— Что? — оглядывается у калитки.
Я должна быть холодной и презрительной.
Но не могу.
Блин. Не могу. Как тогда, когда я этого тупого Воронина била учебником по его голове за то, что листы в моей тетрадке по математике сложил сердечками.
А я была аккуратисткой. Я тогда вспыхнула одновременно диким смущением и гневом.
Короче, била я его с большой и громкой любовью.
Как же сердце тогда стучало.
Виктор молча на меня прищуривается, и я с вызовом приподнимаю подбородок.
— Нам надо обговорить некоторые моменты нашей опеки…
Только не об опеке я хотела сказать, а о том, что Ларисе надо сменить парфюм.
— Да? — приподнимает бровь.
— Да, — киваю. — Я не хочу с тобой сталкиваться лбами вот так, — прячу руки в карманы халата. — Тебе, может, все равно, а мне нет. Мне и нашим девочкам нужны границы.
— Насчет “все равно” ты погорячилась…
— Тебя штормит, — вздыхаю, — но иначе, чем меня, — хмыкаю, — у нас выходит очень интересная ситуация. Не только я тебя потеряла, но ты и сам себя.
Молчание.
Вот оно что.
Мы оба потеряли Виктора.
— Мы тут будем оговаривать твои границы? — тихо уточняет он.
Что это? Он напрашивается на чай?
Сердце пропускает удар.