Дарвинизм в XXI веке

Разумеется, такое возможно. Но когда в начале этой главы я сказал, что научная революция может произойти в любой момент, речь шла только о логической возможности — о том, что никакое сколь угодно долгое господство той или иной теории не гарантирует ее от такого переворота. Однако научные революции, как и революции социальные, не происходят ни с того ни с сего. Они — результат и разрешение противоречий, накапливающихся десятилетиями и в определенный момент обостряющихся до кризисного состояния, когда уже не отдельные «еретики», а основная масса членов научного сообщества чувствует, что в старой системе понятий дальше жить невозможно. Так было и с революциями в физике в 1900-х — 1920-х годах, и с «дарвиновской революцией» в биологии — да и вообще со всеми «образцовыми» научными революциями.

Находится ли современная эволюционная теория в таком кризисе или накануне его? Видимо, нет — судя по тому, что даже вполне содержательные и нисколько не «безумные» (то есть не противоречащие самым основам сложившихся представлений) гипотезы не вызывают в сообществе эволюционистов того интереса, которого, на мой взгляд, заслуживают (подробнее о таких гипотезах — в главах 13 и 14). Однако это не значит, что существующая теория может ответить на любые вопросы и объяснить все явления в мире живого. В главе 11 мы рассмотрим некоторые конкретные частные проблемы, не нашедшие удовлетворительного объяснения в рамках доминирующей теории. Таких случаев не так много, как любят утверждать противники дарвинизма, и они именно не имеют объяснения (возможно, пока), а не «принципиально необъяснимы с позиций дарвинизма». Но они есть, и с моей стороны было бы нечестно не рассказать хотя бы о некоторых из них.

Но сначала нам придется сказать еще об одной категории «альтернатив» — уже не только дарвинизму, а идее биологической эволюции вообще.

Глава 9. За пределами науки. Современный креационизм

Если представление о том, что эволюцию движет в основном естественный отбор, — это все-таки теоретическая модель (пусть и убедительная, подтвержденная множеством наблюдений и экспериментов и сегодня не имеющая внятной альтернативы), то эволюцию как таковую сегодняшняя наука рассматривает уже не как идею или теорию, а как непреложный факт — несмотря на то, что некоторые эволюционные явления никому не удавалось наблюдать непосредственно (и вряд ли удастся в обозримом будущем), а наблюдение других возможно только в очень специальных условиях. Что ж, шарообразность Земли тоже перестала быть теорией и перешла в разряд фактов задолго до того, как человек смог убедиться в ней воочию. Непосредственное наблюдение (в строгом смысле этого слова) атомов невозможно в принципе: электромагнитные волны того диапазона, который воспринимается человеческим глазом, не могут отражаться от объектов столь малого размера. Однако существование атомов тоже давно перестало быть теоретическим конструктом и стало фактом.

Но если шарообразность Земли или существование атомов сегодня никто не оспаривает (по крайней мере, публично), то про эволюцию мы в последние десятилетия то и дело слышим, что «это всего лишь теория» или даже «гипотеза». В прессе и на телевидении регулярно появляются утверждения, что «эволюционная гипотеза давно опровергнута», «ни один серьезный ученый в нее не верит», «открыты новые факты, полностью опровергающие теорию эволюции» и т. п. Об интернете и говорить нечего: число сайтов, где утверждается или на полном серьезе обсуждается нечто подобное, намного превышает число серьезных научных и научно-популярных ресурсов по проблемам эволюции. В широком общественном мнении весьма популярен креационизм — отрицание не только дарвиновского механизма эволюции, но и самой эволюции как таковой.

Само слово происходит от латинского creatio — «сотворение». Однако не всякий человек, верящий в то, что мир и/или жизнь в нем сотворены, может считаться креационистом. Обычно этим словом называют представление о том, что некое разумное начало непосредственно создало все наблюдаемое ныне разнообразие живых существ. Эволюции же либо не было вовсе никакой, либо она сводилась к превращению одних видов в другие без сколько-нибудь принципиального изменения их строения и возможностей.

Правда, среди авторов подобных заявлений преобладают люди, далекие от науки или, по крайней мере, от биологии[133], — священники и религиозные проповедники, философы, публицисты и т. д., вплоть до дизайнеров и рекламщиков. Однако среди пестрой толпы противников эволюции нет-нет да и попадаются персонажи с кандидатскими и докторскими степенями и даже руководители научных учреждений. У людей, не принадлежащих к научной среде (и даже у ученых, чьи научные интересы далеки от биологии), это создает впечатление, что вопрос об эволюции все еще не решен и остается предметом научной дискуссии и что креационизм — столь же респектабельная научная концепция, как и эволюционизм.

Но может быть, так оно и есть? Может быть, креационизм в самом деле нашел достойные ответы на вызовы эволюционизма? Может быть, современная наука обнаружила некие новые факты, свидетельствующие в пользу идеи неизменности живых форм и их сотворенности разумным началом — или хотя бы против эволюционного объяснения их многообразия? Может быть, наконец, тщательный логический анализ позволяет интерпретировать в креационистском духе те факты, которые мы привыкли считать доказательствами эволюции?

Если сравнить доводы современных креационистов с научными данными по соответствующей проблематике, то впечатление сложится скорее обратное: креационизм не только не приобрел новых аргументов в свою пользу, но и утратил ряд важнейших доводов из своего небогатого[134] арсенала. Сто лет назад можно было с умным видом рассуждать о том, что в палеонтологической летописи практически отсутствуют переходные формы; что все основные типы многоклеточных животных появляются почти одновременно в нижнекембрийских отложениях, а в более древних слоях окаменелые останки живых существ отсутствуют вовсе; что природная изменчивость не может вывести признаки организма за пределы видовой нормы; что, наконец, никто и никогда не видел превращения одного вида в другой.

Сегодня весь этот джентльменский набор свидетельствует только о глубоком невежестве использующих его сочинителей — либо об их надежде на невежество публики. Хотя останки переходных форм между крупными группами живых существ в геологической летописи по-прежнему нечасты[135], сегодня палеонтология располагает довольно обширным набором переходных форм между рыбами и земноводными, между рептилиями и млекопитающими, между мелкими динозаврами и птицами, между голосеменными и цветковыми растениями и т. д. В ряде случаев палеонтологи испытывают своего рода embarras de richesse — «замешательство от избытка», когда в их распоряжении оказываются сразу несколько кандидатов в переходные формы между двумя таксонами и трудно понять, кто же из них действительно был непосредственным предком современной группы, а кто представляет собой параллельную ветвь эволюции. Что же касается пресловутого «недостающего звена» между человеком и обезьяной, то эта проблема сегодня выглядит откровенно надуманной: ископаемых останков так много, а переходы между ними столь плавны, что проблема скорее в том, где именно провести чисто условную границу между «все-еще-обезьяной» и «уже-человеком» (подробнее мы будем говорить об этом в главе 21). Здесь не работает даже обычный креационистский софизм, ядовито высмеянный Ричардом Докинзом: «Когда ученые находят ископаемое, попадающее в середину очередного „разрыва“, креационисты только радуются: теперь в этой линии будут два „разрыва“ вместо одного», — в этой конкретной эволюционной линии разрывов уже просто не остается.

Загадка «кембрийского взрыва» по-прежнему волнует умы ученых, однако сегодня нам известны, по крайней мере, две больших фауны крупных многоклеточных животных, живших на Земле в докембрийские времена — эдиакарская и хайнаньская[136]. (Другое дело, есть ли среди современных животных прямые потомки тех существ, или эти фауны вымерли, не оставив потомков, а предки современных животных перешли к многоклеточности независимо? Сегодня в научном сообществе преобладает второе мнение, но креационистам от этого не легче: отождествить «кембрийский взрыв» с актом творения в любом случае уже не удастся.) Кроме того, современная геология и геохимия способны установить присутствие жизни в древних отложениях (и даже иногда определить природу образовавших их организмов) и в отсутствие каких-либо структурированных ископаемых останков. Так, например, были получены свидетельства того, что губки существовали более чем за 100 миллионов лет до «кембрийского взрыва». Что же касается жизни как таковой, то ее присутствие надежно прослеживается вплоть до самых ранних осадочных пород возрастом 3,9 млрд лет.

