «Золотую лань». С оставшимися тремя кораблями Дрейк прошел Магелланов пролив, и 6 сентября 1578 года над Тихим океаном впервые взвился английский флаг. Один корабль потопила буря, другой — под командованием Джона Винтера — вернулся в Англию. Дрейк, корабль которого отнесло к югу, открыл, что Магелланов пролив отделяет Южную Америку не от Неведомой Южной земли, как считалось ранее, а от раздробленной на мелкие острова оконечности континента, за которыми лежит участок открытого океана, теперь известный как пролив Дрейка.
Пробираясь на север, англичане разорили Вальпараисо, Арику и Кальяо, а 1 марта 1579 года перехватили идущий из Колумбии галеон «Нуэстра Сеньора де ла Консепсьон» (его груз составляли восемьдесят фунтов золота и двадцать шесть тонн серебра). Попытки отыскать Северо-Западный проход Дрейк оставил, только пройдя вдоль западного побережья Северной Америки примерно до пролива Хуан-де-Фука. Встав на якорь в «подходящей удобной бухте»[1301] (в заливе Дрейка, как считают исследователи) в двадцати пяти милях к северу от залива Сан-Франциско, он назвал берег Новым Альбионом и объявил английским владением. Через двенадцать недель англичане дошли до Филиппин, где подремонтировали «Золотую лань», а затем закупили пряности на Молуккских островах. Последняя стоянка в Азии пришлась на Яву — после этого Дрейк преодолел почти десять тысяч миль без заходов в порты (и, как ни удивительно, без происшествий) и бросил якорь в Сьерра-Леоне. Первая английская кругосветная экспедиция завершилась 26 сентября 1580 года. Какое-то время — пока Лондон подводил итоги — Дрейк держался в тени, но потом получил заслуженные лавры: королева Елизавета произвела его в рыцари на борту «Золотой лани». Она же «повелела вытащить корабль на берег и поставить в своем арсенале близ Гринвича как диковину»,[1302] создав тем самым один из первых известных историкам кораблей-музеев.
По коллизиям вокруг экспедиции Дрейка можно судить, как непросто складывались дипломатические отношения в XVI веке. Англия и Испания не объявляли друг другу войны, однако испанцы считали Магелланов пролив и тихоокеанское побережье Южной Америки испанской территорией, куда иностранцы не могли высаживаться без разрешения. Официальный каперский патент своим кораблям Елизавета I выдать не могла, это грозило войной с Филиппом II — и тем не менее Дрейк не был обычным разбойником или пиратом, грабящим всех без разбора, негласное одобрение и поддержка королевы у него имелись. Вести о подвигах Дрейка взбаламутили Испанию и вызывали неоднозначную реакцию в Англии. Еще до возвращения «Золотой лани» Джон Винтер вынужден был, уступая возмущению Португалии, сдать свою долю добычи — по словам лорда-адмирала (одного из главных вкладчиков экспедиции), «награбленного Фрэнсисом Дрейком и его сообщниками на морях».[1303] Лишь феноменальному успеху своего похода Дрейк обязан выраженной в конце концов признательностью королевы. Точными цифрами история не располагает, но 264 000 фунтов (примерно половина годового дохода английской короны) были официально переданы в лондонский Тауэр, 14 000 фунтов поделены между командой и 10 000 оставлены самому Дрейку. Тем не менее пиренейские торговцы один только груз «Нуэстра Синьора де ла Консепсьон» оценивали в 330 000 фунтов, и в опубликованных в 1581 году подсчетах общая стоимость добычи Дрейка указывалась уже как 600 000 фунтов — в два раза больше официального итога.
И без того напряженные отношения между Англией и Испанией усугубила казнь католички Марии Стюарт и все более неприкрытое сочувствие Нидерландской революции со стороны Елизаветы I. В 1585 году Филипп начал строить планы по вторжению в Англию с могучим испанским флотом и войсками, собранными под знаменем герцога Пармского в Испанских Нидерландах. Для этой цели было рекрутировано 28 000 моряков и солдат и снаряжено 130 кораблей, 27 из которых принадлежали короне — 19 галеонов, поделенных между португальскими и кастильскими эскадрами, 4 неаполитанских галеаса и 4 португальские галеры. Остальную часть испанских сил составляли вооруженные торговые и безоружные провиантские суда, реквизированные или зафрахтованные у владельцев. Англия против этой грозной армады[1304] выставила почти 200 кораблей (34 из них — принадлежность короны), 105 вооруженных торговых, провиантских и каботажных судов, совокупная численность экипажа которых составляла почти шестнадцать тысяч человек.
