Развод. Вспомни, как мы любили

22
18
20
22
24
26
28
30

Наши тела требуют поцелуев, укусов, объятий и стонов, в которых можно забыть обо всем.

— Остановись…

— Не хочу, — отвечает глухим рыком в шею и задирает юбку. — И не буду. Хватит мне тут указывать. То помидоры ей лежат не так, то галстук не так завязан…

Возмущенно смотрю в его глаза.

— Что? Ты достала меня с этими узлами, — рычит он, стискивая мое бедро до боли, — какая в жопу разница, как его завязывать!

— Да ты…

— Молча завязывай мне галстуки! — повышает голос. — А не с нудятиной своей!

Я аж всхрапываю, а Виктор, воспользовавшись замешательством, буквально вжирается в мои губы. Я кусаю его за язык, а ему все равно. Только рычит, как злобная зверюга.

Я чувствую вкус крови, который затягивает меня в безумие. Я отвечаю Виктору яростной взаимностью.

Он рвет мои трусики.

И берет меня. Грубо, на грани черного отчаяния. Нет нежности.

Есть какая-то темная и густая обреченность в каждом из нас, и она рвется из наших душ, смывая все на своем пути.

Мы сейчас не Виктор и Маша, а два обезумевших от будничной жизни человека. Тоска проросла в нас уже давно. Медленно, но верно оплела, спряталась под привычками, под любовью и отравила ее. Извратила.

Мы отказались принимать, что можем быть слабыми, глупыми, грустными или уставшими.

Под лоском идеальности, к которой мы так стремились, мы изуродовали себя.

Если завязывать галстук, то определенным узлом, который подчеркнет волевое лицо Виктора.

Какая глупость! Какой идиотизм!

Вместе со стонами из меня рвутся слезы, которые Виктор собирает окровавленными губами и вновь целует меня.

Соль крови и слез на языке.

Нас накрывает судорогами, я чувствую теплое и густое удовольствие Виктора внутри себя. Я выгибаюсь в спине под волной спазмов.