Нота-бене: конечно, можно задаться вопросом, почему жизнь на протяжении большей части своей истории была не в силах перейти рубеж многоклеточности, а потом вдруг разом породила целый букет разнообразных форм. Но сама постановка этого вопроса возможна, только если мы признаем факт эволюции — так что креационистам и тут ловить нечего.

Утратил силу и излюбленный аргумент креационистов «никто и никогда не видел превращения одного вида в другой». Мы уже говорили о случаях документированного видообразования в природе (см. главу 2), застигнутых на разных стадиях. Известны и случаи, когда этот процесс целиком происходил на памяти людей. Так, совсем недавно американские энтомологи исследовали мух Rhagoletis, личинки которых живут в ягодах боярышника, черники и других сочных плодах, причем на каждом растении паразитирует свой отдельный вид мух. В XVII веке в Америку завезли европейские культурные яблони. Уже в 1864 году в их плодах были обнаружены личинки мух, а современное исследование показало, что «яблоневые» мухи — такой же отдельный вид, как «боярышниковые», «черничные» и другие. Мало того — вслед за мухой отдельный «яблоневый» вид образовал и ее паразит — наездник Diachasma. Наконец, есть уже довольно обширная литература по экспериментальному видообразованию, когда новые формы возникали прямо в лаборатории по желанию исследователя. Подробнее об этом (и, в частности, о том, при каких условиях эти формы можно считать видами, а при каких — в лучшем случае моделями видов) мы поговорим в главе 14. Здесь же скажем лишь, что видообразование сегодня — вполне наблюдаемый процесс.

Три миллиарда доказательств

Пока креационизм терял свои немногочисленные козыри, доводы в пользу эволюции, наоборот, не только росли в числе, но и становились все разнообразнее. Чтобы перечислить и хотя бы вкратце рассмотреть их все, нужно писать отдельную толстую книгу. Понятно, что сюда относятся, в частности, все те факты, обесценившие наиболее популярные аргументы креационизма, о которых мы говорили выше. Но в последние два-три десятилетия сюда добавилась целиком большая и очень бурно развивающаяся область биологии — создававшаяся, конечно, не для опровержения креационизма, но неожиданно оказавшаяся сильнейшим аргументом против него. Речь идет о геномике и одном из самых плодотворных ее приложений — молекулярной филогенетике, принципов работы которой мы слегка коснулись в главе 7.

Неоднократно упоминавшийся здесь Александр Марков рассказывал как-то о своей дискуссии с неким креационистом. После дежурного обмена репликами на тему «отсутствия переходных форм» Марков спросил: ну хорошо, между тобой и твоим отцом точно нет переходных форм — как доказать, что ты происходишь от него? «ДНК посмотреть», — ответил его оппонент. И только тут узнал, что именно так сейчас и выясняют степень родства самых разных существ — прямым сравнением генетических текстов и подсчетом совпадений и различий в них. И результаты такого сопоставления как-то очень трудно объяснить, не прибегая к представлению об эволюции. «Антропологи говорят, что у них есть сотни, даже тысячи доказательств родства человека с обезьянами. А у нас таких доказательств — три миллиарда!» — сказал как-то известный российский специалист по сравнительной геномике Михаил Гельфанд, имея в виду, что каждый нуклеотид нашего генома (их, а точнее, их пар, как раз и есть немногим более трех миллиардов) буквально вопиет об этом родстве.