В связи с кончиной маркиза де Санта-Крус, героя битвы при Сан-Мигеле, командование испанской армадой, вышедшей наконец в море в июне 1588 года, принял не особенно воодушевленный этим назначением герцог Медина-Сидония. Смерть Санта-Круса была не единственным пагубным для армады фактором, у нее имелись и другие слабые места — недостаток организации, коррумпированное снабжение и плохо продуманная авторитарным Филиппом II, не имевшим опыта ведения морской войны, стратегия. 22 июля флот вышел из Ла-Коруньи и неделю спустя достиг Плимута. Испанцы понимали, что единственная надежда одержать победу над англичанами — абордаж, к которому, впрочем, вряд ли удастся прибегнуть.
Чуда не предвиделось, однако английские орудия оказались вовсе не такими грозными, как надеялись сами англичане и как боялись испанцы. После восьми дней мелких стычек с англичанами в проливе Ла-Манш испанцы встали на якорь у Кале в ожидании транспортных барж герцога Пармского, которые пока не были готовы. Согнанные с якоря английскими брандерами,[1306] испанцы потеряли четыре корабля в Гравелинском сражении; в общей сложности за одиннадцать дней они лишись всего восьми судов. Ветер и отливы, относившие флот к северу, не оставляли испанскому командованию выбора — к 9 августа было принято решение двигаться обратно в обход Шотландии и Ирландии. Кто бы мог предположить тогда, что домой, в испанские порты, вернутся лишь шестьдесят семь потрепанных бурями кораблей, а остальные полсотни лягут на дно или будут выброшены на скалистые британские берега.
История Непобедимой армады не знает недостатка ни в толкованиях, ни в толкователях. Часть англичан жалела, что не удалось добиться большего, однако гибель Армады продемонстрировала уязвимость католической Испании, воодушевив тем самым голландских и английских протестантов, как победа над османами при Лепанто воодушевила христианскую Европу в целом. И точно так же, как после Лепанто, удержать и развить успех победители не сумели. На следующий год Дрейк повел так называемую анти-Армаду уничтожать остатки испанского флота, утверждать на португальском троне дона Антонио и завоевывать Азоры. Плохо спланированный поход провалился, из десяти тысяч поднявшихся на борт вернулись годными для службы лишь две тысячи. «Непоправимая осечка, предопределившая безрезультатное завершение войны»[1307] через шестнадцать лет, не только не уничтожила Непобедимую армаду, но и косвенно способствовала появлению у Испании постоянного флота в Атлантике — Флота открытого моря.
Для экспансии европейским странам требовались большие корабли, способные выдерживать долгое плавание через Атлантический и Тихий океаны или путь в Индийский океан в обход Африки. Почти на всем протяжении XVI века Испания и Португалия почти не встречали соперничества в Америке и Азии со стороны других европейцев, если не считать горстки флибустьеров и пиратов, промышляющих на дальних подступах к испанской и португальской атлантическим империям. Хотя Португалия лишь предельным напряжением сил и ресурсов удерживала торговые пути муссонных морей, португальская монополия на морскую торговлю между Азией и Европой была оспорена только под конец XVI века — и не азиатами, решившими наконец сбить спесь с португальцев, а голландскими купцами, мечтающими нанести удар по испанскому верховному владычеству.
Понесенные Армадой потери и намерение Филиппа II бросить все силы на поддержку католической стороны во французских религиозных войнах дали голландским повстанцам желанную передышку. Очень кстати пришлось и решение Филиппа II снять эмбарго на голландские морские перевозки, чтобы вернуть Испании возможность получать необходимые товары из Северной Европы. Блокировав устье Шельды и отрезав Антверпен от моря, голландцы еще резче развернули торговые потоки в сторону Амстердама, куда бежали многие антверпенские купцы. Благодаря их коммерческому опыту и международным деловым связям Амстердам, к тому моменту уже крупный производственный и судоходный центр, стремительно достиг расцвета, что в конечном счете сыграло важную роль в окончательном отделении Республики Соединенных провинций Нидерландов от Испании в 1648 году. К тому времени голландцы стали лидерами мировой торговли — пальма первенства впервые перешла к Северной Европе, и та безраздельно удерживала ее почти двести лет.
