Он ждал ответа, и я не выдержала, и призналась:
- Не боюсь. Волнуюсь, милый. Смотри, вся дрожу...
- Тогда я тебя успокою, - сказал он, снова приникая ко мне, и добавил: - Милая...
С обещанием успокоить мой муж погорячился. Покоя я не знала до самого утра. Впрочем, покоя мне и не желалось. Наоборот, я обнаружила, что могу быть такой же безумной и безудержной, как Гилберт. Вся нежность, вся неутолённая страсть, скопившиеся в моей душе за прошедшие годы теперь выплеснулись наружу, а мне хотелось всё больше, больше и больше...
Только когда умолкли соловьи, и запели жаворонки, мы с мужем решили передохнуть. Гилберт голышом сбегал в кухню и принёс вино и вчерашний хлеб с паштетом из раковых шеек. Я так проголодалась, что подсохший хлеб, нарезанный тонкими ломтиками и намазанный толстым слоем паштета, показался мне шедевром кулинарного искусства. Вино было белым и игристым, и сделав первый глоток я удивилась, почему никто не догадывается, как хорошо начинать завтрак с бокала шампанского.
Мы сидели на постели, поджав ноги, ели и пили, и болтали обо всём подряд.
- Хотела развода? - то и дело подшучивал надо мной Гилберт. - И не надейся. Ты принадлежишь мне, и только мне. Кстати, как насчёт того, чтобы стать моим секретарём? Я читал твой отчёт королю и весь иззавидовался. Как у тебя получается писать так легко и вроде бы всё по делу, но чтобы его величество не умер от нервного потрясения?
- Секретарь? Отлично, - кивнула я. - Сколько там платят столичным секретарям? Советую не жадничать, милорд. Иначе уйду к тому работодателю, который заплатит больше.
- Не жадничать?! Что я слышу, - заворчал он, намазывая паштетом кусочек хлеба и протягивая мне. - Миледи, вы - моя жена. А значит, должны помогать мне из любви, а не из корыстных побуждений.
- Хм… - только и произнесла я, делая ещё глоток вина.
- Что значит это хмыканье? – тут же спросил мой муж. – Или есть сомнения насчёт любви?
Спросил, вроде бы, в шутку, но что-то заставило меня бросить на него быстрый взгляд. В глазах господина эмиссара я не заметила большого веселья. Он смотрел как-то… очень серьёзно.
- По-моему, это у вас какие-то сомнения, милорд, - я поставила бокал на поднос и оперлась локтём о колено. – Это как-то связано со вчерашним допросом? Как всё прошло, Гилберт?
Он тут же отвернулся, и я поняла, что не ошиблась.
- Что случилось? – продолжала настаивать я. – Чучельник всё отрицает? Пусть так, доказательств против него всё равно много.
- Он не отрицал, - мой муж поставил бокал рядом с моим и улёгся на постель, вытянувшись во весь рост и заложив руки за голову. – Признал, что хотел убить тебя, что посылал тебе письма, и что дохлую птицу отправил тоже он, рассказал, что снабжал леди Ленсборо и её дамочек восковыми табличками – благо, у него всегда под рукой и воск, и проволока…
- Это он оставил в мастерской Эверетта воск, - добавила я. – Когда приносил чучело попугая, чтобы его изобразили на картине Джейн Плётки.
- Всё верно, - согласился Гилберт. – Он признался, но не каялся, а потом отравился.
- Отравился?! – воскликнула я. – Каким образом? Вы-то куда смотрели, надзиратели?!.
- Видимо, он просчитывал такой вариант, - со вздохом пояснил муж. – У него в рукав была вшита пилюля с цианидом. При обыске не заметили. Но это, возможно, и к лучшему. Его всё равно бы повесили. Или приговорили к пожизненной каторге с неснимаемыми кандалами. А так его смерть – только на совести.