возрасту, завидующей несгибаемой молодости, мгновенно восстанавливающей силы. Достаточно было одной ночи глубокого, ничем не потревоженного сна – и она снова обрела состояние, которое Берни с утомительной застенчивостью именовал «ясноглазием и пышнохвостием». Исцарапанные плечи и спина зажили мгновенно, не дожидаясь горячей ванны. События истекших недель не оставили на ней видимых отметин. Относительно мисс Лиминг она бы поостереглась делать схожее заключение. Гладкие платиновые волосы все так же безупречно обрамляли ее лицо наподобие купальной шапочки, одежда сидела на ней с прежней деловитой элегантностью, словно необходимость выглядеть собранной и всезнающей помощницей занятого бизнесмена не исчезла и по сию пору. Однако ее бледную кожу теперь покрывал какой-то серый налет, глаза впали, а морщины в уголках рта и на лбу, еще недавно едва намечавшиеся, двинулись в наступление по всему фронту, отчего ее лицо впервые приобрело утомленный и постаревший вид.
Пройдя под аркой Королевских ворот, они свернули направо. Неподалеку отдыхал «остин-мини»; «ровер» мисс Лиминг поджидал ее подальше, на Куинс-роуд. Прощаясь, она на мгновение сжала руку Корделии твердой хваткой и сказала «до свидания» так буднично, словно они были кембриджскими подружками, расстающимися после нечаянной встречи на воскресном богослужении. На ее губах ни разу не появилось улыбки. Корделия смотрела вслед высокой угловатой фигуре, пока та, так и не оглянувшись, не исчезла за воротами короля Якова. Суждено ли им повстречаться снова? Трудно было поверить, что количество их встреч исчислялось четырьмя. Между ними не было ничего общего, кроме принадлежности к женскому полу, однако дней, последовавших за смертью Рональда Келлендера, хватило, чтобы Корделия поняла всю силу женской преданности. Мисс Лиминг сама говорила, что они не испытывают друг к другу никакой симпатии. И все же одна отвечала за безопасность другой. Порой хранимая ими тайна ужасала Корделию своей чудовищностью. Однако со временем такие моменты случались все реже. Жизнь продолжается. Ни той ни другой не дано напрочь изгнать случившееся из памяти, однако она вполне могла представить себе, как в один прекрасный день они мельком встретятся взглядами где-нибудь в холле ресторана или театра или молча разъедутся на эскалаторах подземки, гадая про себя, пронеслись ли в памяти другой те же страшные картины. Даже сейчас, спустя всего четыре дня после оглашения вердикта, убийство Рональда Келлендера заняло свое место в пейзаже прошлого.
В коттедже ее уже ничего не удерживало. Она потратила целый час, упрямо наводя порядок в комнатах, в которых, как ей было отлично известно, на протяжении нескольких недель не появится ни единой живой души. Она сменила воду в чашке с баранчиками, стоящей на столе в гостиной. Пройдет еще три дня – и они совсем завянут, так и не порадовав ничьего взгляда, но у нее не поднялась рука выбросить живые еще цветы. Заглянув в чулан, она окинула взглядом прокисшее молоко и древнее говяжье рагу.
Первым ее побуждением было отправить и то, и другое в канализацию. Однако и то, и другое – вещественные доказательства. Они ей больше не понадобятся, но следует ли их уничтожать? Она припомнила вечную присказку Берни: «Никогда не уничтожайте вещественных доказательств». Шеф бесконечно баловал подчиненных байками, подтверждавшими правоту этой аксиомы. В конце концов она решила сфотографировать бывшую еду, разместив ее на кухонном столе и тщательно выставив экспозицию и диафрагму. Занимаясь этим, она сознавала бессмысленность и смехотворность своих усилий, поэтому, завершив их, она с радостью освободила бутылку и кастрюлю от неаппетитного содержимого и водрузила их чисто вымытыми на кухонную полку.
Пришло время собрать поклажу и перенести в багажник свитеры Марка и его книги. Сворачивая толстую шерсть, она вспомнила о докторе Гледвине, мерзнущем у себя в саду на ярком солнце. Вот кому они пригодились бы. Но она не могла отвезти их: такого жеста можно было ожидать от Марка, но не от нее.
Заперла дверь и сунула ключ под камень. Она не в состоянии снова оказаться лицом к лицу с мисс Марк-ленд, отдавать же ключ кому-то еще из этой семейки тем более не хотелось. Добравшись до Лондона, она отправит мисс Маркленд короткую весточку с благодарностью за доброту и с пояснением, где искать ключ. Напоследок она еще разок прошлась по саду. Сама не зная зачем, снова приблизилась к колодцу. Там ее поджидал сюрприз. Земля вокруг цоколя оказалась вскопанной и усаженной анютиными глазками, маргаритками и крохотными пучками бурачка и лобелии. Цветы уже успели приняться и бодро высовывались из щедро политых лунок. Колодец выглядел теперь ярким оазисом среди наступающих сорняков. Картина радовала взгляд, но одновременно казалась странной и оттого внушала какое-то беспокойство. В окаймлении праздничного венка колодец с крышкой выглядел чем-то непристойным, напоминая деревянную грудь с нагло торчащим громадным соском. И как эта крышка могла раньше казаться ей чьей-то безобидной и даже изящной выдумкой?