Глава 16
Государство и море в эпоху европейской экспансии
В XVII веке морские державы атлантической Европы достигают совершеннолетия. Никого, за исключением самих пиренейских монархий, не устраивал одобряемый церковью раздел нехристианского мира между Испанией и Португалией, однако лишь к XVII столетию Гуго Гроций сформулировал убедительные и понятные доводы в пользу «свободного моря». И хотя временами как власти, так и частные лица пользовались его трактатом в корыстных, зачастую взаимно противоречащих целях, приверженность его доктрине побуждала к более активному участию в межконтинентальной торговле. В основном это была инициатива акционерных обществ, обладающих достаточной свободой действий для защиты своего дела и флага. Голландцы, в частности, с благословения правительства не стеснялись применять вооруженную силу, «мечом и кодексом»[1308] создавая империю, которая теснила старые торговые сети, где по-прежнему главенствовали азиаты.
Брать на себя такие широкие полномочия частным компаниям приходилось из-за отсутствия у европейских монархов — при всей барочной пышности королевских дворов и кораблей — мощного флота, с помощью которого можно было бы диктовать свою волю заморским странам. Тем не менее соперничество между Англией, Нидерландской республикой, Францией и Испанией превратило Ла-Манш и прилегающие воды в темные закоулки, где разбойничали корсары и каперы и куда время от времени выходили блеснуть золочеными боками и показать, кто здесь хозяин, королевские флотилии. Однако впечатляющее число торговых судов, захваченных в ходе пяти крупных столкновений менее чем за полвека, наглядно демонстрирует несостоятельность военно-морского флота. Между первой Англо-голландской войной и Девятилетней войной (1652–1697) англичане захватили от 3600 до 4300 вражеских торговых судов,[1309] потеряв за тот же период от 5500 до 6300 собственных. Многие из этих судов были затем отвоеваны обратно или выкуплены владельцами.
За пределами европейских вод североевропейские военные корабли действовали редко. На протяжении XVII века развивались и росли суда, флотилии, инфраструктура, вырабатывались новые подходы к финансированию и администрации. В сочетании с юридическими и дипломатическими мерами это постепенно стабилизировало морскую торговлю, так что своевольничающие контрабандисты и пираты, не имевшие политического покровительства, все больше маргинализировались. Массовые стычки на Карибах и в Индийском океане в конце века свидетельствовали не столько об усилении хаоса и произвола, сколько об укреплении военно-морского флота, особенно у Англии, которой век спустя предстояло стать «владычицей морей».
Захват «Санта-Катарины»
Североевропейским государствам не хватало средств и мотивации вести активные военно-морские кампании против пиренейских держав за морем, однако потворствовать коммерсантам, желающим оспорить испанское и португальское владычество в азиатской, африканской и американской торговле, они могли. В 1598 году испанский король Филипп III в надежде надавить на голландских бунтовщиков запретил голландским судам возить товары из портов Пиренейского полуострова, а также португальских владений в Африке, Америке и Азии.[1310] Эмбарго подкосило голландскую торговлю в Средиземноморье, а также между Пиренейским полуостровом и Балтикой, но подстегнуло интерес голландцев к океанским перевозкам. За десять лет с 1599 года количество судов, ходящих в Западную Африку за золотом, смолами, слоновой костью и сахаром из Сан-Томе, выросло с трех-четырех в год до двадцати. Еще до наложенного Филиппом III эмбарго голландские торговцы продумывали способы добраться до Азии либо через Северо-Восточный проход, либо через Индийский океан следом за португальцами. Однако португальцы свои навигационные секреты никому выдавать не собирались: в 1504 году Мануэл I издал королевский указ о регулярном уничтожении судовых журналов и карт, содержащих сведения о плавании в азиатских водах.[1311] С муссонными морями северные европейцы знакомились, нанимаясь к португальцам матросами, торговцами и солдатами, и в 1591–1594 годах Джеймсу Ланкастеру удалось довести три английских судна до самой Малакки. Тем не менее сведения об Индийском океане и его окрестностях по-прежнему оставались скудными и спорадическими — пока в 1595 году Ян Гюйген ван Линсхотен не опубликовал «Итинерарий» — заметки о своих плаваниях. Проработав несколько лет торговцем у своих братьев в Севилье и Лиссабоне, в 1583 году голландец Линсхотен стал секретарем архиепископа Гоа. В Индии он прожил десять лет, а вернувшись, написал книгу о «