Конечно, это мнение убежденного сторонника эволюционизма. И вопрос о том, насколько однозначно данные сравнительной геномики соответствуют эволюционному родству, не так прост, как кажется на первый взгляд (мы поговорим об этом подробнее в главе 15, когда будем разбираться, чем именно занимается это направление и какова его роль в общей системе биологических знаний). Тем не менее даже креационисты — нехотя, сквозь зубы, в частных разговорах — признаю́т, что крыть тут нечем. По крайней мере — те немногочисленные биологи-креационисты, которые пытаются дискутировать с эволюционистами на профессиональном поле. Один из таких «просвещенных обскурантов» прямо писал автору этих строк, что с точки зрения защищаемых им взглядов «невозможно объяснить… массовое выстраивание генов в эводеревья[137], наличие сходных ретротранспозонов и псевдо-генов у человека и шимпанзе». Действительно, если сходство функциональных генов человека и шимпанзе (или любых других видов, которые эволюционисты считают родственными) можно объяснить тем, что для их сотворения гипотетический Создатель использовал одни и те же типовые детали — как объяснить наличие в их геномах одних и тех же неработающих элементов и вообще одинакового мусора — причем в одних и тех же местах одних и тех же хромосом?

В свете всего сказанного кажется невероятным, что креационизм сегодня может вообще существовать и тем более — пользоваться популярностью — по крайней мере, в среде образованных людей. Тем не менее факты говорят именно об этом. Согласно опросу ВЦИОМ, в 2009 году 44 % взрослого населения России с большей или меньшей долей уверенности полагали, что все известные нам формы жизни были сотворены непосредственно богом — так, как об этом рассказывается в книге Бытия. Еще 22 % затруднились выбрать между креационной и эволюционной точками зрения, и лишь менее 35 % россиян высказались в пользу эволюции. Аналогичные опросы, проведенные в других странах, показывают удивительно сходную картину: в США к креационистам себя причислили 39 % опрошенных и еще около 20 % затруднились с выбором; на родине Дарвина, в Великобритании, около половины опрошенных заявили, что не верят в теорию эволюции, и т. д. В других европейских странах доля креационистов где больше, где меньше, но везде измеряется десятками процентов. Удивительно, но идея непосредственного творения сегодня имеет множество сторонников в самых разных слоях общества, в том числе и в политической элите. Уже в XXI веке в пользу ее неоднократно высказывались видные европейские и американские политики, включая Джорджа Буша-младшего, занимавшего в ту пору пост президента США. В 2004 году правительство Сильвио Берлускони попыталось запретить преподавание эволюции в итальянских школах, а в 2007-м резолюция Европарламента, осуждающая преподавание креационизма в школах, натолкнулась на ожесточенное сопротивление многих депутатов и еле набрала необходимое число голосов. В пользу креационизма высказываются многие школьные учителя и деятели образования. Кажется, единственной социальной группой, твердо отрицающей креационизм, остаются ученые.

Такая ситуация невольно заставляет нас обратить внимание на аргументы креационистов. Может быть, лишившись традиционных доводов, они сумели найти новые, куда более убедительные доказательства своей правоты? Или их взгляды позволили им достичь впечатляющих успехов в понимании живой природы?

Прогноз бабушки Физдипёклы

Что ж, попробуем разобраться с тем, что говорят современные креационисты. «Аргументы» типа «теория Дарвина давно опровергнута» и «ни один серьезный ученый сегодня в нее не верит» мы, разумеется, рассматривать не будем по причине их вопиющего противоречия действительности — хотя их высказывают чуть ли не чаще всего, как в частных беседах и сетевых дискуссиях, так и в официальных публикациях. Однако если носителю таких взглядов задать несколько простых вопросов, быстро выяснится, что он не может сказать, кто, когда и каким образом опроверг Дарвина и какие именно утверждения Дарвина были опровергнуты[138]. Что же до «серьезных ученых», то к ним относят либо вышеупомянутых немногочисленных ученых-перебежчиков, либо сторонников различных недарвиновских эволюционных теорий (см. главы 4–8) — искренне полагая, что раз такой-то корифей писал что-то против дарвинизма, значит, он отвергал и эволюцию как таковую.