В душе Корделии боролись жалость и отвращение. Наверняка это дело рук мисс Маркленд. Колодцу, на протяжении многих лет внушавшему ей ужас, угрызения совести и неосознанное восхищение, предстояло отныне превратиться в храм. Корделия предпочла бы не видеть столь безумного и прискорбного зрелища. Внезапно ее охватил страх, что она может снова столкнуться с мисс Маркленд и узреть в ее глазах огонек безумия. Она выбежала из сада, плотно закрыла калитку, которую тут же с радостью обвили щупальца сорняков, и, не оглядываясь, укатила прочь. С делом Марка Келлендера покончено раз и навсегда.
Глава 7
На следующий день ровно в девять утра она поднялась в контору на Кингли-стрит. В городе установилась необыкновенно теплая погода. Стоило ей открыть окно, как разогретый воздух поднял со стола густое облако пыли. Ее ждало всего одно письмо – длинный жесткий конверт с адресом адвокатской конторы, представляющей интересы Рональда Келлендера. Текст оказался коротким:
Мадам! К сему прилагается чек на тридцать фунтов стерлингов в порядке покрытиярасходов, понесенных Вами при расследовании, предпринятом по просьбе покойного сэра Рональда Келлендера и касавшемся смерти его сына Марка Келлендера. Если сумма не вызывает у вас возражений, будьте добры подписать чек и вернуть квитанцию.
Что ж, как и обещала мисс Лиминг, это хоть как-то поможет ей свести концы с концами. Теперь ей хватит денег, чтобы продержать агентство на плаву еще месяц. Если к тому времени не подвернется новое дело, она всегда может обратиться к мисс Фикинз, чтобы подработать. Об агентстве секретарей «Фикинз» она вспомнила без энтузиазма. Мисс Фикинз оперировала – подходящее слово! – из маленького офиса, ничуть не лучше этого, где для оживления обстановки стены были выкрашены во все цвета радуги, из горшков, напоминающих урны, торчали бумажные цветочки, на полках присутствовал фарфор, а на самом видном месте красовался всегда изумлявший Корделию плакат. На плакате была запечатлена истерически хохочущая блондинка в обтягивающих джинсах, вставшая на четвереньки перед пишущей машинкой, чтобы было как можно лучше видно содержимое ее блузки, и сжимающая в каждой руке по пачке пятифунтовых банкнот. Надпись гласила: «Становитесь Пятницей и спешите к нам. Мы направляем к самым лучшим Робинзонам».
Под плакатом помещалась сама мисс Фикинз, чахлая, но жизнерадостная и увешанная мишурой, как рождественская елка, беспрерывно интервьюирующая претенденток – старых, уродливых и отчаявшихся найти себе применение. Ее дойным коровкам редко удавалось пристроиться на постоянное местечко. Этому способствовала сама мисс Фикинз, запугивавшая их неясными опасностями, коими чревата оседлая жизнь, с не меньшим рвением, нежели мамаша викторианской эпохи, втолковывающая неразумным дочерям, какие беды принесет им секс. Но Корделии она все равно нравилась. Мисс Фикинз примет ее назад, простив дезертирство к Берни, – и снова пойдут телефонные переговоры с везучим Робинзоном и подмигивание ожидающей своей участи Корделии, вызывающие аналогию с искусством содержательницы борделя, советующей самому беспокойному клиенту обратить внимание на новенькую: «Лучше не придумаешь: образованная – вам понравится! – и работящая!..» Неуверенное ударение на последнем слове имело под собой основания: мало кто из временных сотрудниц мисс Фикинз, польстившихся на объявления, всерьез настраивался на кропотливую работу. Для этого были другие, куда более эффективные агентства – зато мисс Фикинз оставалась единственной в своем роде. Не имея сил устоять перед жалостью и близкой к эксцентричности преданностью, Корделия была обречена на то, чтобы предстать перед ее сияющими очами. Возможно, череда временных мест у Робинзонов, выискиваемых мисс Фикинз, – это единственное, что ей остается. Разве прохождение по делу о незаконном владении оружием согласно разделу первому закона об огнестрельном оружии от 1968 года не станет числиться судимостью по уголовной статье, на всю жизнь лишающей ее возможности найти ответственную и надежную работу на службе у центральных или местных властей?
