Сейчас и навечно

Момент тишины, и скудная толпа перевела дыхание. Я вырвался из ее чар и захлопал снова и снова. Несколько зрителей свистели и кричали, хотя до этого лишь вежливо аплодировали выступающим.

Меня переполняло чувство гордости. Она была лучшей, и все это понимали.

На последнем номере Дарлин снова поставили в самую глубь сцены. Я не знал, какая иерархия существовала внутри труппы, но Дарлин определенно заслуживала место ведущей танцовщицы.

Я наблюдал, как она двигалась на задних рядах со своим партнером – неуклюжим болваном, который несколько недель назад ушиб ей голову. Теперь она с трудом справлялась с ним. Я видел, как она исправляла его ошибки, прикрывала, когда он путал шаги. Мои губы искривились в ухмылке, и я попытался сосредоточиться только на ней. На ней одной.

А затем случилось это.

Пары танцоров позади разошлись, чтобы вновь сойтись, и неуклюжий партнер Дарлин наступил ей на ногу каблуком. Я наполовину вскочил со своего места, когда лицо девушки исказилось от внезапной боли. Никто больше, казалось, не заметил – ведущая танцовщица исполнила какой-то гимнастический подвиг, перетягивая внимание на себя.

Дарлин снова надела свою сценическую улыбку, и я медленно опустился в кресло, с трепетом наблюдая, как она заканчивала танец. Она незаметно для всех старалась опираться на левую ногу, и единственным реальным признаком ее боли были капельки пота, блестевшие на груди.

Как только танец закончился, и танцоры поклонились, партнер Дарлин украдкой бросил на нее извиняющийся взгляд. Она продолжала гордо смотреть вперед, на луч света, озаряющий ее для публики, но я заметил слезы в ее глазах и стиснутую челюсть. Она держала правую ногу позади левой, когда кланялась под аплодисменты, но стоило черному занавесу начать опускаться, захромала.

В зале зажегся свет, и пока зрители продвигались к выходу, я бросился с цветами по небольшому проходу к сцене. Некоторое время мне пришлось ощупывать тяжелую ткань занавеса, чтобы найти прорезь и зайти внутрь.

За кулисами было темно, но тонкий отблеск света привел меня в маленький закуток, где перенервничавшие танцоры смеялись и получали поздравления от своего руководителя.

– Где Дарлин? – потребовал я.

На мгновение воцарилась тишина, и присутствующие обменялись взглядами. Ее засранец-партнер имел благородство выглядеть огорченным, но ничего не сказал.

– Наверное, в гримерке, – ответила ведущая танцовщица стервозным тоном. – Она типа… сама по себе.

Я вспомнил, как Дарлин рассказывала, что труппа не только не приняла ее с распростертыми объятиями, но и заставила чувствовать себя изгоем.

«Несмотря на то, что она лучше них. Она лучшая во всем».

Я фыркнул от отвращения и повернул обратно. Нашел крохотную раздевалку. Никого. Короткий коридор привел меня за сцену, где я услышал приглушенные всхлипывания и пошел на звук, осторожно пробираясь в полумраке.

Дарлин сидела на полу, прислонившись спиной к одной из передвижных декораций для шоу. Ее правая нога покоилась на мотке веревок, и даже в темноте я разглядел припухлость и синяки вокруг двух ее пальцев.

– Дарлин.

Она подняла залитое слезами лицо, рассматривая меня, костюм и цветы в моей руке. И лишь один короткий взгляд заставил меня почувствовать, – любые слова в мире не смогли бы этого передать, – насколько она ценит это. Больше, чем я того заслуживаю. Потому что ее эмоции говорили сами за себя, они жили в ее движениях, глазах, прекрасном искреннем лице, которое ничего не могло утаить.

Она улыбнулась сквозь слезы и прошептала дрожащим голосом: