Гуго Гроций и «Свободное море»
Португальцы принялись яростно оспаривать захват «Санта-Катарины»,[1318] однако ван Хемсворт утверждал, что мстил за преступления против своих соотечественников в Макао с полным на то правом, поскольку прибегнуть к силе его уполномочил принц Мориц Оранский. Голландский суд признал захват законным, но чтобы исключить последние сомнения, руководство ОИК наняло не по годам талантливого Гуго Гроция (тогда двадцатилетнего) подвести под вердикт теоретическую базу. В полном виде его трактат
Не стоит думать, что дело «Санта-Катарины» и публикация «Свободного моря» спровоцировали пересмотр и уточнение юридических норм, касающихся торговли, права на владение незанятой территорией, пиратства, свободы морских вод и других вопросов, относящихся к развитию мореплавания. В правовых теориях Гроция было не так уж много нового, ряд аргументов из области естественного и государственного права опирался на классические прецеденты. Необходимость переформулировать их была вызвана обозначенным еще в XVI веке стремлением североевропейских государств противостоять притязаниям пиренейских держав на Азию и Америку. И хотя Испания почти не выказывала интереса к Северной Америке, результаты плавания Джованни да Верраццано вдоль восточного побережья от Северной Каролины до Ньюфаундленда в 1524 году и трех экспедиций Жака Картье вверх по реке Святого Лаврентия с 1534 по 1542 год (оба мореплавателя служили французской короне) нужно было узаконить ввиду монополистических притязаний Испании, подкрепляемых Тордесильясским договором. Франциск I доказывал, что ни Испания, ни Португалия не имеют права на землю, которую не осваивают, а папа Климент VII уточнил буллу
Схожими доводами англичане оправдывали набеги Фрэнсиса Дрейка на Вест-Индию в 1580-х, а десятилетие спустя идеолог английской колонизации Ричард Хаклюйт отмечал, что «поскольку по естественному и государственному праву море и торговля общие, как со стороны папы, так и со стороны испанцев незаконно запрещать другим странам отправлять это право и им пользоваться».[1322] При Якове I (он же Яков IV Шотландский) отношение Англии к доктрине свободного моря резко изменилось. Шотландцы, которые гораздо сильнее англичан зависели от рыбной ловли и вели относительно скромную морскую торговлю, ориентированную на Балтику, давно заявляли исключительное право на водное пространство в пределах двадцати восьми миль от береговой линии. Взойдя на английский трон, Яков I принялся насаждать шотландскую доктрину закрытого моря с целью помешать голландцам рыбачить в английских водах. В связи с этим возникали предположения, что Гроций писал «Свободное море» не только в оправдание действий голландцев в Юго-Восточной Азии, но и с тем, чтобы отстоять право голландцев на рыбные промыслы у Доггер-банки в Северном море.[1323]
И действительно, труд Джона Селдена «О суверенитете, или Владение морем» (также известный как
Голландцы в Азии. Батавия, Тайвань и Нагасаки
Несмотря на всю стройность аргументации и влиятельность получившегося труда, Гроций писал его по заказу власть имущих, меняющих курс в зависимости от политической обстановки. Голландцы вовсю ратовали за свободную торговлю в европейских водах, где их экспортеры правили бал и любое наложенное на них ограничение угрожало прибылям. Однако вытеснив из Юго-Восточной Азии португальцев, они начисто забыли о свободных морях и принялись защищать собственную монополию от посягательств англичан — указывая в том числе и местным мореходам, где и чем торговать.[1327] В 1605 году ОИК выгнала португальцев с островов Пряностей и подписала с местными правителями договоры по защите архипелага. Вскоре главными конкурентами голландцев стали их антикатолические союзники, англичане. Двенадцатилетнее перемирие, заключенное между Голландией и Испанией в 1609 году, обеспечило голландцам передышку, но к 1618 году война вновь замаячила на горизонте, и Генеральные штаты, чтобы не накалять отношения с Англией, выделили ей фиксированную долю в торговле пряностями в обмен на финансовое участие в формировании голландских гарнизонов.[1328] Генерал-губернатор Ост-Индии Ян Питерсон Кун скрепя сердце последовал примеру вышестоящих: объединенная англо-голландская эскадра осадила испанскую колонию в Маниле и в попытке направить морской Шелковый путь в Батавию захватила множество китайских джонок.[1329] Кун, строивший заокеанскую империю по той же модели, что и Афонсу де Албукерки, стал генералом-губернатором Ост-Индии в 1618 году. На следующий год вопреки протестам местного правителя нынешней Джакарты он заложил крепость Батавия, которая стала административной столицей пока непризнанной, но растущей голландской империи в Азии и крупнейшим рынком Ост-Индии. Прославившаяся в начале XVIII века как «королева Востока» и «тропическая Голландия», Батавия была скроена по европейскому образцу — кирпичные городские дома, правительственные здания, больницы, церкви, каналы.[1330] В черте города селилось правящее голландское меньшинство и зажиточные китайцы, разрозненным общинам бугийцев с юга Сулавеси, а также колониям мадурцев, балийцев и амбонцев отводилось место за городскими стенами.