«Краткая справка» Линсхотена, основанная большей частью на вторичных источниках, включала подробные описания крупных портов, их жителей, форм правления и основных товаров. «Итинерарий» стал настольным справочником для купцов, намеревавшихся запустить руку в азиатскую сокровищницу, и у Корнелиса де Хаутмана, возглавившего первую голландскую экспедицию в Восточную Азию в 1595–1597 годах, тоже имелся свой экземпляр. Экспедиция почти не окупилась, из 240 человек команды выжила только треть, но Хаутману удалось получить у султана Бантама (Западная Ява) разрешение на торговлю для голландских судов. С 1598 по 1601 год пятнадцать торговых компаний отправили на острова Пряностей в общей сложности шестьдесят пять судов[1313] и заключили коммерческие соглашения с местными правителями.[1314] Голландцы демонстрировали непревзойденную предприимчивость — при этом конкуренция взвинчивала цены на перец и пряности в Азии, одновременно снижая их на европейских рынках. Чтобы как-то бороться с падением прибылей, в 1602 году ряд компаний объединился в общую Голландскую Ост-Индскую компанию (ОИК). Если прежние подобные союзы заключались «с исключительной целью вести дела честно и торговать в мире, без вражды и злонамеренных побуждений»,[1315] ОИК была одновременно и торговым объединением, и государственным институтом, учрежденным Генеральными штатами (нидерландским парламентом) и уполномоченным вести военные действия, заключать контракты, основывать форты, отправлять правосудие и в ряде вопросов действовать как орган голландской власти, которым она по сути и являлась. Отношение властей отлично резюмирует высказывание Йохана ван Олденбарневельта, ведущего политического деятеля своего времени: «Четыре года великая Ост-Индская компания усердно работает на личное и общественное благо. Я основал ее с целью ущемить испанцев и португальцев».[1316] По сути, ОИК ковала некое подобие Португальской Индии. Главное отличие состояло в том, что управляющие органы — Совет семнадцати в Нидерландах и генерал-губернатор с советом в Батавии (нынешняя Джакарта) меньше подчинялись политическому контролю, демонстрировали гораздо бо́льшую коммерческую хватку и имели в распоряжении гораздо более обширные финансовые ресурсы, каналы сбыта и производственные мощности (особенно судостроительные), чем когда-либо удавалось привлечь португальцам.
Двумя годами ранее адмирал Якоб ван Нек отправился с двумя судами амстердамского флота разведывать возможности установить голландское присутствие в Китае. Зайдя в дельту Жемчужной реки, голландцы встали на якорь, и перед ними «раскинулся огромный город, целиком выстроенный в испанском стиле, на холме португальская церковь с большим синим крестом… Как подсказывали записи Гюйгена [ван Линсхотена], это был Макао».[1317] Ван Нек выслал двадцать своих спутников на переговоры с португальцами, однако те, не желая, чтобы конкуренты добились у местных властей права на торговлю с Китаем, казнили всех, кроме троих. Тем временем адмирал Якоб ван Хемскерк добрался до Бантама, но обнаружил там шесть голландских кораблей-конкурентов и бесчисленное множество других торговцев со всей Азии. Сочтя цены на перец чересчур высокими, он повел свои суда — «Витте леу» и «Алкмар» — в северояванский порт Джапара. Тамошний султан арестовал двенадцать человек из его команды и запретил торговать в своих землях. Отплыв на восток, ван Хемскерк основал факторию в Гресике, а также захватил португальский корабль и письма, повествующие об участи, которая постигла посланников ван Нека в Макао. Опасаясь мстить за расправу над соотечественниками из беспокойства за арестованных в Джапаре и за спутников, которых он планировал оставить посредниками в Гресике, ван Хемскерк направился в малаккский порт Паттани, правительница которого позволила голландцам основать факторию в пику португальцам. Там ван Хемскерк по наущению брата джохорского султана задержался — ждать прибытия португальского судна из Макао.
Утром 25 февраля 1603 года перед стоящими на якоре в Сингапурском проливе в виду Джохора «Витте леу» и «Алкмаром» показался в рассветных лучах тяжело нагруженный португальский нао. «Санта-Катарина», как голландцы и рассчитывали, следовала из Макао в Малакку. При поддержке джохорских галер голландцы десять часов терзали португальское судно, пока оно наконец не сдалось. В благодарность за помощь ван Хемскерк оставил джохорскому султану подарков на десять тысяч гульденов и компенсировал джохорскому торговцу стоимость судна, которое ограбил годом ранее. Оставшаяся часть груза «Санта-Катарины» — шелка, камфора, сахар, алоэ и фарфор — была продана с амстердамского аукциона за триста тысяч гульденов (хватило бы на постройку в Амстердаме 50–60 купеческих домов). Однако в историю поступок ван Хемсворта вошел вовсе не из-за феноменально богатой добычи. У захвата «Санта-Катарины» имелись куда более важные последствия — для юриспруденции.