Она уселась за пишущую машинку, вооружившись желтым телефонным справочником, чтобы покончить с циркулярным письмом, которое оставалось адресовать еще двадцати стряпчим. Текст письма немедленно поверг ее в уныние. Он был изобретен Берни, которому потребовалось для этого не менее дюжины черновиков, и в свое время казался более-менее сносным. Но его смерть и дело Келлендеров поставили все с головы на ноги, и напыщенные словеса о безупречном профессиональном обслуживании, немедленном выезде в любой уголок страны, соблюдающих конфиденциальность опытных исполнителях и умеренных ценах показались ей смехотворными и опасно залихватскими. Разве в «Законе об описании товаров» нет пунктов о необоснованных рекомендациях? Единственное, что имело под собой основания, – это обещание полной конфиденциальности и умеренных ставок. Жаль, подумала она без особых сантиментов, что она не может запастись рекомендательным письмом от мисс Лиминг. Как заманчиво бы это звучало: составление алиби, присутствие на коронерском следствии, успешное сокрытие убийства, лжесвидетельство по низкому прейскуранту…
Дребезжание телефона оторвало ее от невеселых дум. В конторе было тихо, она и думать забыла, что сюда могут позвонить. Она несколько секунд смотрела на телефонный аппарат, широко раскрыв глаза и чего-то опасаясь, прежде чем протянуть руку к трубке.
Голос на другом конце провода звучал уверенно и спокойно, в нем присутствовала вежливость, но никак не почтительность. Голос не угрожал, но для Корделии угрозой было пропитано каждое слово.
– Мисс Корделия Грей? Нью-Скотланд-Ярд. Мы сомневались, вернулись ли вы. Удобно ли для вас зайти сегодня к нам? С вами желает встретиться главный инспектор Дэлглиш.
Спустя десять дней Корделию вызвали в Нью-Скотланд-Ярд в третий раз. К этому времени бастион из стекла и бетона неподалеку от Виктория-стрит был ей хорошо знаком, хотя, входя туда, она всякий раз как бы расставалась с частицей своей индивидуальности, подобно мусульманину, оставляющему обувь у порога мечети.
Главный инспектор Дэлглиш не навязывал свою личность подчиненным. В строгом книжном шкафу стояли сплошь учебники права, постановления и акты парламента, словари и справочные издания. Единственной картиной в кабинете была акварель, изображающая старое здание Нормана Шоу на набережной Виктории со стороны реки, – симпатичный этюд в серых и бледно-желтых тонах, подсвеченных соседством золотых крыл на мемориале погибших летчиков. На этот раз, как и в прежние визиты, на столе стояла ваза роз с толстыми стеблями и изогнутыми наподобие клювов шипами, выгодно отличающихся от бледных, лишенных запаха растеньиц, какими торгуют цветочные лавки Вест-Энда.
Берни никогда не живописал его внешность, он лишь вкладывал в его уста собственную гнетущую, начисто лишенную героики, неотесанную философию. Услышав его имя по телефону, Корделия сразу заскучала и не стала задавать вопросов. Однако главный инспектор, которого нарисовало ее воображение, совершенно не походил на сурового рослого мужчину, поднявшегося из-за стола, чтобы пожать ей руку. Отличие оказалось столь разительным, что ей стало не по себе. Как это ни было глупо, она даже рассердилась на Берни за свою беспомощность. Конечно, он был стар – определенно за сорок! – но не так, как ей думалось. Он был темноволос, очень высок ростом и стремителен в движениях, тогда как она готовилась к встрече с полным, степенным блондином. Он отнесся к ней серьезно и сразу заговорил как со взрослой, без малейшей снисходительности. У него была подвижная, но строгая физиономия, ей нравились его руки, его голос, его выпирающие скулы. Его голос звучал ласково, но она видела в этом одну хитрость, ибо знала, что он опасен и не ведает жалости, потому что ни на минуту не забывала, как он обошелся с Берни. Но во время допроса бывали минуты, когда она невольно сравнивала его с его тезкой-поэтом.
Они ни разу не оставались наедине. Всякий раз в кабинете присутствовала дама, отрекомендованная как сержант Маннеринг, сидевшая у края стола с тетрадкой. Корделия чувствовала, что хорошо знакома с сержантом Маннеринг, как две капли воды похожей на их монастырскую старосту Терезу Кэмпьон-Худ. Вдруг они сестры-близняшки? Ни единого прыщика на сияющей, словно вылизанной коже, завитки светлых волос, не достигающие форменного воротничка на строго регламентированное количество сантиметров, спокойный, властный, умеренно дружелюбный, никогда не срывающийся голос… И от той, и от другой веяло уверенностью как в несокрушимой логичности и справедливости вселенского устройства, так и в правильности занимаемого в нем места. Впервые войдя в кабинет, сержант Маннеринг одарила Корделию мимолетной улыбкой. Ее взгляд был открытым, вовсе не осуждающим, но и не слишком ободряющим, ибо широкая улыбка могла бы отрицательно сказаться на ходе дела. Под этим взглядом Корделии могла изменить осторожность: в нем сквозила несокрушимая уверенность в себе, в присутствии которой не хотелось выглядеть дурочкой.
ebooksa