Китайские власти в деле «Санта-Катарины» приняли сторону португальцев и, объявив голландцев пиратами, запретили им торговать. В 1624 году голландцы выстроили на Тайване форт Зеландия. Тайвань, расположенный менее чем в ста милях от материкового Китая, населяли представители коренного австронезийского народа. Их предрасположенность к охоте за головами охладила интерес китайцев к этому острову, и к XVI веку он превратился в пиратское логово. К 1603 году китайцы все же начали туда наведываться, польстившись на обилие оленей, чьи шкуры высоко ценились японцами. Стратегически выгодное расположение острова манило и пиренейских, и японских торговцев, которые делали вялые попытки там обосноваться, однако настоящий прорыв совершили только голландцы, превратившие форт Зеландия в перевалочный пункт для торговцев из Китая, Японии, Филиппин, Юго-Восточной Азии и Батавии. Голландский Тайвань, как Батавия и испанская Манила, был преимущественно китайским — как выразился один голландский чиновник, «китайцы — единственные медоносные пчелы на Формозе [Тайвань]».[1331] К 1645 году китайское население острова насчитывало пятнадцать тысяч человек, многие из которых были заняты в сахарном производстве, перенесенном голландцами из Юго-Восточной Азии.
В материковой части положение династии Мин становилось все более шатким. В 1610 году монгольские маньчжуры разорвали связь с Мин, за последующую четверть века укрепили свою власть над Монголией и основали династию Цин. Когда в 1644 году армия повстанцев заняла Пекин и последний император Мин повесился, некоторые китайцы воззвали к маньчжурам о помощи. Как часто случалось прежде, приверженцы империи отступили на южное и юго-восточное побережья, где сопротивление маньчжурам было сильнее всего, хотя руководили им местные князьки и авантюристы. Одним из самых заметных вождей сопротивления был Чжэн Чжилун, чья семья контролировала значительную часть морских путей между Ханчжоу и Гуанчжоу. В 1646 году маньчжуры захватили Ханчжоу, и Чжэн переметнулся к ним, но его сын Чжэн Чэнгун,[1332] более известный как Коксинга (он родился от матери-японки в порту Хирадо к северу от Нагасаки), сохранил верность прежним властям.[1333] Чжэн-младший копил силы в южной части империи Мин. В 1659 году он двинулся на Нанкин, но приверженцы Мин не сумели подняться на подмогу, и флотилия Чжэна — от пятидесяти до ста тысяч человек на тысяче судов — отступила вниз по Янцзы к островам Цзиньмэнь близ Сямыня. После этого Чжэн решил перебраться со своими сторонниками на Тайвань и в 1662 году вытеснил голландцев с острова.
