Развод. Ты предал нашу семью

22
18
20
22
24
26
28
30

— Тихо!

— Пошел ты! — злобно взвизгиваю на него и толкаю в грудь.

Оторвать бы ему его бубенцы и закопать в клумбе.

Выдыхаю через нос, шагаю к лавочке и сажусь. Дышу тяжело. В пиджаке жарко, по шее скатывается капелька пота.

На крыльце притаились две женщины. Прижали сумочки к груди и переводят взгляды с меня на Глеба и обратно, ожидая продолжения моего отчаяния.

— Тут не на что смотреть!

Из меня так и прет агрессия. Я готова и на этих двух незнакомок кинуться с кулаками. Меня рвет на части.

И это не печаль, ни сожаление, ни страх.

Это дикая злость.

Глеб расправляет бумажную трубочку, рассматривает снимки узи, аккуратно отворачивает их и вчитывается в строчки.

Женщины на крыльце ждут. И кажется, что даже не дышат.

Скоро весна расцветет зеленью, теплом и солнцем. И под этим солнцем я буду злая, беременная и с сильным токсикозом. От запаха цветущих деревьев и кустов меня будет мутить.

Глеб хмурится, пробегает вновь глазами по строчкам, и одна женщина не выдерживает.

— Да что там?!

Он поднимает взгляд, потом опять перечитывает заключение и сглатывает. Его кадык плавно перекатывается под кожей.

— Да елки-палки! — женщина перекидывает сумку через плечо, торопливо спускается к Глебу и заглядывает в заключение.

— Ну? — испуганно отзывается вторая женщина. — Все плохо? Божечки…

— Да тут двойня! — первая женщина охает и хлопает Глеба по плечу. — Поздравляю, папаша! — замолкает на секунду и уточняет. — Ты же папаша, да?

— Я, — Глеб кивает и переводит на меня обескураженный взор. — Двойня?

— А я уж думала, ты помирать собралась, — первая женщина смеется, глядя на меня с теплотой, а затем обращается к подруге, — пошли, Катюх. Это нам хороший знак. Я тебе точно говорю.