– Потом помню, что мы оказались наверху. В спальне.
Я задержал дыхание. Сердце беспрестанно колотилось в груди.
– Говорят, нужно рассказывать правду, – сказала она, открывая глаза. – Но что, если ты знаешь, что произошло, но не помнишь, как? Я помню, как танцевала. На мне была короткая юбка. Я пила. И пошла с ним наверх, не сопротивляясь.
– Боже мой. Уиллоу…
– Я не говорила «да», – сказала она, и ее наполненные слезами глаза отчаянно удерживали мой взгляд. – Но и не помню, чтобы говорила «нет». Не вслух. У меня не было голоса. Но внутри… – она покачала головой. – Внутри я кричала это слово.
Слова повисли в воздухе, ужасные, непоколебимые. Я тяжело сглотнул острый комок боли, ярости и беспомощности. Я пытался найти слова. Сказать или сделать что-то, чтобы все это стало неправдой. Я хотел разбудить ее, вытащить из этого кошмара. Схватить и увезти далеко отсюда. Усадить в пикап и поехать. Переключить передачу и поехать, превышая скорость, забрать нас из этого мира в какое-нибудь волшебное чертово место под названием «Этого Никогда Не Происходило».
«Если бы этого никогда не происходило…»
Беспомощность, словно петля, висела вокруг моей чертовой шеи. Я гадал, как Уиллоу выносила это. День за днем. Весь день. Всю ночь. Как она вообще еще тут стояла? Пьяная и измученная болью, да, но стояла здесь.
Она пожала плечами и вытерла глаза рукавом.
– Вот и все, да? Я не сказала «да», но и не помню, чтобы сказала «нет». Не вслух…
– Что потом произошло? – спросил я сквозь сжатые зубы.
«Скажи мне, что эта сволочь сейчас в тюрьме. И из него выбивают дерьмо каждый день».
Уиллоу снова пожала плечами – ужасный жест беспомощности.
– Наступило следующее утро. У меня так болела голова, что казалось, будто мозг пытался вырваться из черепа. Я сожгла порванное белье. Оттерла кровь с простыней. Я сорок пять минут принимала обжигающий душ. Я постаралась стереть все свидетельства, словно ничего никогда не происходило.
– Ты никому не рассказала, – сказал я.
– Рассказать кому-то… – она покачала головой. Невозможно. Рассказать полиции, что Ксавьер Уилкинсон, сын мультимиллиардера и главного исполнительного директора компании напоил меня чем-то и… и… изнасиловал меня? – Придушенный всхлип парализовал ее на секунду при этом слове, но она проглотила его. – Папа потерял бы работу. Они бы натравили на нас армию адвокатов. Мы бы разорились. Не говоря о том, что нужно было рассказать, что на мне было надето и что я делала. Сколько пила и кто видел, как я с ним танцевала, толкаясь и трясясь телом перед всеми, словно хотела этого.
– Но…
– Нет, есть еще кое-что, – сказала она. – Мы флиртовали все лето. Я встретила его четвертого июля на вечеринке в Хэмптонсе. Мы начали переписываться. И сообщения стали… чем-то большим. Они зашли слишком далеко, и пока я… – она пыталась встретиться со мной взглядом, но не могла. – Я отправила ему фотографию. Свою. Топлес. Он попросил, и я это сделала. Теперь она у него. Все еще. Он всем покажет, если уже этого не сделал, и я… я…
Внезапно она согнулась, и ее вырвало выпитым алкоголем на бетон. Я поспешил к ней и придерживал волосы, пока ее рвало. Зная, что это резкое опустошение имеет больше общего с ее историей, чем с алкоголем.
Когда внутри больше ничего не осталось, она оттолкнула меня и откинулась на стену, хватая ртом воздух, выжатая и уставшая.