Через год Чжэн умер, но его сторонники по-прежнему представляли прямую и недвусмысленную угрозу для материкового Китая. Чтобы оградить себя от нападения последователей Чжэна, маньчжуры повелели всему населению провинций Чжэчзян, Фуцзянь, Гуандун и Гуанси перебраться не меньше чем на тридцать километров в глубь страны.[1334] Переселение миллионов людей стало для морской торговли Китая огромным ударом, от которого она не могла оправиться еще два десятилетия. В 1683 году император Канси отправил одного из бывших капитанов Чжэна Чэнгуна отвоевывать Тайвань. Двадцатитысячное войско и флотилия из трехсот кораблей взяли остров без труда, а затем власти, не желая пускать туда иностранных коммерсантов, присоединили его к своим владениям, сняли запрет на международную морскую торговлю для собственных подданных и позволили тем переселиться обратно на побережье.[1335] Поначалу нехватка ходовых товаров снова отодвинула Тайвань на задворки азиатского рынка, однако впоследствии он стал рисовой житницей Фуцзяня, а в конце XX века — самостоятельным крупным центром судостроения и мировой торговли.
Выдворение голландцев с Тайваня частично компенсировалось их привилегированным положением как единственных европейцев, допущенных в Японию. При сменившем Хидэеси Токугаве Иэясу японские купцы начали торговать с Юго-Восточной Азией. Иэясу поощрял внешнюю торговлю, но держал ее под строгим государственным контролем — за пределы японских вод судно могло выйти только при наличии выданной властями грамоты с красной печатью
Первыми голландцами, четырьмя десятилетиями ранее попавшими в Японию, были несколько уцелевших после тихоокеанского перехода на голландском каперском судне. Трое членов экипажа, в том числе англичанин Уильям Адамс, получили разрешение торговать за границей и выходить в море из Хирадо. Голландцы использовали порт не только для торговли с заходящими туда китайскими купцами, но и для нападения на португальские и китайские суда, идущие в Макао, Манилу и Нагасаки.[1338] Однако захваты судов, следующих в Нагасаки, отразились на доходах сегуна, и он повелел торговцам ОИК прекратить каперскую деятельность. Понимая, что единственный способ сохранить выгодные им отношения с Японией — обеспечить мирную торговлю, голландцы сумели удержаться от нападений на суда пиренейских держав даже во время войны Нидерландской республики с Испанией. ОИК готова была почти на все, лишь бы не поссориться с Японией — в изданном Советом семнадцати предписании для голландских торговцев хорошо видна разница между средневековыми идеалами крестоносцев, которыми и в XVI веке руководствовались испанцы и португальцы, и рыночным капитализмом новой эпохи:
Покладистость голландцев не знала границ. Когда сегун приказал снести склад в Хирадо — из-за красующейся над входом даты по христианскому летоисчислению
Азиатская торговля в эпоху партнерства
Торговые отношения с Японией, хоть и ограниченные, давали голландцам конкурентное преимущество во внутриазиатской торговле, делая их единственными — кроме китайцев — обладателями японского серебра, золота и меди, которые можно было продавать в Индии, тем самым уменьшая необходимость возить из Европы драгоценный металл для оплаты азиатских товаров.[1341] Поскольку Европа для азиатского рынка особого интереса не представляла, большинство азиатских товаров покупались на слитки. С 1600 по 1623 год одна только Английская Ост-Индская компания перевезла в Азию слитков и товаров на 1,1 миллиона фунтов — более двух третей из этого серебром.[1342] Образующийся дефицит побуждал европейцев искать доходные внутриазиатские ниши, поскольку, согласно господствующей в то время меркантилистской доктрине, государству требовалось золото и серебро для оплаты военных расходов, а если внутренних ресурсов не хватало, источником драгоценного металла служила торговля или колонии. Поэтому власти поощряли коммерцию — зачастую с помощью политики протекционизма, поддерживающей отечественного производителя, повышения тарифов или запрета на импорт иностранных товаров, а также развития колоний, которые обеспечивали разом и сырье, и рынок сбыта для отечественной продукции. Но голландцы почти сразу выяснили, что в некоторых закупках можно обойтись и без драгоценных металлов: как убедился ван Хемскерк, самым желанным товаром в Юго-Восточной Азии оказалось не серебро, а коромандельские ткани. Да и азиатам было что предложить Голландии помимо перца. «Везите нам ткани, — призывал начальник порта Паттани, — и мы все объявим войну Португалии».[1343]
Схожие пожелания поступали от гуджаратских торговцев, встречаемых голландцами в Ачехе и Бантаме.[1344] До укрепления своих позиций в Юго-Восточной Азии ОИК не особенно активно интересовалась Индией, но когда начала основывать фактории, то на Коромандельском берегу, в Камбее, Бхаруче и Сурате основным товаром стали ткани. С 1620 по 1700 год внешнеторговый оборот ОИК вырос с 3 миллионов до 15 миллионов флоринов, при этом доля перца и пряностей в нем снизилась с трех четвертей до четверти, а доля тканей и шелка, составлявшая прежде 16 процентов, теперь оказалась больше половины. Английская же Ост-Индская компания, при том что объем импорта из Азии в Англии был почти таким же, как у голландцев, не особенно интересовалась местной торговлей, оставляя ее на откуп частным английским или и вовсе посторонним дельцам.
