Проект «Джейн Остен»

— Это приличная полоска. Весьма скромная. Ее и разглядеть-то трудно, — возразила женщина помладше, а затем совсем другим тоном сказала продавцу, ожидавшему их решения: — Семь ярдов вот этой. — И продолжила: — Она сама скажет, если ей не понравится, и тогда я заберу ткань себе.

— Она не скажет. Она больше не откровенничает со мной так, как раньше, до свадьбы.

Дочь отреагировала на это печальным вздохом и завела разговор о лентах.

Возникший рядом продавец о чем-то расспрашивал Лиама.

— Нет, мы возьмем вон ту и много чего еще, — ответил Лиам тоном почти столь же надменным, как и тогда в «Лебеде», и продавец принялся раскатывать рулоны ткани на прилавке.

Покупать отрезы большого метража, предназначенные для домашнего пошива рубашек и постельного белья, чаще всего входило в обязанности хозяйки дома — даже в богатых семьях. Посоветовавшись с продавцом, Лиам выбрал самую дорогую ткань, за что получил от того комплимент своему прекрасному вкусу, а я, обескураженная тем, что моего мнения никто не спрашивает, молча наблюдала за этой сценой, дивясь его новой личине сведущего в тканях денди. После долгого обсуждения того, какие материалы лучше всего подойдут для жилетов, сюртуков и брюк, на прилавке образовалась внушительного размера стопка отрезов, и мы перешли к моим нуждам. Я быстро отобрала восемь сортов муслина на платья, радуясь, что могу участвовать в деле, а не только смотреть.

Большую часть покупок мы попросили отправить на адрес нашей гостиницы, а несколько отрезов взяли с собой, чтобы сразу отнести их к портным. Клерк, подсчитав итоговую сумму на длинном листке бумаги, поднял голову.

— Как желаете расплатиться, сэр? Записать на ваш имеющийся счет или изволите открыть новый?

Я так увлеклась процессом, что растеряла весь страх, но в этот момент он внезапно вернулся. Поколебавшись, Лиам достал из внутреннего кармана несколько банкнот и протянул одну через прилавок. Это были десять фунтов, срисованные с тех, что выпускал Банк Шотландии. Сердце у меня колотилось как бешеное, пока клерк изучал банкноту: рассмотрел ее на просвет, затем, послюнив палец, потер чернила в углу купюры, пощупал ее… Затем кивнул Лиаму: «Сию секунду!» — и, нырнув в дверь, скрылся в подсобной комнате.

В команде проекта были уверены, что настолько искусные подделки распознать невозможно: суммы были относительно небольшие, купюры — из разных банков, кропотливо воссозданные по образцу уцелевших банкнот с особым вниманием к чернилам и бумаге. Но лишь сейчас я осознала, до какой степени наши жизни зависели от мастерства отдела бутафории. Я посмотрела на Лиама — он не сводил взгляда с двери, за которой скрылся клерк. Лицо его не выражало ничего — с таким же видом он мог бы просто дожидаться сдачи.

Минуты тянулись, пот сбегал по ложбинке у меня между грудей и собирался на сумке с деньгами.

— Если он не вернется, я мотаю отсюда, — шепнула я.

И куда же мне бежать? Смогу я выбраться хотя бы из этой лавки? Посетителей заметно прибавилось, и нас прижало к прилавку. Я чуяла запах табака и немытых волос.

— Даже не думай, — едва слышно выдохнул Лиам и добавил чуть громче: — Помни, когда он вернется, нужно расспросить его о портных.

Клерк наконец объявился — но не с намерением отдать нас под стражу, а с извинениями: для нас еле нашли сдачу. Он записал адреса портных на клочке бурой упаковочной бумаги. Один из них, специализировавшийся на сюртуках, был хорошо известен; его ателье располагалось на Сент-Джеймс-стрит, и покровительствовал ему сам Бо Браммел[4], из темной лошадки превратившийся в арбитра мужской моды и, по сути, определивший образ мужчины эпохи Регентства. В списке клерка фигурировал еще один довольно знаменитый портной, чьей специальностью были брюки, а также несколько портних для меня.

— А как же сорочки? — спросила я. — Кто-нибудь из них умеет шить сорочки? Сама я быстро не управлюсь.

Клерк взглянул на меня, почесал голову и добавил в список еще имя.

К тому времени, когда мы возвратились в «Золотой крест», на улицах уже вовсю трудились фонарщики. Мы побывали у портного, который шил сорочки, у портного, который шил брюки, у портного, что занимался сюртуками, и у модистки. Мы купили чулки, шляпы, туфли, перчатки и два сундука, чтобы все это хранить, гусиные перья, чернила, бумагу, палочки из корня алтея для чистки зубов и первое издание «Мэнсфилд-парка», потратив несколько пятифунтовых ассигнаций Банка Ирландии.

Уже в спальне я обнаружила, что пропала вся мелочь из моего ридикюля — эдакой разновидности сумочки, — хотя я крепко затянула завязки и приглядывала за ним — ну или так мне казалось. Там было не больше фунта, но сам факт пропажи меня потряс. Я попыталась утешиться мыслями о том, что ограбившему меня воришке деньги были куда нужнее, но затем мне в голову пришло кое-что похуже: что, если обретение им денег изменит историю?

Инструкции от института предписывали нам ограничить контакты с миром и по возможности общаться только с целевыми объектами из-за риска значительно исказить поле вероятностей, повлияв при этом на макроисторические события непредсказуемым и вредоносным образом. Однако теория Макколи — Мадхавана гласила, что поле вполне способно выдержать некоторые искажения — в противном случае наша миссия была бы неосуществима. Из предыдущих тридцати шести миссий в прошлое двадцать семь вернулись более-менее невредимыми, шести потребовалась некоторая коррекция памяти, а три так и не возвратились обратно. До сего момента ни одна из них значительным образом историю не изменила. Но наша миссия была беспрецедентной в плане того, насколько тесно нам предстояло войти в общение с людьми, которые являлись целью нашего прибытия сюда.