В конце XVI века активно действующие в Восточном Средиземноморье английские торговцы относились к успеху голландских и английских плаваний в Ост-Индию настороженно. Ища возможность извлечь выгоду из расцветающей торговли с Азией, группа коммерсантов, среди которых были и представители Левантийской компании, обратилась к короне с прошением учредить Ост-Индскую компанию, которое было удовлетворено в 1600 году. Не вхожая, в отличие от голландской «коллеги», в политические кулуары, Ост-Индская компания ее широтой полномочий не обладала никогда.[1345] К концу XVII века англичане, не сумевшие тягаться ресурсами и коммерческим мастерством с голландскими конкурентами, бросили основанные в Индонезии фактории, но с лихвой компенсировали эту потерю, сосредоточившись на индийских тканях. Индийский хлопок, свинец, серебро и перец, китайский шелк, фарфор, лаковые изделия — товары, не требующие больших затрат, но пользующиеся огромным спросом на традиционном внутриазиатском рынке, — приносили существенные доходы, которые не нужно было тратить на поддержание монополий на затратные товары, тяжким бременем ложившееся на Португальскую Индию и ОИК.[1346]
Прорыв на индийский рынок требовал сочетания дипломатии с превосходством на море. Превосходство англичане и голландцы демонстрировали, захватывая могольские торговые суда, предположительно находившиеся под португальской защитой, и одерживая победы над португальцами в череде сражений у Сурата и Бомбея (современный Мумбай). Уступив такому нажиму, император Джахангир разрешил англичанам и голландцам строить фактории в Сурате и других местах. Уступка сыграла на руку и самим моголам, оживив торговлю в Сурате и дав им рычаги влияния в переговорах с англичанами и голландцами.[1347] На море моголы с европейцами соперничать не могли, но европейцы были бессильны на суше, как на собственном опыте убедился посол Якова I, сэр Томас Роу, который три года провел в Агре, безуспешно пытаясь заключить с Джахангиром торговое соглашение. В 1634 году англичане выстроили форт близ селения Мадраспатнам на Коромандельском берегу, к северу от португальской фактории в Сан-Томе. Порты, утверждающие английское владычество в Индии, начали появляться лишь в середине века. В 1661 году португальский Бомбей, расположенный примерно в 150 милях к югу от Сурата, отошел Карлу II как часть приданого его португальской невесты. Карл сдал непрезентабельный порт в аренду Ост-Индской компании, которая затем перенесла туда из Сурата свою штаб-квартиру.
Вторжение европейцев в местную торговлю не означает, что в муссонных морях больше не хозяйничали азиатские купцы. В XVII веке могольские правящие круги много делали для развития международной торговли.[1348] Поначалу их участие ограничивалось организацией хаджа, но вскоре они вошли во вкус торговли как таковой. С 1640-х по 1660-е годы члены могольской императорской семьи, вельможи и высокопоставленные чиновники финансировали торговлю и строили купеческие корабли водоизмещением до тысячи тонн.[1349] Большинство индийских купцов к знати не принадлежало и политических связей не имело, но их доходы, тем не менее, могли быть существенными. Исторических свидетельств у нас не так много, однако в 1654–1655 годах двенадцать индийских судов (пятью из них владел император Шах-Джахан[1350]) вернулись в Сурат с Красного моря и семнадцать — из Персидского залива. Стоимость девятнадцати грузов, от которых сохранилась опись, составляла в целом более трех миллионов рупий[1351].[1352]